Хроники Левой Руки

– Но… Марсель Сергеевич, а как же судебные разбирательства? А изучение отпечатков?.. – начал было Виктор Андреевич.

– Завтра же, – твёрдо процедил сквозь зубы барон Матвиенко, сунув следователю только что вытащенную из кармана приличную пачку денег. – Я не могу рисковать здоровьем Катерины Мстиславовны. Суд?.. Говоришь о суде… – задумался барон. – Хорошо. Но пусть на него тоже не будет убито большое количество часов.

– Я всё понял, – строго кивнул полицейский, сунув пачку денег себе в карман. – Негодяйка будет поймана и заключена в тюрьму завтра же.

– Вот и славно. А за убийством графа, у неё, кажется, най- дётся ещё парочка зверских убийств, так? – подняв одну бровь процедил Матвиенко.

– Каких убийств? – забегал глазами Рогов.

– А таких! – проскрежетал барон и достал из кармана ещё одну не менее большую пачку купюр. – Она – известная разбивательница сердец, и то, что она сделала с графом Зейлером – не первая, но, к счастью, последняя её шл*ханская выходка.

– А! Да! Да, разумеется! – осенило вдруг полицейского. – Всё будет так, как Вы сказали, – Мы найдём Молчанову и ей будет грозить очень серьёзное наказание.

– Вот и славно, – кивнул барон. – Наш разговор можно считать законченным, Витя. Мы будем ждать твоих ребят. Удачи тебе в поимке страшной убийцы.

Глава XXV СЛЁЗЫ И РУБИНОВЫЙ ПЕРСТЕНЬ

День, словно резина, дотянулся до вечера. Все в доме были словно наэлектризованы. Неожиданные и шокирующие откровения барона Матвиенко окончательно заставили всех думать, кто совершил ужасное убийство и каков был мотив. Обессиленная Астрид уснула в Обеденном Зале, в зоне гостиной. Хельга Ивановна накрыла её пледом и предпочла уединиться с книгой в спальне, в которой жила эти несколько дней. Вероника Дориановна и Катерина Мстиславовна в сопровождении Минервы Мстиславовны, Корнея Мстиславовича и Марселя Сергеевича углубились в воспоминания, очень тихо разговаривая при свечах в Обеденном Зале. Они пили успокаивающий жасминовый чай, стараясь хотя бы как-то абстрагироваться от напряжённого и поистине мрачного дня. Никита сидел в Теневой Спальне, прикладывая к ушибленной опухшей ноге пакет со льдом. Парень смотрел в одну точку, не думая совершенно ни о чём, однако в одну секунду его вдруг передёрнуло и обдало волной холода, ведь больше он совершенно не чувствует тепла в своём браслете! Тепло безвозвратно исчезло! Чернов-младший громко чертыхнулся от того, что со всей этой суетой совершенно не успел проследить, в какую минуту тепло от присутствия Ниферио-Ритио или того, что было когда-то в контакте с таинственным предметом, перестало им ощущаться. Парень совершенно не засёк этот важный момент! Теперь Никита ругал себя, ведь пропажа тепла в браслете могла значить только одно: Ниферио-Ритио из этого дома исчезло. Молодой граф сначала хоть и винил себя, потом всё же переметнулся на волну здравого смысла, ведь единственное, что пропало из этого дома сегодня – граф Дориан Альбертович Зейлер. Следовательно, Ниферио-Ритио, вероятно, пропало с ним.

Похороны хозяина Особняка Ветра состоялись утром следующего дня. Катерина Мстиславовна, Вероника Дориановна, Астрид, а также все те, кто присутствовал в доме на момент смерти Дориана Альбертовича, облачённые в траурные чёрные наряды, чёрные шляпы и перчатки, вышли из машины. Жена и дочь приняли решение не приглашать ещё каких-то людей на похороны Дориана Альбертовича. Не было сил на общение с кем-либо. Слишком тяжело далась утрата.

Кладбище располагалось в той части города, где начиналось Северолесье, и выглядело, словно находилось не на окраине города, а на окраине мира. Серый утренний туман лениво стелился над надгробными камнями, а острые чёрные ветви массивных деревьев, растущих на территории кладбища, напоминали костлявые и холодные пальцы трупов, восставших из могил и норовивших пронзить туманную завесу. Ярко-оранжевые листья придавали этому месту какую-то несвойственную и не характерную праздность ещё ранней осенью, но кладбище держали в полном порядке и строгости, своевременно проводя на нём уборку. Здесь не позволялось быть в ярком наряде даже деревьям. Тихо. Почти безлюдно и сумрачно. Конечно, приезжали люди, чтобы навестить своих родных или друзей, но всё это происходило безмолвно, будто приезжавшие лишались голоса, оказавшись здесь. Живым нечего было делать на этом кладбище. Оно лишь для покоя мёртвых людей, мёртвых деревьев, мёртвых цветов. Это кладбище, как и любое другое, не было предназначено для того чтобы предаваться воспоминаниям – они не живут на кладбищах. Воспоминания живут в том, к чему прикасались родные руки, когда ещё были тёплыми.

