Что сделает безумный скульптор из неживого камня?

– Что-то особенное?

– Это прозвучит глупо… Я ведь совсем не разбираюсь в картинах.

– Всё равно скажите, это может быть ценным.

– Хорошо, только не смейтесь, если это полная ерунда. Мне кажется, тут была закономерность. Поначалу её картины были… более реалистичными, что ли, и цвета в основном тёплые. Потом они становились всё непонятнее. Фантасмагории, так их называют? Странные, противоестественные картины. Это, наверное, не очень важно, но первые из них мне даже нравились, они светлые. Приглашают – «подойди поближе». Те, что она написала позже – полная противоположность, цвета холодные, синий в основном, белый, фиолетовый. И сами картины холодные, отталкивающие. Их нормальному человеку понять, мне кажется, невозможно. Чувство от них, как будто рядом с тобой – чёрная дыра.

– Что с ней происходило накануне смерти?

– Ничего такого, что я бы заметила. Вечером она была спокойна, в ночь не потревожила никого и звуком, а наутро ее нашли мёртвой. Так и не ясно до сих пор, что её убило. Ещё перед тем, как ее похоронили, в морг пробрались трое студентов – не знаю, зачем, возможно, просто поглазеть хотели. Больные на голову, так я считаю. Их много сейчас, – Андрей с Сашей переглянулись, но медсестра ничего не заметила, – слышала, что странные, нездоровые, словом, по всему виду просятся в сумасшедший дом.

Сестра в очередной раз вздохнула, разгладила край платья и подытожила:

– Удивительное дело, до безобразия. Как есть отдаёт чем-то неправильным.

Больше ничего содержательного им выяснить не удалось. Они попробовали зацепиться за исчезновения людей в Штормовой, но расспросить было практически некого – большинство успели наглухо забыть об этой истории меньше, чем за год. Впрочем, всегда найдется хотя бы горстка чудаков, повёрнутых на нужной теме, и не важно, что она из себя представляет. Именно с такими Саша и свёл Андрея. Оба ушли в больших сомнениях по поводу того, была ли им вообще полезна беседа с этими безумцами, впрочем, впоследствии их сомнения развеялись. Из стоящего удалось получить кипу газетных вырезок за 2676-2677 годы, когда проводились поиски пропавших. Это помогло освежить в памяти события годовой давности. Кроме того, их натолкнули на интересное исследование местного быта, культуры и верований.

Книга называлась «Сказания Болотных Земель». Её написал малоизвестный этнограф Владислав Нершин. Если другие его работы читал хотя бы кто-то, эту по непонятной причине обходили молчанием, хотя, казалось бы, после тех почти мистических происшествий именно её-то и должны были зачитать вдоль и поперёк. Однако о существовании «Сказаний» знали, по-видимому, только те, кто имел непосредственное отношение к розыскам в Штормовой, и то не все, да несколько интересующихся персонажей. Её почти не цитировали и нигде не упоминали.

Нершин писал понятным языком и мог заинтересовать стороннего читателя, по крайней мере такого, как Андрей Стрела, но ничего явно настораживающего в книге не встречалось. У Андрея осталось ощущение, что прочитал он про древнее поселение очередного малого племени, поглощаемого цивилизацией, из тех, у которых сквозь современный образ жизни нет-нет, да и проглядывают обычаи прошлого, слегка неказистые от того, что их значение уже никому толком неизвестно. Кроме того, Нершин изобразил местных жителей по-детски доверчивыми фантазёрами. Они готовы были поверить во всё, что угодно, и перенимали у приходящих чужаков любые россказни, переиначивая их до неузнаваемости. Размытое чёрно-белое фото фрески из единственной церкви в Штормовой подтверждало это. Фреска изображала две громадных крепости, у их подножия – полуразрушенные остатки деревни, среди которых отчётливо угадывались башни церкви. Повсюду занялось пламя. Люди разбегались в ужасе, точно рой насекомых. Из расщелин в каменной кладке, лестничных проходов, из-под земли выходили крупные фигуры, то ли густо поросшие тёмной шерстью, то ли закутанные с ног до головы в бесформенное тряпье – на фотографии разглядеть было трудно. Характерным для подобных картин образом они затаптывали мелких людишек, небрежно раскидывали их одной рукой, поднимали высоко под самое небо. Ещё бы, ведь если верить подписи Нершина, на фреске изобразили Конец Времён. Андрей невольно улыбнулся подобной версии известного сюжета – насколько любопытные сплавы образуются, когда свиатлитство накладывается на старые суеверия. Нершин писал о вере местных народов в приход неких Ночных Созданий, в том числе Подземных, которых изображала фреска. По легендам, за их появлением последует Конец Времён, и на планете воцарится Ночь, как это было в Начале Времён.

