Жабья царевна

Старуха указала пальцем вверх, насупилась сердито.

– Ох, бабушка, я тебе так скажу – не смей больше говорить про нее. Васенька коли узнает – прибьет меня, не пожалеет! Он у меня знаешь какой ревнивый!

Повитуха еще сильнее надулась.

– Больно мне нужно в ваши дела лезть! – пробубнила она. – Только вот не знаю, какой ты будешь матерью, если так легко свои чувства из груди выдираешь.

– Не переживай, бабушка Пелагея, я буду хорошей матерью. Честь по чести свою доченьку воспитаю, выращу, все для нее сделаю.

Махнув рукой, старуха сгорбилась и торопливо вышла из дома.

Иринушка недовольно скорчила пухлые губы.

– Вот ведь дура старая! Зачем только снова припомнила все?

Но взглянув на светленькую девочку, уснувшую на ее груди, она изменилась в лице. Глаза ее прояснились, наполнились нежностью. Склонившись к маленькой головке, она легонько дотронулась губами до гладкого детского лобика, прошептала еле слышно:

– Спи, моя доченька, спи, ничего не бойся… То, что было – это все в прошлом. Я уж об том позабыла. Скоро папка наш вернется, люльку тебе смастерит, заживешь при нас, как царевна!

Покачивая дитя на руках, Иринушка затянула пронзительно грустную колыбельную песню. Но на душе у нее было светло и радостно. Наконец-то тяжкий груз, который она носила на себе три года, упал с ее плеч. Она стала матерью.

Когда Иринушка с Василием поженились, она долго не могла забеременеть. От молодых ждали внуков, но время шло, а молодая жена так и не понесла от мужа.

– Не шибко, видать, Васька ваш старается! Поди по ночам сбегает из избы да с друзьями пьянствует? – смеялся отец Иринушки.

Но свекры сразу махали на него руками.

– Наш Васенька и капли самогона в рот не берет! – нахмурившись ворчала свекровь. – А вот ваша-то Иринушка, поди-ка, пустопорожняя ему досталась!

– Ну-ну! Не каркай! – тут же грозно вскрикивал Тимофей Никитич. – Народит еще тебе внуков. Успеешь, наводишься.

В конце-концов, Иринушка так устала от подобных разговоров и подшучиваний, что начала злиться и огрызаться и на родню мужа, и на своего отца. Она решила, что после совершенного еще до свадьбы греха, над ней, и вправду, повисло проклятие. Эта мысль не давала ей покоя, давила на нее тяжестью, но раскаиваться было поздно. Ничего уже не исправить. Да и что она могла исправить?

Тогда, пять лет назад, она совершила самый страшный материнский грех – избавилась от своего новорожденного дитя, отнесла его в лесные дебри, к проклятому озеру, и оставила там на верную гибель. Она сделала это от отчаяния и безысходности, поэтому даже не считала себя виноватой.

***

Иринушке было семнадцать лет, когда на нее обратил внимание молодой черноглазый цыган Санко. Девичье сердце дрогнуло, затрепетало, расцвело пышным цветом первой любви. Цыганский табор стоял близ деревни несколько месяцев, и все это время Иринушка тайно бегала на встречи с Санко. Его дерзость, стать и пылкие речи вскружили голову молодой, глупой девчонке, и она, не задумываясь, отдала ему девичью честь. Да что там, Иринушка всю себя готова была отдать тогда возлюбленному. Только ему это было не нужно. Однажды на рассвете табор ушел, и Санко ушел вместе с ним, даже не попрощавшись с Иринушкой. Она горько плакала много дней, а потом, к своему горю, поняла, что беременна.

Девушка испугалась, она представила во всей красе свою дальнейшую участь: отец, наверняка, прогонит ее с позором из дома. С грудным ребенком на руках, голодная и холодная, она будет скитаться по деревне, точно бродяжка, отовсюду ее будут гнать палками и обзывать потаскухой. В конце концов, она умрет от нищеты со своим нагулянным ребенком на руках… Представив все это, Иринушка решила беременность свою скрывать от всех до последнего, а когда родится ребенок – избавиться от него. План казался ей довольно простым, и ей и вправду удавалось прятать растущий живот под свободными платьями, но когда начались роды, она прокляла все, корчась от боли в маленькой, темной избушке повитухи Пелагеи.

Вообще-то старуха последние годы уже не помогала роженицам, глаза ее плохо видели, а в руках почти не осталось силы. Но Иринушка пришла к ней со схватками, вся в слезах бросилась в ноги, и она не смогла отказать в помощи. Пелагея по старой памяти приняла роды, перерезала пуповину, обмыла и запеленала дитя. Но когда она узнала, что задумала сделать с ребенком молодая мамаша, то в сердцах сплюнула на пол и прогнала Иринушку прочь. Тогда-то она и сказала ей, что такой страшный грех так просто с рук не сойдет.

– Эта вина станет проклятием, оно навсегда повиснет над твоей неразумной головой! – так сказала старуха перед тем, как Иринушка покинула ее избу с новорожденным ребенком на руках.