Гроб с Дорианом Альбертовичем поставили рядом с погребальной ямой. Катерина Мстиславовна вновь, увидев мужа, не смогла сдержать рыданий. Астрид обняла бабушку, тяжело вздохнув, обратив взгляд на бездыханного графа, облачённого в

чёрный костюм и бардовую рубашку. Марсель Сергеевич Матвиенко положил на плечо графине Зейлер свою руку.

Никита и Корней Мстиславович Черновы, не говоря ни слова, стояли по другую сторону от гроба. Граф Чернов поднял воротник своего пальто и кутался в него, щуря глаза от колючего, холодного ветра. Погода сегодняшним утром и вправду была какая-то даже морозная, не октябрьская. Земля была мёрзлая, а при дыхании или разговоре изо рта шёл пар.

Никита Чернов вдруг ощутил, как тепло стало его запястью, на котором располагался браслет. Тут же он вспомнил про свои и отцовские догадки про перстень графа. (Сейчас рубиновое кольцо по-прежнему было на пальце Дориана Альбертовича.) Хищный взгляд Чернова упал прямо на этот палец.

– Отец! – тихо процедил Никита, пихнув Корнея Мстиславовича плечом. – Я уверен, кольцо – это Ниферио-Ритио! – шепнул он.

– Уверен?.. – переспросил отец так же тихо и строго.

– ДА! – кивнул Никита. – Вот же! Смотри! – он поднял рукав своего пальто, чтобы отец смог прикоснуться к браслету. Только дотронувшись до украшения сына, Корней Мстиславович отдёрнул руку, потому что, если бы он подержал её ещё немного на раскалённом браслете, ожога было бы не избежать, и выпучил глаза от шока, что им овладел. Никита сделал небольшой шаг в сторону гроба и поймал на себе взгляды родственников.

– Нет, – притормозил его отец. – Не вздумай! – процедил граф, проскрежетав зубами.

– Но, а когда!? – шёпотом прокричал Никита, недоумевая.

– Цыц! – Корней Мстиславович заткнул сына. – Сейчас нам нужно быть со всеми! – строго сказал он.

Прощание завершилось, гроб стали погружать в яму. Катерина Мстиславовна и Вероника Дориановна плакали. Астрид

стояла в рядом с Хельгой Ивановной, кутаясь в её длинный плащ, и хлюпала носом. Минерва Мстиславовна смотрела своими перманентно-печальным взглядом куда-то вдаль, явно ища определённую могилу. Никита бросал раздражённый взгляд то на отца, то на уходящий под землю закрытый гроб, всё больше и больше чувствуя, как безнадёжно под землю уходит то, что он так долго искал. Корней Мстиславович наотрез отказался как-либо сейчас пытаться предпринять нечто чтобы украсть кольцо. Чернов-младший несусветно злился и не понимал, что задумал отец. Можно было предположить, что граф Чернов решил вдруг в кое-то веке проявить уважение к сестре, выразить сострадание её горю и забросить свою великую затею, но это было совсем не похоже на него и парень ни за что бы в это не поверил! Никиту просто распирало от негодования: ну вот же! Вот тот самый предмет, что столетиями искало Братство Полной Луны! Он был готов на всё, что угодно: даже осквернить память родственника и навсегда потерять доверие своей семьи, взамен на получение долгожданного магического артефакта, но Ниферио-Ритио вместе с гробом стремительно уходило под землю, оставляя всё меньше шансов на то, что Никита смог бы снять с пальца графа Зейлера желанное кольцо с рубином. Внутри парня всё клокотало, а в рёберной клетке будто бы бился десяток птиц, мечтая скорее выбраться! Браслет на его руке постепенно остывал. И сопровождаемый постепенно нарастающим холодом или же жаром, словно реквиемом, рушился его внутренний мир. Никита не представлял, как теперь добыть драгоценное украшение. Всё его существо сейчас выражало один огромный и жирный вопросительный знак по отношению к отцу, чего нельзя было сказать о графе Чернове, в голове которого уже созрел безупречный план, но никак не отпечатывался на его лице: оно всё так же оставалось бескровный, бледным, напряжённо-спокойным и уверенным.