Андрею закрадывалась в голову мысль поехать в Штормовую и самому, либо напару с Сашей во всём разобраться. Загадка требовала решения, а фотографии хвойных лесов, плотно оцепивших деревню, и виды на маяк добавляли желания поехать – пусть и надолго, пусть от железной дороги придётся тащиться несколько суток по болотам, пусть это безумие, и там пропадают люди. Тем не менее, никуда он не поехал – жизнь, как обычно вмешалась со своими поправками. Срочно потребовались деньги, на носу висели экзамены, и приходилось буквально ночевать в мастерской. Вслед за окончанием учебного года стали объявляться люди, и каждый по своей причине стремился завладеть его вниманием. Стрела завертелся в хороводе знакомств и приглашений, постоянно откладывая отъезд. В голову валом лезли замыслы новых скульптур, и так незаметно для себя он отказался от путешествия.

В этот период его особенно занимала легенда о Дииво-траве, описанная в книге Нершина. Согласно «Сказаниям», в награду за освободительные войны в Болотных Землях боги наградили одного из местных героев тем, что обратили его после смерти в полевое растение – серую лынь, которую жители называют Дииво-травой. Корни Дииво-травы проникают в самый центр планеты, а стебель в некоторые дни вырастает до небес.

Серая лынь вертелась в его мыслях вперемешку с Дииво-травой, вырастая до невиданной высоты. Чёрные цветы её, казалось, несут в себе неразгаданное. Он силился понять смысл, заключённый в изгибах её стебля. Так появилась одна из самых странных его работ – «Серая лынь», гипсовое изваяние в половину человеческого роста. Позже, когда он уже не был студентом, ему пришло письмо с предложением выполнить несколько статуй для Градских зданий. Кроме того, в письме выразили желание приобрести «Закулисье» для местного театра. Стрела тут же начал паковать вещи, ломая голову, откуда властям захолустного городка в четырёх сутках езды от столицы известно о его студенческой работе. Загадку разрешило следующее письмо, пришедшее несколькими днями позже от Петера Чремниши. Оказалось, он уже больше года спасается в этой глуши от тех, кто излишне всерьёз принимал свиатлитский текст «Пророчество о цвете». Именно он расписал градоначальнику его скульптуру. Городом Петер остался доволен. «Тебе обязательно надо приехать сюда. Да, далеко от столицы. Да, глухомань. Да, одни поля на лимлины[11 - лимлин – единица измерения расстояния в Валини. 1 лимлин приблизительно равен 5 км.] окрест. Да, город небольшой. Я знаю все твои возражения, поверь, это не важно. Нам с тобой лучше места не найти, тебе особенно. Сам подумай, мраморный карьер рядом с городом, сутки идти, если быстрым шагом и с пустыми руками, а носильщики с грузом идут двое. Понимаешь, что это значит? Ты забудешь свои вечные трудности с материалом. Да и потом, ты нигде не встретишь такого понимания, как в Граде, нигде так свободно работать не сможешь. Здесь не шарахаются от непривычного, и носиться с полоумными фанатиками из-за того, что ты нарушил их прогнившие каноны, тоже никто не будет. Приезжай ко мне, это место особенное». Так Андрей задержался в Граде на шесть лет.

Глава 5. Светлана

Последние дни Андрей провёл в состоянии, близком к помешательству. Всё вылетало из рук. Его трясло беспрерывной дрожью, он резко оборачивался на малейший шорох, отскакивал в сторону и долго не мог унять сердцебиение. «Будь ты проклят, Воротов!», – такой была его главная мысль. Глаза раскраснелись. Андрей боялся засыпать, а ложась, просыпался каждую минуту. Собственный дом казался ему застывшим в неестественной тишине, тени выглядели необычайно резкими. Боковым зрением он теперь постоянно видел мелькающие чёрные пятна. Порой он застывал напротив полуживой статуи, стараясь не сводить с неё глаз и сжимая за плечи изо всех сил, как будто это могло удержать её на месте. На людях ему удавалось держать себя так, будто ничего не происходило. Оставаясь же наедине с собой, он погружался в безумие. Его бросало то в ужас, то в злорадный истерический хохот. В такие моменты он до смерти хотел, чтобы статуя наконец ожила, – нет, чтобы всё в этом доме ожило и наводнилось его воспоминаниями.

