Сбор клюквы сикхами в Канаде

Дом их в?Ленинграде держался на основных русских стихиях, то есть на кислой капусте и?соленых огурцах, но было и?присутствие некой немецкости (не тянутся ли исторические корни отечественной кислой капусты к?Sauerkraut’у – это отдельный вопрос). Ее, немецкость, внедряла ихняя злая домработница. Она вернулась из немецкого плена. Это она устроила на кухне полку, а?на ней банки жестяные одинаковые для круп с?надписями. А?по низу полки пущены были фестоны сурового полотна, вышитые красной ниткой. Все никак забыть не могла свой уютнейший немецкий плен.

Рольмопс и?Шнельклопс приснились Мике. Они были псы. Кругленький Рольмопс с?брылями и?быстроногий поджарый Шнельклопс. Немецкие псы, они же рыцари. Небогатые, скорее даже бедные. Они служили. Им кидали известное ленинградское блюдо «бедный рыцарь» – булку, размоченную в?молоке и?поджаренную. В?удачные дни к?молоку добавляют яйцо. Когда на яйцо нет денег, наступает коллапс.

P.S. (сильно пост-) Сперва в?Ленинграде забыли французский, он тут в?блокаду вымерз и?вымер. Немецкий был, да к?концу шестидесятых весь вышел. Зато теперь вся молодежь в?Питере говорит с?неопределенно иностранным акцентом, для самоуважения и?чтобы иностранцы лучше понимали. И, роняя что-нибудь, восклицают: «Упс!»

Шалфей и?базилик

Очень скучно быть ребенком. Это было летом, в?Кисловодске, никаких книг с?собой не взяли. Заняться нечем, Мика живет где-то сбоку, всем мешает, никто с?ней не разговаривает.

Одно было хорошо – после обеда нянька уводила их в?ближние горы, рано вечерело, и?сверху станица казалась розовой, зелень – бронзовой, а?над ней пирамидальные тополя. На пирамиду, правда, не похожие.

На горе цвели дикие розовые гвоздики. А?главное – запахи, ничего прекраснее их не было. Нянька эти травки вспомнила – шалфей и?базилик, раньше были такие пряности. Можно было сосать кашку и?щавель, а?царапки она лечила тысячелистником-матрешкой. Улица в?станице травой поросла, машин не было (еще), лошадей тоже не было (уже). Дома хозяин выращивал на продажу гладиолусы и?георгины – ненастоящие, без запаха.

Хозяйка сжалилась и?принесла Мике с?чердака старинные книжки, и?она научилась читать с?ятем, со старинной буквой «и?с?точкой» и?с?твердым знаком. Читали вечером в?саду, при керосиновой лампе: светлый круг посреди круглого стола. Тургенев: невозможное, отвратительное – «Муму», чудесное и?страшное – «Бежин луг», таинственное и?жалостное – «Ася».

«Вешние воды» с?симпатичными итальянцами, куда уж лучше? И?вдруг коварно, откуда ни возьмись какая-то гадость, и?ничего не вышло. И?Мика возненавидела такие книжки, в?которых вывод тот, что ничего не выйдет и?не должно выйти. Никогда.

Иногда они переходили речку Подкумок. А?раз пошли в?кино, и?выяснилось, что все здешнее, и?Подкумок тоже, имело какое-то отношение к?Лермонтову. В?кинофильме участвовали черешни, насыпанные в?белую фуражку: поэт, тоже весь в?белом, легкомысленно сплевывая косточки, весело шел навстречу смерти.

В?городе Кисловодске была роскошь – нарзановые ванны, розы кругом, вкусная еда с?острым соусом. Вот и?мама устроила званый обед: поставила на попа половинки огурцов, а?на них напялила половинки помидоров, как шляпки грибов. Обед, к?сожалению, имел успех, и?в?их жизнь вошел Сергей Горыныч. Ах, сколько раз Мика с?братом горевали, что мама не выбрала тогда другого, высокого и?худого, доброго и?веселого, который ходил за ней все то лето! Но Горыныч уже держал ее, как удав.

Братик-то был маленький, а?вот Мике стало не до скуки – Горыныч атаковал ее постоянно, придирался к?любой ерунде. Куда там Давиду Копперфилду! Кишка у?мистера Мордстона тонка! Горыныч ненавидел бдительно, угодить ему было нельзя, подчиниться, чтоб замирить его, не получалось. Слава Богу, он пока еще не жил с?ними.

