Человек Возрождения. Беседы с Борисом Левитом-Броуном

слов для меня…

Ел. Ф.: Да вы, Борис, анархист!

Б. Л-Б.: Не будем об этом, Леночка! Я таков, как есть, и не всегда в восторге от себя.

Ел. Ф.: Ладно, снимаю комментарий. Когда книга вышла в свет, какова была реакция на неё на Западе?

Б. Л-Б.: У тех, кто видел книгу, реакция однозначно восторженная. Что же касается коммерческой судьбы издания, то тут всё ещё только начинается. Думаю, что моя книга – в принципе штука элитарная. Да и не слишком меня волнует статистика продаж. Значительно больше волнует, как будет принята книга в России, ибо, как я уже говорил, всё, что делаю, я делаю для России, то есть обращаюсь к русскому читателю, адресуюсь к русскому зрителю.

Западный человек, особенно итальянец, очень чувствителен к изящному, он всегда замечает красоту и бурно на неё реагирует. Русский человек тоже чувствителен к красоте, но он ещё чувствителен и к смыслу, он ищет значения и требует ответа на вопрос «что?», а не только «как?». Именно поэтому мне важна реакция русского зрителя, даже если я и опасаюсь, что могу подвергнуться осуждению. Опасаюсь же я, видимо, оттого, что и сам чувствую некоторую вину, не знаю, побороть это чувство я пока не в силах. Может быть, вопреки моему «анархизму», это и есть раскаяние Ногтю sapiens за грехи Homo erotikus?

Во всяком случае, книга моя правдива. В ней выразила себя очень тёмная правда. Думаю, не только моя, но и мировая. Проектируя книгу, я не мог не акцентировать острую двойственность отношения к собственным рисункам, поэтому на авантитуле под заглавием «Homo Erotikus» я добавил в скобках подзаголовок – «Out of the deep of disgust & fascination» («Из глубины омерзения и очарования»). Это и есть подлинность моих взаимоотношений с книгой и самим миром «Homo Erotikus».

Ел. Ф.: Если вы так озабочены суждением русского зрителя, если, как вы говорите, всё, что вами делается, предназначено России, то почему вы покинули Россию?

Б. Л-Б.: Читайте мою прозу, читайте мои стихи. Там вы найдёте многое, пробующее отвечать на ваш вопрос. Елена Боннэр произнесла как-то очень горькие слова: «Эмиграция – это всегда трагедия». Заметьте, не ошибка, а именно трагедия. Суть моей личной трагедии в том, что Россия не хотела или не могла иметь меня как творческую личность никак иначе, кроме как через эмиграцию. О том, что я вовсе не нужен России, я не хочу думать, не могу в это верить. Значит, просто судьба такая.

Ел. Ф.: «Homo Erotikus» – это целый мир. Об этой книге можно говорить и расспрашивать очень долго. Я, как тот итальянец-редактор, задам вам, Борис, только один вопрос. Но трудный! Можно?

Б. Л-Б.: Да, пожалуйста! Я, видимо, рождён для трудных вопросов!

Ел. Ф.: В ваших рисунках есть совершенно определённая закономерность: женщина в них сохраняет всю полноту своей женственности, пластичности и белизны, а мужчина предстает в образе зверином. Откуда этот мрачный взгляд на мужчину как на монстра?

Б. Л-Б.: Мне кажется, что в сексуальности женщина сохраняет и утверждает себя. Женское воплощает природу, а природа расцветает плотью. Мужчина же, и в этом я тоже убежден, теряет себя в плотском эротизме, ибо мужское есть, прежде всего, духовное, то есть то, что воплощает себя творчески, а не природно. Мои убеждения отнюдь не общеобязательны и не претендуют на окончательность даже для меня самого. Но сегодня, в 2005 году, для меня нет сомнения в том, что мужчина, желающий женщину и обладающий женщиной, неизбежно приемлет образ звериный. Я даже думаю, что, оставшись до конца человеком, нельзя сексуально возжелать женщину и невозможно ею плотски овладеть. Лобзающий монстр, монстр вожделеющий, пенетрирующий и пожирающий – это, собственно, и есть Homo Erotikus.

Ел. Ф.: Судя по тому, что замыслами вы не живёте, бесполезно было бы спрашивать вас о творческих планах?

Б. Л-Б.: Бесполезно, Леночка! Я не знал бы, что ответить на этот вопрос. Я не строю планы на будущее, но моя жизнь в её повседневной реализации и есть моё будущее. Я встречаю его всякий новый день и жду от него сюрпризов.

Ел. Ф.: Спасибо за беседу, Борис!

Б. Л-Б.: Вам спасибо, Леночка, за интерес к моей книге и ко мне.

