Свободные и счастливые

– А стоило завязать, стоило! Дело говоришь… Ёкарный бабай! По крайней мере ко мне в гости не являлись бы призраки! – он громко, но как-то нервно расхохотался. Он пребывал в лёгком шоке. Да, пожалуй, я слишком опрометчиво к нему заявился. Ладно Мартин, он всегда был парнем крепким, весёлым и невозмутимым, но другого на его месте мог бы и удар хватить. Надо впредь быть поосторожнее с такими шутками.

– Увы, я не призрак, я очень даже жив, – скромно заметил я.

– Приятель, но ты же погиб лет тридцать… нет, сорок назад! Поправь меня, если я что-то пропустил. Какого лешего?

– Я впал в кому. На сорок лет. А три месяца назад проснулся.

– Ёперный театр!

Мартин опрокинул ещё одну рюмку и заулыбался:

– Даа, удивил, старина! Удивил. Вот уж не думал, что меня ещё можно чем-то удивить!

Вдруг он прищурился, пригнул голову и с подозрением посмотрел на меня, активно обдумывая какую-то новую мысль. Потёр рукой по моему плечу, потрепал по щеке и выдал:

– Погоди-ка! Чёрт побери! А ты чего это совсем не постарел?!

– Сам не пойму. На мне, похоже, провели эксперимент. И он прошёл удачно.

– Иисусе! Я-то думал, это всё слухи и пустые разговоры! А эта их заморозка и правда работает, етить твою налево! Ты представляешь, – заговорщически зашептал он мне на ухо, – Говорят, ещё пару десятков лет – и эта крио чего-то там станет обычным делом! Тебя запихнут в ледяной гроб, ты там поморозишься, произлучаешься насквозь – а вылезешь как новенький! Было тебе сорок, а стало снова тридцать! И так до бесконечности!

– Так протяни ещё пару десятков, приятель, и испробуешь все эти прелести на себе, – криво усмехнулся я.

– Нет уж, благодарю покорно! Чего ещё я тут не видел, чтобы застрять здесь на целую вечность? Да и вообще… Надоело всё! Знаешь, ностальгия накрывает. Тоска. По временам нашей с тобой молодости. Эх-х, и весело же было тогда! А сейчас что? Я старик, и красотки обращают на меня внимание только тогда, когда место в трамвае уступают! – разошёлся он. Я даже позавидовал его жизненной энергии и запалу.

– Ну а чего ты хотел, друг мой? – я хлопнул его по плечу, – Годы берут своё. Ты разве не нагулялся в молодости?

– Эге, от кого я это слышу?! Тебе-то легко говорить, парень! Ты выглядишь вполне себе свежим и полным сил. В сыновья мне годишься, японский городовой! Заведёшь себе подружку, будешь жить дальше… эй, кстати, у тебя там как, всё работает? Тоже заморозили? Ну вот, молодец, тогда точно найдёшь!

– Вот здесь, – я показал рукой на грудь, – Не работает. И не нужен мне никто.

Следующие двадцать минут я терпеливо выслушивал бурные излияния моего постаревшего на сорок лет приятеля. Всё, о чем он с таким пылом болтал, касалось лишь двух тем: ушедшая молодость и женщины, женщины и ушедшая молодость. Он вспомнил всех своих любовниц и обеих жен, между делом упомянул о детях и доверительно сообщил мне о том, что в «золотую эпоху» очень сложно найти стоящее порно. Я ухватился за эту мысль. Разумеется, не про порно, а про эпоху.

– Ты совсем не изменился, и годы тебя не берут, – улыбнулся я и перевёл наконец разговор на волнующую меня тему. – Расскажи-ка мне лучше про новую эпоху. Что ещё изменилось кроме того, что не достать порно?

– Ни черта не достать, Герберт, ни черта! Ни виски нормального, ни порно, ни… А, ну его! – махнул он рукой.

Я понял, что так ничего путного от него не добьюсь, и решил говорить прямо:

– Марти, ты слышал что-нибудь о том, что двадцать лет назад в стране убили всех преступников?

Он крепко задумался и покачал седой головой:

– Слышал, слышал. Признаться, никогда я в это не верил и думал так, ерунду болтают. Пока несколько моих друзей не исчезли бесследно. Пару десятков лет назад. Отчаянные, конечно, были парни. Один из них финансовыми махинациями занимался, второй кокосом нос пудрил, третий гонял ночью и сбил насмерть пешехода. Впрочем, он уверял, будто тот сам поскользнулся и свалился ему под колёса…

– И что с ними случилось? – затаив дыхание, спросил я.

– Говорю же – ис-чез-ли. Куда, где, когда – никто не знает. Одного арестовали, двое других просто как сквозь землю провалились. Тут я, конечно, призадумался. Ну а что делать? Делать, ёлы-палы, нечего! Нашёл себе новых приятелей, более добропорядочных, кхм!