Стива

Взять имя Стива. Сразу ясно: это отрицательный герой. Он расточитель, он безответственный. Он толстый и?ленивый, как Облонский и?Обломов сразу. А?вот Мике рассказали про другого Стиву. Положительного. Несмотря на сибаритское имя. Это был не баловень, а, наоборот, – стоик. Стойкий стоик, оловянный. Стоик и?строитель.

Мика никак не могла запомнить, кому и?как приходился этот другой Стива. Ей-то никем. Что-то давнее, вроде деду он был как бы брат. Дед-то помер еще до Микина рождения. А?Стива сосредоточен был в?непонятных тыща-девятисотых годах. А?потом куда-то делся. Имя Мстислав было необычайное, научно-фантастическое, и?маленькая Мика сначала думала, что он улетел на Марс.

Рассказывала о?нем тетя Нюта. Она была очень высокая, всегда в?черном, с?очень длинным, костистым лицом, а?на нем огромные карие глаза. Она была Стивина дочка, Мстиславна. Как Ярославна. Не говорить же Яросла-вов-на! Нет, Вова здесь был бы лишний. Ее звали, когда Мика болела, потому что она была Сестра. Но не просто папина двоюродная, а?медсестра, и?получше всякого врача. И?она сидела рядом, когда был жар. Няня-то с?братиком! А?когда жар спадал, рассказывала. Потому что по вечерам мама служила в?театре.

Так вот: Стива был несчастный мальчик. Потому что отец насильно записал его в?морской корпус (Нахимовское училище – про себя переводила Мика), но Стива люто возненавидел этот самый морской корпус, потому что в?дни парадов их выставляли на мороз, и?они замерзали на ветру.

Мика этого не понимала, сама-то она мечтала стать юнгой и?обожала голубое, веселое, как будто танцующее здание Нахимовского училища. Но Стива мечтал стать не моряком, а?агрономом. Опять непонятно. Дома у?них смеялись, увидев заголовок в?газете: «Твори, дерзай, колхозный агроном!» В?кино агроном был персонаж противный и?комический, с?провинциальными усиками. В?рубашке с?пояском, над которым нависал толстый живот.

Но юный Стива думал о?том, что у?них заложено поместье под Самарой. (Вишневый сад – переводила себе Мика.) Есть, а?на самом деле нет его. И?он хотел его выкупить. А?потом восстановить. Чтоб восстановить, надо было настоящему делу учиться, а?не на парадах без толку простаивать…

И?вдруг – бац! Внезапно умирает его отец. И?гардемарин Стива в?тот же день выходит в?отставку. Не хочу служить во флоте! Он все начинает сначала. А?это конец лета, все вступительные экзамены в?высших учебных заведениях давно кончились. Но оказывается, что в?Рижском политехническом на сельскохозяйственном факультете не закончен прием студентов (недобор, переводила себе Мика), и?Стива тут же мчится в?Ригу. И?через три или четыре года он, наконец, получает профессию «агроном». Нанимается управляющим в?чужое поместье и?все заработанные деньги откладывает. Чтобы выкупить свое.

И?так проходит сколько-то лет. Деньги собраны.

Но тут происходит ужасное несчастье. Горит деревня при их, еще заложенном, поместье. Тетя сказала странную вещь. Что мужики выносили из горящих домов деньги и?иконы. А?что дети? – Что дети? Новых народить всегда успеем.

Тогда Стива – у?него же собраны деньги – отстраивает деревню заново. И?продолжает работать управляющим. Еще сколько-то лет.

И?наконец он выкупает имение и?заводит культурное хозяйство. Молочную ферму, парники с?клубникой, большой фруктовый сад.

В?революцию все это разорили, но при Сталине привели в?порядок и?устроили совхоз: кто-то должен был снабжать начальство. А?поскольку устроено все было с?умом, то и?изгадить оказалось не так просто, совхоз этот так и?остался образцовым хозяйством.

Нюта говорила, как все, но не совсем то, что все.