Статуя действительно ожила, и произошло это в тот момент, когда Андрей находился в мастерской. Он опустился на пол по стенке шкафа с глиняными образцами. Не помня себя, мастер дышал так часто, словно появление живой скульптуры могло лишить мир воздуха. Она передвигалась на удивление быстро, почти на прямых ногах. В походке угадывалось что-то неправильное. Она точно пятилась назад, при этом оказываясь впереди. «Настоящая паучиха», – подумал Андрей. Не поворачивая головы она, казалось, видела всё, что происходит вокруг, точно смотрела не глазами. Наконец, дойдя до двери, женщина развернулась и подошла к Андрею. Он сжал кулаки. «Только бы не закричать». Змеящиеся чёрные волосы, брови, круто разлетающиеся к вискам, причудливое востроносое лицо, желтоватая кожа, отливающая неестественной синевой, крупный рот, раскрытый будто в усмешке, и самое жуткое – застывший взгляд её огромных, блёкло-голубых глаз, – всё это с головокружительной скоростью врезалось в его сетчатку, безжалостно забив горло комьями ваты. Ужас достиг своего пика, когда она попыталась заговорить. Это не было речью, из её горла вырывались пугающе низкие звуки вперемешку с грохотом, который возникает при ударе камня о камень.

Несколько дней она изучала дом, пересекая комнаты быстрым шагом и, что было самым ужасным, пыталась разглядывать Андрея, подходя к нему каждый раз внезапно, стремительно и почти вплотную. Речь её, не утратив странностей звучания, всё больше походила на человеческую, и от этого становилась ещё более жуткой. Одежду она нашла себе сама – выбрала свободное платье среди груды тряпья, в которое Андрей иногда одевал натурщиц.

«Будь ты проклят, Воротов». Он посетил дом Андрея несколько месяцев назад. Сложно было сказать, сколько ему лет, на вид можно было дать и 30, и 40 с небольшим, возможно, даже 28 или 29. Воротов в тот день носил просторный брючный костюм чёрного цвета, такую же чёрную же шляпу и свободную рубашку. Непослушные каштановые кудри как нельзя лучше подходили к выражению его хитрых глаз.

Андрей предложил посетителю снять шляпу и провёл в гостиную. Там они сели друг напротив друга и повели разговор. Во время беседы Андрей неустанно изучал посетителя. Такое лицо могло принадлежать равно учёному, художнику, посыльному, дельцу, мошеннику и фокуснику. В его умном взгляде, то внимательном, то задумчиво углубленном в себя, временами пробегали искры непонятного веселья. Он представился:

– Александр Воротов, называйте меня так.

«Называйте меня так», будто это сменный костюм, а не имя. «Как вам удобно, так и называйте, не все ли равно?». Гость оказался выгодным заказчиком. Ему хотелось, чтобы Стрела создал по фотографии женщины её скульптурный портрет в полный рост.

– Все детали – на ваше усмотрение. Меня заботит немногое – портретное сходство, и ещё материал. Это должно быть что-то твердое и долговечное. Глина, дерево и гипс сразу отпадают.

– Значит, металл или камень.

– Камень предпочтительнее, он более естественен. Но если вам угодно сделать её из стали или чего-то другого, я не буду возражать.

– Тогда остановлюсь на мраморе, благо в Граде в нём недостатка нет.

– Отлично, материал подходящий. Стиль, поза, выражение лица, одежда или её отсутствие остаются за вами. Да, ещё рост. Сделайте её в натуральную величину, это около 1 нильфена ? бремолы.

– То есть довольно высокая. Хорошо, в таком случае проблем возникнуть не должно. Где вы собираетесь её поместить?

– Это неважно. Я сам пока не знаю, куда её поставить. Считайте, что её место – везде, – гость посмотрел загадочно, словно находил забавной подобную секретность.

Игривый тон не позволял ему верить.

– И вас совсем не интересует, какой именно я ее изображу?

– Совершенно верно.

– Интересно. Что ж, давайте фотографию.

Гость протянул фотокарточку, и у Андрея перехватило дыхание. Он резко отстранился, пальцы инстинктивно вцепились в ручки кресла. Несколько секунд его трясло, и он задыхался. Он медленно и очень, очень осторожно поднял глаза на посетителя. Тот спокойно встретил его взгляд. Сама собой просилась мысль накричать на незнакомца и выставить его вон, но Андрей был уже не тем человеком, который закатывает бурные скандалы. Он сглотнул и, стараясь успокоить дыхание, заговорил тихим, низким голосом:

– Кто вы? Вы знаете про тот случай. Зачем вы пришли ко мне?

Незнакомец выдержал длительную паузу. В воздухе повисло молчание, вернувшее Андрея в давние годы в академии, в тот злополучный керавийский морг. Внутри всё натянулось от сознания того, что кому-то ещё, помимо нескольких его друзей, оказалось известно обо всей истории. Гость улыбнулся и кивнул. «Да, мне все известно», – такого было значение жеста. Интересно, каким образом эта загадка, сверхъестественная по своей сути, могла дать о себе знать в очередной раз? Внезапно Стрела почувствовал себя легче. Вот оно, простое объяснение! «Этот тип такой же ненормальный, какими раньше были мы сами. Ему тоже по нраву всё, что отдаёт патологией и смертью. Может, он один из того сборища сумасшедших, с которыми Матвей нас знакомил. Несомненно, от них он всё и узнал, там за такие рассказы удавится каждый первый». Ему стало мерзко.