* * *

Оставшись одна, я вновь пробую открыть книгу наугад и тут же захлопываю, шарахнувшись от бесстыдной наглости «лобзающих и пожирающих монстров». Открываю ещё раз, снова наугад, и растворяюсь глазами в волшебных плетениях льющихся линий.

Нет, эту книгу описывать бесполезно. Надо её видеть. Не берусь предсказать, какова будет зрительская реакция, но в одном не сомневаюсь, – реакция будет сильная. Такой книги Россия ещё не видела.

Москва 2005

2021 год

Беседа 2

(На вольную тему)

Ел. Ф.: А давайте поговорим о любви!

Б. Л-Б.: А давайте!

Ел. Ф.: Маэстро! Мне кажется, в XXI веке люди разучились любить, видеть и чувствовать красоту. Много материального, высокотехнологичного и так мало того, что вызывает эстетический восторг, даёт крылья. Нет настоящего накала страстей, а лишь выдуманные истории, калейдоскоп ситуаций и лишь слабая иллюзия чувств. Но без любви нет ни жизни, ни искусства: всё становится картонным, всё суррогат, мыльная опера с второсортными актёрами. А в ком или в чём вы черпаете любовь и вдохновение?

Б. Л-Б.: Любовь черпаю в жизни, вдохновение – в природе и в самом себе. Любовь – это важно! Хотя… я в последние годы так много пишу о сексе, что совершенно нет времени думать о любви. С недавних пор я стал подозревать, что это одно и то же.

Видите ли, Леночка, люди так беззаветно врут ради сокрытия правды, что даже уже и скучно. Преданность, жертва, стоическое терпение – всё ради любви. Что, правда?.. Ради любви?

Вы говорите – в двадцать первом веке… Я жил ещё в двадцатом. Кажется, всё было так же. Врали столько же, то есть – без конца. И всё это враньё называли любовью. Учили, как надо любить, а как не надо… Но за раскрашенной ширмой высокоморальных слов все искали одно – накал страстей, восторг, крылья. Вот я и пишу про секс. Он всё это даёт. Влюблённость, какой бы она ни выглядела идеальной, всегда – срывание тормоза горячих телесных влечений. Влечения страстны и даруют чувства могучие, вспыхивающие мгновенно. Человек делается крылатым. Получив согласие желанной/желанного поцелуем или даже просто словом, он/она начинает бегать, прыгать… а если стар, то останавливается, прижав руку к сердцу, потому что оно бьётся, как невыпущенная птица.

Я знаю, что такое извергать стихи, когда ты попал под страшное напряжение разделённого (а то и неразделённого!) желания. Сам не понимаешь, как это возможно. Тебе вроде и прежде стихи давались без особого труда, но чтобы так?!.. Господи, что это со мной, – думаешь ты, – так ведь не бывает, просто не может, не м о ж е т!!! Это ливень, это потоп, это, наконец, позор, потому что… потому что с такой лёгкостью даётся только позор. И это случается от любви. Только желать надо всецело. Иначе это не желание, это не секс и это не любовь. Это мелочь. Большая любовь – это секс на годы. А если секс невозможен, то это измученная любовь, несчастная.

Но пока любовь надеется на осуществление, она способна рождать шедевры. Нет, возможны, наверно, и другого типа шедевры, но ничего более восторгающего, ничего более окрыляющего, чем шедевры, рождённые страстным любовным желанием, я не знаю. Предельным выражением, осуществлением любовного желания становится любовное соитие. А когда его нет, и именно пока его нет, ты не понимаешь, что с тобой, твои силы титаничны, твои чувства больше тебя, в тебе рождается необъяснимое, произносится несказанное.

Вот вам два стиха разных авторов. Без фамилий. В данном случае это не существенно, существенно то, что оба они сотворены в тоске по любимому.

* * *

В краю, где ты живёшь, зови меня своей,
Весенней и пустой, лирической затеей.
По мне томится март в обманутых аллеях
И, помрачневший вдруг, не спит своих ночей.

Но там, где мы одни, и ты меня несёшь
Меж небом и землёй,
там даже птицы знают,
Что так приходит Бог, как будто ты похож
На первый скорый дождь в душистых липах мая.

И там, где мы одни, бессильны потолки,
А стены, не шутя, раскачивает ветер,
И нет уже вольней пронзительной строки
Моей, что от тебя родится на рассвете.

* * *

Из-за шторы гляжу на блаженную пьяццу,
и себя уж не тщусь ни понять, ни забыть.
Я устал уставать, я не в силах бояться,
я измаялся не быть, отчаялся быть.

В золотом осиянье ноябрьского «лета»
непокорною прелестью дышит душа.
В отворённости вен ищет тело ответа,
время циркулем чертит круги, не спеша.

Ровно, страшно горит этой осени пламя,
и горгоны-судьбы неподвижны зрачки.
Можно б – сном или снами…
но что это с нами?