Похороны завершились поминальным обедом, приготовленным только сегодня пришедшей прислугой – Маргаритой – пышной женщины средних лет с румяными щеками. Вся она напоминала мягкий бисквитный ванильный кекс и мило улыбалась, однако жители Особняка Ветра, исходя из последних событий, совершенно не желали улыбаться ей в ответ.

Если разговоры за столом сейчас и были, то это были краткие реплики членов семьи. За окном сгустились тёмные тучи, и в Обеденном Зале, присутствующие, облачённые в траурную чёрную одежду, тоже напоминали грозовые облака. Еда слабо лезла в рот, потому что души были так наполнены скорбью, что мозг думал, что грусть и горе – тоже пища, которой можно вдоволь насытиться.

У Никиты, разумеется, скорбь была по абсолютно другому поводу. Он смотрел в одну точку, а перед его глазами всё прокручивалась картина того, как он, мечась между отцом и гробом, так и не добился того, к чему долгие годы так яро шёл. Он был в половине шага от Ниферио-Ритио – сильнейшего магического артефакта, он был готов сам прыгнуть в яму вместе с гробом! Но отец… отец, главный напарник своего сына, решительных действий которого Никита ждал всем своим существом, даже не повёл бровью! Может, он всё-таки воспринял предложение Чернова-младшего, как недостоверную, ложную информацию? Может, старый граф уже не доверяет молодому? Никите оставалось только гадать. Корней Мстиславович ни в доме, ни на кладбище не проронил ни слова и всю дорогу упорно молчал. Он был ужасно зол на отца, но злость эту, решил сын, он выльет, непременно выльет на отца вечером! Терпеть уже не было сил!

Астрид тоже была погружена в свои мысли. Она не понимала, как Эмме Молчановой, работающей в этом доме три года, пришло в голову совершить такой омерзительный поступок.

Ещё утром Астрид убеждала себя в обратном, но вид мёртвого дедушки, совершенно изменившегося за ночь, заставлял внучку покойного графа презирать и ненавидеть прошлую домработницу. Однако, остыв в самую малость, Астрид поняла, что всё равно не может до конца поверить в то, что это сделала Эмма. Что-то здесь было не так, но пока девушка не решалась углубляться в эту мысль.

Поток её рассуждений в очередной раз прервала уже знакомая музыка. Вновь та, которую девушка слышала и вчера, и позавчера. Когда Астрид прислушалась к мелодии в этот раз, она вдруг поняла, что слышит её с самого начала обеда, просто не отдаёт себе в этом отчёт, как не отдаёт себе отчёт в своём ежесекундном дыхании или моргании любой человек. А может, музыка играла и играет здесь всегда? Просто все настолько к ней привыкли, что считают тишиной? Тишиной, характерной только для этого дома? Девушка не собиралась спрашивать у родственников об этом сейчас, ведь не исключено, что мелодия не доносится из Музыкального зала, а по непонятным причинам просто звучит в её голове… а если это так, то все вопросы только к Астрид. Поэтому, она просто принялась слушать мелодичную и очень грустную песню, что напевал ей, как она предпочла думать, старинный Особняк Ветра. Однако потом девушка развеяла собственные иллюзии – в Музыкальном зале находилась Хельга Ивановна.

День уныло перетекал в вечер. Катерина Мстиславовна, словно пропитанная немым стыдом за то, что это был один из её действенных способов избавления от тяжести горя – выпила немного вина и осталась в Обеденном Зале до самого вечера. С ней здесь осталась Минерва Мстиславовна. В полумраке тускло-светящихся маленьких светильников сёстры тихо разговаривали об ушедших родных. Изредка их речь прерывалась тихим плачем. Графиня Чернова словно была сшита из обрывков таких

разговоров. Каждая морщинка на её лице, каждая слеза, упавшая из её усталых глаз – всё это были будто бы те, кого она потеряла за свою жизнь. И к сожалению, судьба у этой женщины была терять больше, чем обретать. Муж изменил ей, спустя лишь пару лет после их свадьбы и уехал с любовницей в Париж. Больше о своём муже Графиня Чернова не слышала. Тогда женщина осталась совершенно одна с годовалым ребёнком на руках. Безусловно, она скучала по мужу и растить ребёнка ей было вовсе не просто. Женщина не раз порывалась вернуть мужчину, любовь к которому затаилась глубоко в сердце, которое ещё только начинало каменеть, однако вспоминая его бесчестный и отвратительный поступок, останавливала себя и лишь вспоминала два года счастливого брака… хотя… трудно было назвать счастливым их союз. Графиня Чернова, хоть ей было это и неприятно, не раз думала, что бы было, если бы муж жил бы с ней, но продолжал ходить к любовнице. Всякий раз она приходила к выводу, что будь оно так – было бы ещё хуже. Хорошо, что правда не заставила себя долго ждать. Спустя время, Минерва Мстиславовна стала считать, что муж умер, потому что внушить это себе – было единственным способом перестать хотеть возвращать его. Так, постоянно с готовностью «обрубая» себе кисти рук, Графиня Чернова поняла, что одиночество – её единственный друг и самая большая любовь. Сын… что сын? Он погиб двадцать лет назад. Самоубийство – попадание под колёса огромного грузовика.