И?Мирке всю ночь снился политехнический, научно-фантастический Мстислав: он восстанавливает Марс! Кругом сгоревшие деревни глупых марсиан, они ничего не успели… а?он выращивает в?парниках синеньких, как все на Марсе, коровок, кормит их клубникой… Огромный, беловолосый, прекрасный, он хохочет: «Не так-то просто!»

Классовая наука

Ах, Карповка, черная, бурая, зеленая; говорят, аммиак полезен. Под деревянным зеленым мостом жижа, в ней родится только малявка-колюшка, по-скобарски «кобзда». На том берегу драная, желтая с колоннами, вся в черных ветлах больница Эрисмана, где все родились. И Мика тоже.

Стоит у?воды малокровная, но злобная ленинградская малявка в?лыжном костюме в?катышках, смотрит нечеловечески чудными бело-голубыми глазами, как качается на воде скользкая радужная сетка поверх черной дряни. Если ему что нравится, говорит «нарський» – от «нарвский», что ли? Не понравится, пихнет локтем, обзовет психовной, а?то потребует «Ответь за галстук». На это надо говорить:

Не тронь мою селедку,
Не то получишь в?глотку.
Не тронь рабочий класс,
Не то получишь в?глаз.

Это Микину женскую-среднюю слили с?хулиганской мужской. Раньше в?женской на переменках набегали друг на друга классы, стенка на стенку, пели: «А?мы просо сеяли, сеяли» – «А?мы просо вытопчем, вытопчем», но теперь запретили некультурные игры, теперь в?коридорах драки до крови, девчонок дергают за все места и?ругаются непонятными словами.

Классный руководитель оставила после уроков одних девочек и?говорит: «Безобразие! У?девочек видны штаны!» А?потом созвала общее собрание и?говорит: «Безобразие! Класс резко делится на мальчиков и?девочек!» – и?посадила самых липучих подлиз с?самыми нахальными хулиганами. Теперь подлизы все время дают отпор: «Нехорошо тебе, Иванов!», а?хулиганам все равно хоть бы хны, их могила исправит, у?них чуб, оскал, прищур. У?них на все один ответ: «Отзынь на пол-лаптя!»

Страшно идти: могут побить. То ли дело раньше в?женской: максимум проблема кос, косы обязательно, стрижка – вроде позора. Лиза Калитина по женской школе скучает.

А?Мику настигло, как мешком по голове тюкнуло. Почему-то она заобожала училку – их классную. Училка распределяла справедливость, хотелось быть к?этому поближе, и?Мика лезла выслужиться наперебой с?другими. Позже она поняла, что справедливость тут ни при чем. Потому что в?той школе был один – всего один, но был – справедливый учитель, математик, который все и?вся видел насквозь. Это был бывший штурман авиации, контуженный на войне. Но он-то как раз и?не возбуждал никакого обожания, поскольку был ясен, краток, строг и?снисходителен. А?училка, крашеная блондинка с?толстыми щеками кувшинчиком, практиковала с?учениками непредсказуемость и?загадочность: надо думать, что это была власть в?чистом виде, и?эта власть ей нравилась, поэтому так и?действовало. У?Мики скоро прошло, а?многие целый год ходили как зачарованные.

Тут было много нового.

Например, ужасные мальчики. Лбы у?них низкие, учиться они не могут, неизвестно, знают ли буквы. Дерутся неукротимо, ходят в?синяках и?царапинах, такие комки злобы, их все время ругают. Есть еще жуткий второгодник, мерзкий и?жирный, он самый большой и?бьет остальных. Всем им светит тюрьма, как твердит училка, хотя это четвертый только класс.

А?есть уютные фамилии – Подойницын, Гречишникова. Эти дети все тихие, белесые, толстоватые, с?маленькими глазками. Такие же, впрочем, и?дети с?немецкими фамилиями Хох и?Брум. И?те и?другие небогатые и?неважно учатся. Зато они безмятежные. С?ними ничего не случится, это тоже известно наперед. Поэтому они какие-то прочные.

Хорошо учатся только две девочки-отличницы, Берг и?Вайсберг, сидят они за передней партой, едят учительницу глазами, клеят переводные картинки в?тетрадки, ябедничают, ужасные дуры.