У Иринушки не было сил с ней спорить, она только фыркнула в ответ и поплелась в сторону Зеленого озера…

И вот, спустя три года после свадьбы с Василием Иринушка уже была готова поверить в слова повитухи Пелагеи о проклятье. Ей, молодой и здоровой, все никак не удавалось понести от мужа. Косые взгляды свекрови ее смущали, а предположения родни о том, что она пустая, расстраивали до слез. Она боялась, что ее ненаглядный Васенька устанет ждать, бросит ее и слюбится с другой. Одиноких девок в деревне полно!

Но долгожданная беременность все изменила. В первый месяц Иринушка никак не могла поверить в то, что это, наконец, случилось – она то и дело задирала юбку и проверяла, нет ли промеж ног крови. А на второй месяц она, наконец, осмелела, рассказала о своем положении мужу и родне. С тех пор Иринушку оградили от тяжелой работы, берегли, сдували с нее пылинки. Всю беременность Иринушка высоко задирала голову от гордости, а когда пришла пора рожать, она позвала на помощь уже знакомую повитуху Пелагею.

– Зачем тебе эта старуха? Она уж руками не владеет! Ведра с водой от колодца едва носит, сил-то у нее совсем нет! Уронит еще младенчика нашего! Позовем Аглаю, она молодая еще, шустрая, – заругалась свекровь, когда Иринушка попросила ее сбегать за Пелагеей.

– Нет уж, маменька! – упрямо ответила Иринушка, – Я только с бабушкой Пелагеей рожать буду. Больше ни с кем!

Свекровь спорить не стала, привела в дом старуху Пелагею, а сама встала на пороге в растрепанных чувствах.

– Чего тут толпиться? Чай не на базаре! – проворчала Пелагея, выпроваживая за порог взволнованную женщину.

– Видишь, бабушка Пелагея, – улыбнувшись, сказала Иринушка, тяжело дыша между частыми схватками, – Никакого проклятия на мне нет. Зря ты меня только стращала.

Повитуха на это ничего не ответила, лишь взгляд ее стал темен и суров…

***

Иринушка назвала дочку Василисой, в честь мужа. Василий, узнав, что жена в его отсутствие родила, поспешно вернулся с ярмарки и, войдя в дом, первым делом взглянул на дитя, запелёнанное и спящее на лавке.

– Девочка у нас. Дочка, – ласково проговорила Иринушка.

Василий непристойно выругался и сплюнул в сторону.

– Эх, и вправду девка народилась! Я до последнего думал, что брешут люди! Сына ждал! Так ждал!

Иринушка, не ожидав от мужа таких чувств, замерла на месте, открыв рот от изумления.

– Так и девочка – хорошо, Васенька! Помощницей мне будет! – наконец, проговорила она.

Взяв проснувшуюся дочку на руки, Иринушка оголила грудь и прижала к ней маленькую головку, покрытую еле заметным светлым пушком. Василий махнул на них рукой, скорчил недовольное лицо и вышел из избы, хлопнув дверью.

– Васенька, стой! Куда же ты? – крикнула ему вслед расстроенная Иринушка, но это его не остановило.

Спустя несколько дней Василий вернулся домой: грязный, хмельной, он едва стоял на ногах. Иринушка испуганно ахнула, увидев мужа в таком состоянии, подбежала,взяла под руку и помогла переступить порог. Василий рухнул на пол у двери и пробормотал:

– Ладно, женка. Дочь, так дочь. Обратно ведь не запихнешь ее!

Мужчина пьяно захихикал, потом уронил голову на пол и тут же захрапел. Иринушка сморщилась, кое-как стянула с пьяного мужа грязную, рваную одежду, прикрыла его, спящего, одеялом, и всю ночь проплакала от облегчения и счастья. Утром Василий проснулся, взял крошечную дочку на руки и принялся качать ее. Больше он ни разу ничем не попрекнул Иринушку.

***

Жизнь молодой семьи наладилась, неспешно потекла вперед, как текут в туманные дали реки. И все бы ничего, да только маленькая Василиса была уж больно слабой и болезненной. Стоило сквозняку дунуть, она принималась кашлять и чихать. Иринушка старалась уберечь дочку от всего, осенью и зимой она почти не выпускала ее на улицу, кутала в теплые платки да сажала на теплую печь. Других детей у них с Василием не народилось, поэтому вся материнская забота досталась одной-единственной дочке.

Василиса почти все время сидела на печи, точно воробушек, смотрела на мать большими голубыми глазами. Личико ее было бледным и печальным.

– Ничего, Василиска, не вечно тебе на печи сидеть! Подрастешь, окрепнешь, и будешь с деревенскими пострелятами по лугам да пригоркам бегать, в лапту, в салки играть.

Когда девочке исполнилось пять лет, Василий не выдержал и строго сказал жене:

– А ну, Иринушка, хватит уже девку нашу на печи мурыжить! Она у тебя дома скоро зачахнет – людей-то только из окошка видает! Ей гулять, бегать надо, а не под твоими шалями да одеялами сидеть!