– Ну что ж, сестрёнка… – хлюпая носом произносила она. – У нас у обеих теперь умерли мужья… – и устало улыбалась. Графиня Чернова считала своим долгом говорить с кем-то о потерях. Она была как ворона, что обычно живут на кладбищах и провожают мёртвых в последний путь. Она словно имела в руках книгу в чёрном переплёте и незримыми чернилами записывала туда имена умерших людей. Да, она горевала, но это горе

было её излюбленной эмоцией: самой правдивой. Самой яркой. Единственной эмоцией, которую графиня Чернова умела испытывать с потрясающе выработанным годами мастерством.

***

Тусклый свет ночников горел в Теневой Спальне Корнея Мстиславовича и Никиты Черновых.

– Я не понимаю, отец, – Чернов-младший сидел на краю своей кровати, облокотившись головой на ладони. – как мы могли упустить это чёртово кольцо? – он процеживал каждое слово. —Тогда, всего одно мгновение, которое могло бы отвлечь их, и я бы содрал с Зейлера перстень, но ты не позволил мне ступить ни шагу! А СЕЙЧАС-ТО, ЧТО ДЕЛАТЬ?! – он выходил из себя.

– Не трынди, с*кин ты сын! – прошипел граф Чернов, совершая кончиками пальцев вращательные движения на висках. – Из-за тебя голова раскалывается! – он взял лежащую на тумбе упаковку таблеток, закинул в рот две штуки и шумно проглотил. – В тебе есть хоть капля мозгов? Ты совсем не подумал о том, что семью, в которой кто-то умер, вряд ли чем-то можно отвлечь во время похорон? Мне интересно, как ты собирался провернуть свою аферу? Ну-ка? – граф ядовито усмехнулся. – Просто содрать кольцо при всех? Интересно, что бы ты сказал им в своё оправдание! – отец посмотрел на сына, словно Никите уже пришлось оправдываться за такой нелепый поступок, и злорадно рассмеялся. – Может быть ты бы содрал перстень вместе с пальцем, трупу ведь безразлично, не так ли? – издевался он.

– Они не заметили бы ничего, если бы ты их отвлёк! – проскрежетал Никита, не желая отказываться от своей идеи. – Нам ведь везло, отец! Я никогда не чувствовал такого жара в браслете, повторю, никогда! – с пеной у рта трындел Никита, пытаясь вогнать в твердолобого отца каждое своё слово, но всё равно

неизменно чувствовал себя рядом с ним беззащитным мальчишкой. Только с ним.

– В чём это нам везло? – усмехнулся Корней Мстиславович.

– Да в том, что за убийство посадят эту Эмму! – прошептал

Никита, вкрадчиво.

– Так это сделал ты? – граф с удивлением вскинул густые брови и зло улыбнулся. – Что ж, это было неожиданно. Не думал, что ты действительно способен на многое, ради своей цели!

– Отец, это не… – начал было Никита.

– Что? – переспросил граф Чернов.

– …У тебя нет какого-нибудь плана? Над нашей добычей два метра земли, или, может, ты решил, что сейчас его достать реальнее, чем утром? – Никита сказал совсем не то, что хотел. Сделал он это потому что заметил, что отец сейчас смотрит на него, как на равного. Не этого ли добивался Чернов-младший? Да! Ему нужно было именно отцовское признание! Только что он получил его, и совсем не важно, что для этого буквально подтвердил собственноручное убийство графа Зейлера. Парень был несказанно рад увидеть в глазах отца гордость за себя и не посчитал нужным что-то менять. Слишком сладка для Никиты была эта гордость.

– Намного реальнее, – кивнул строго и холодно Корней Мстиславович. И в момент рассеялся тот взгляд, который был так нужен Никите. Граф вновь смотрел на него надменно и свысока. – По крайней мере я знаю, как сделать это, не привлекая излишнего внимания и не вызывая подозрений. А ты, пустая бошка, совсем это не учитываешь. Не всё в этом мире для тебя!

– пригрозил он.

– О чём ты? – сын всё ещё не понимал, что имеет ввиду отец.