– Мне совершенно не хочется удовлетворять интересы подобного рода. Это как минимум глупо, к тому же оскорбляет память умерших, так я сейчас считаю.

– Вы меня не поняли, Стрела, – заказчик заговорил твердо и с расстановкой, – я не пытаюсь удовлетворить собственное любопытство или потешить чьи-то извращенные инстинкты. За моим требованием стоит нечто большее.

– Но что?

– Этого я вам не могу сказать.

Андрей возмущенно хлопнул себя по коленям. Гость продолжил, как ни в чем не бывало:

– Правда не могу, это всё на корню загубит. У вас тогда просто ничего не выйдет, поверьте мне. Знаю, вы поступите умно и не будете отказываться от работы.

– С какого перепуга я от неё не буду отказываться? Вообще-то, я хочу точно знать, на что именно меня подбивают.

– Вы знаете цену тайнам и понимаете, что тогда, в Керавии, столкнулись с настоящей Тайной, так не удивляйтесь, если начало разгадки выглядит странным. Вы слишком умны и любопытны, чтобы отвергнуть шанс разобраться во всём из-за минутного возмущения, – он заговорил с полной уверенностью в том, что его указания выполнят, – Имейте в виду, я хочу, чтобы до завершения работы вы ни о чем не догадывались. Я не ограничиваю вас в сроках, но надеюсь, вы приложите все усилия. И, что бы ни случилось, дорогой Стрела, не избавляйтесь от скульптуры. Я приду за ней сам, а до тех пор она должна быть у вас. Если кто-то будет задавать вопросы о вашей работе или обо мне – пожалуйста, рассказывайте и показывайте, только не нужно говорить о том, кого именно вы изображали. Вся керавийская история должна остаться между нами и ещё несколькими людьми. Молчите о ней.

Андрей в задумчивости отвернулся к стене, но тут же снова посмотрел на гостя. Какой смысл тянуть, когда всё уже решено? Он бы просто не поступил иначе. После они обсудили денежные вопросы, попрощались и Стрела запер дверь. На столике рядом с самодельной пепельницей осталась фотография. На карточке женщина в ночной рубашке сидела, свесив ноги с хлипкой больничной кровати. Покрывало сбилось так, что почти лежало на полу, на заднем плане в кадр влезал край тумбочки. Её чёрные волосы безнадежно спутались и хаотично рассыпались по плечам, губы растянулись в усмешке, а бледно-голубые радужки глаз настойчиво сверлили фотографирующего. Это лицо нельзя было спутать ни с чем – фото запечатлело Светлану Везорину во время лечения в Глешиновой больнице.

Глава 6. Основатель

Со всех сторон его окутал ритмичный стук. Четыре удара: два подряд, перерыв в доли секунды и снова два подряд. «Та-та, та-та». Андрей разомкнул веки и оглядел вагон поезда.

Вокруг не было ни души. Оба ряда скамеек пустовали, на деревянные сиденья ложился яркий дневной свет. Стреле пришлось сощуриться. В двух шагах поблёскивал металл дверной ручки, поручни раскалило летнее тепло. Он повернулся налево и выглянул в окно.

До самого горизонта поле утопало в знойном мареве. Лишь крошечные обрывки облаков оживляли кристально чистое небо. Стрела забрался на лавку с ногами и аккуратно заглянул за стекло. По всей видимости, он ехал в головном вагоне. Андрей снова сел на место. «Если это первый вагон, значит, за передней дверью находится кабина машиниста». От этой очевидной мысли ему почему-то стало неспокойно. В вагоне сделалось темнее, подуло прохладой. Он уставился на дверь кабины, та будто издала странный треск и угрожающе приблизилась. Поразительное дело, чем дольше он смотрел на неё, тем дальше расползалась темнота, и тем сильнее нарастала тревога.

Когда страх сделался почти невыносимым, Андрей резко отвернулся. Теперь он цеплялся взглядом за каждую мелочь в обстановке вагона, стараясь не думать о том, что может находиться в кабине. Ему это хорошо удалось. Вскоре его мысли приняли весьма будничный оборот. Очень легко оказалось растечься в дремотном тепле, подставляя руки вновь разгоревшимся лучам – ровно до тех пор, пока он снова не натыкался взглядом на дверь в кабину машиниста.