А?вот дети поумнее – те учатся на четверку, ни в?чем не участвуют, держатся в?сторонке, с?одним-двумя друзьями. У?них чистые руки и?воротнички, высокие лбы, хорошая речь. Ничего лишнего – полная замкнутость и?незаметность. У?них уже решено – этот будет математиком, а?та – кораблестроителем.

Еще в?классе была большая еврейская фракция. Важнее всех – Володя Гордон, лохматый еврейский крохотный мужчина, с?горячим низким голосом, весь – сплошной горбатый профиль. Он один в?классе умеет отличить добро от зла, его слово сильнее учительского, так что, если учитель потребует выдать виновного, никто не выдаст, даже толстый мальчик Боря, который от трусости заикается и?у?него дрожат губы (он потом станет актером). Но есть и?худенькая, ощетиненная Шварц, заранее негодующая в?ожидании, что ее будут дразнить, – и?конечно, дразнят, куда денешься. Интересно – Гордона обожали, притом антисемитизм был. Он, антисемитизм, был узконаправленный – а?именно на Шварц. Она как бы сама его порождала, как один полюс должен притягивать другой. А?вот остальных евреев антисемитизм совершенно не касался. Например, обеих отличниц, любящих начальство, или рыжего Казовского, туповатого по части наук, но интригана с?воображением, и?воображением гадким (он-то потом действительно сядет). Или еще двоих ребят – те ни в?чем не замечены, учатся никак, в?чем-то похожи: взгляд у?обоих совсем взрослый, и?ничего о?них не известно. Как бы они не здесь.

Узелковатые вопросы

Лиза куда-то переехала, теперь у?Мики были две другие подружки. Они играли так: написать фразу, потом наобум всем играющим накидать прилагательных и?вставлять их по очереди в?фразу. Получается смешно.

Веселый союз вороватых республик сплотила навек лошадиная Русь. Стоит ли нам, пористым, жить так ватно, болтать о?синей женской доле, об узелковатом еврейском вопросе?

С?тех пор так и?прилипло – еврейский вопрос, действительно, он узелковатый…

У?одной из них троих замешалась четверть татаро-монгольской крови – на этом основании она была записана и?воспитана русской. Другая была стопроцентной еврейкой. Мика считалась, да и?была чистой русской. Правда, полностью был вытеснен из памяти не столь давний визит в?психлечебницу в?Удельное, где их с?братиком – правнуков – представили родоначальнице с?карикатурно-антисемитским экстерьером. Впоследствии по кусочкам удалось установить, что прабабкиного отца в?детстве конфисковали у?родителей и?крестили, чтоб определить в?церковные певчие. Отпев свое, он открыл в?Воронеже музыкальную школу, но дочерей выдал все же за богатых старообрядцев, а?не за православных. Одна такая дочь, а?именно Микина бедная пра, когда в?конце двадцатых у?них с?прадедом отобрали дом и?пустили их по миру, чего прадед не пережил, понимать происходящее в?стране наотрез отказалась и?от греха сдана была детьми в?дурку, где спокойно дожила до девяноста с?гаком. Несмотря на черные мешки под глазами и?лиловый нос, норовивший заклевать подбородок. Ее же дочь, Микина бабушка, мамина мама, давно забыла первого мужа-фабриканта, Микина деда – его посадили еще в?конце двадцатых.

Замужем она давно уже была за Соломоном Шапиро. С?его женской родней она состояла в?сложных соревновательных отношениях, в?основном по кулинарной части. Запомнились знойные баклажанные рецепты и?неимоверная рыба. А?масляное печенье, подобного которому нигде и?никогда? Только много лет спустя Мика нашла его в?Амстердаме, где оно так и?называется – «еврейское печенье», joodenkoeken! О?Мокум! (Так амстердамцы называют Амстердам – по-еврейски город, буквально – место, място…). Ах!

Эта часть жизни была как-то в?тени. Но – была! Когда Микин братик пошел в?школу, няня устроилась домработницей к?адвокатам – Анне Израилевне и?Марку Израилевичу. И?они ее там навещали. Запомнилось братское отчество бездетной адвокатской пары, нечеловеческая чистота квартиры на Невском (а?во дворе кинотеатр, где они с?братиком, да и?мы с?вами смотрели трофейный фильм «Королевские пираты») и?два фотогеничных портрета – он и?она – необычайной, напрасной красоты.