Ещё полчаса, и мне удалось избавиться от общества этого весёлого и энергичного старика. Я был рад его видеть, рад вновь услышать его шутки, но так долго разговаривать и улыбаться было выше моих сил. Мне и раньше-то Мартин казался слишком уж бесшабашным и шумным, а теперь, учитывая моё прекрасное настроение, и подавно.

Я направился домой. Я узнал всё, что мне было нужно. Теперь я, по крайней мере, понимаю, что происходит вокруг, и в каком мире я живу. Теперь я имею полное моральное право ненавидеть его дальше. И теперь я верю всему, о чём говорили контранархисты.

***

Сатья-юга приносит с собой тысячи изменений и преобразований, которые идут у людей от самого сердца. В их мыслях возрастает притяжение к добродетели и уважение к правде, в умах и душах зарождается и не потухает более радость. Интерес к моде и гедонизму понижается, на смену ему приходит тяга к духовности, мудрости, искусству, истории, литературе, науке и экспериментам. Люди перестают потакать своим порокам и бездумно предаваться наслаждениям; даже самые богатые из них носят обычную одежду и ведут простой образ жизни.

***

А на следующий день меня ждал ещё один сюрприз. Я преспокойно смотрел фильм, пил кофе и жевал булочку, когда на всю квартиру прогремел дверной звонок. Экхарт собственной персоной. Всё в том же деловом костюме и строгом пальто. Все с тем же серьёзным выражением лица и проницательным, умным взглядом.

– Как вы узнали, где я живу? – вместо приветствия спросил я, открывая дверь.

– О, не удивляйтесь, Герберт, наши возможности куда шире, чем вам могло показаться. Мы имеем доступ к Закрытой Городской Сети. Там хранятся данные всех жителей, включая адреса. Не волнуйтесь, я не стану этим злоупотреблять и беспокоить вас в дальнейшем, я пришёл поговорить с вами – всего один раз.

– Экхарт, боюсь, что зря потрачу ваше время. Я оценил ваши идеи и от всей души желаю вам удачи. Но сам я не смогу быть вам ничем полезен. Откровенно говоря, я не хочу. Я чувствую себя улиткой, которая пытается спрятаться от внешнего мира в свой панцирь, и я не способен на подвиги во имя «контранархии» и ради нашего общества, до которого мне, если честно, нет абсолютно никакого дела – лишь бы меня не трогали.

– Прекрасно понимаю вас, Герберт! На вашем месте я и сам бы предпочёл ни в что не ввязываться и никуда не лезть. Вы разумный человек!

Мой гость не спеша прошёлся по комнате, оглядывая её скромное убранство.

– Именно ваша разумность мне и нравится. Именно поэтому я хотел, чтобы вы присоединились к нам. О, ничего себе, какая у вас сохранилась вещица, – Экхарт взял в руки мой старый домашний телефон на проводе. Я бы выкинул его ещё лет пятьдесят назад, да жене он очень уж нравился.

– Такой аппарат я видел в детстве у бабушки. Ваша квартира полна раритетов, и они возвращают меня во времена моей молодости.

Я молча наблюдал за ним. Экхарт умел расположить к себе несмотря на его строгое, холодное лицо. В этом человеке я ощущал какую-то близость, некое родство мыслей и взглядов на мир. Неудивительно, ведь он хорошо помнит и знает моё время, мою ушедшую эпоху. Кроме того, я был благодарен ему за то, что он помог мне раскрыть глаза на происходящее вокруг. Я бы с удовольствием беседовал с ним вечерами за чашкой абсента. Однако он явно ждёт от меня активных действий и помощи, а я к этому категорически не готов.

Руководитель тайного общества приблизился к книжному стеллажу и вдруг застыл, внимательно разглядывая рамку с фотографиями моей жены и дочери. Единственная вещь, которую я так и не решился выбросить в то первое утро своего возвращения.

– Виола… Я всегда говорил, что у тебя очаровательная улыбка – открытая и искренняя, как у ребёнка. И я был прав, – дрогнувшим голосом произнёс Экхарт.

Что? Какое отношение он имеет к моей дочери?

– О чём это вы? – прямо и довольно резко спросил я.

– Я долго думал, говорить вам или нет, Герберт… Не хотел растравлять вашу рану. Но, чувствую, придётся, – замялся мой гость, растерянно пожимая плечами.

– Я внимательно слушаю вас.

– Ваша дочь, Герберт. Ваша дочь Виола. Она не погибла в тот день. Её отец впал в кому, её мать погибла на месте. А девочку удалось спасти.

Я застыл. Сердце перестало биться. Я забыл, как дышать.

– Она жива?!

– Была жива, – тихо сказал Экхарт, сделав акцент на первом слове и положив руку мне на плечо, – Была жива до двадцати пяти лет. Потом её тайно приговорили к смерти. Наше великое общество убило её.

Я молчал, судорожно хватая ртом воздух, как рыба, которую грубым рывком стащили с удочки, оторвали половину рта и бросили в пустое ведро умирать.