Под флагом цвета крови и свободы

– Ясно. Пошли гулять?

Когда дети уходили, Энни еще долго шла трусцой за ними, то и дело водя хвостом в воздухе – вежливо и благодарно. Но в тихую гавань, куда повел девочку Джек, все же не пошла, отправившись опять рыться в отбросах в поисках пропитания: ей, с ее обильным приплодом и собственными немалыми размерами, требовалось есть как можно больше.

– Тебе было больно?

– Когда? А, ты опять про это… Да нет, не особенно. Ты умеешь плавать?

– Не… немножко…

– Правда? А вот я в твоем возрасте совсем еще не умел. Вся команда надо мной смеялась… Хочешь, научу плавать по-настоящему?

– Хочу…

Вода в море была теплой и очень соленой – за те недолгие два часа, пока палящее солнце не стало откровенно невыносимым, Эрнеста наглоталась ее немало. Джек, правда, старался изо всех сил, долго и терпеливо показывая нужные движения руками и ногами; он бодро хлопал в ладоши каждый раз, когда у нее получалось, то и дело уходил под воду, чтобы со страшным рычанием вынырнуть у нее за спиной, и даже разрешил держаться за собственные плечи, когда пришло время отплыть подальше от берега. Усилия его оказались не напрасны: ни разу за все это время девочка не успела испугаться по-настоящему.

– Ты еще придешь завтра?

– Я? Да, конечно. А, нет, вру, завтра не смогу. Послезавтра, значит. Ты где живешь? Мелкая ты все-таки еще, чтоб одной ходить.

– А ты как же?

– А я – что? Я – мужчина. И я старше, мне уже четырнадцать лет…

На самом деле, Джек немного прихвастнул – ему в ту пору едва исполнилось одиннадцать, но Эрнесте это было уже безразлично. Через два дня возле уже знакомой ей помойной ямы они снова кормили Энни – похудевшую, усталую, довольную и окруженную семью крошечными щенками, непрерывно тыкавшимися ей в живот.

– Эй, прячься! Там отец твой идет, – вдруг подорвался с места Джек, хватая ее за руку и утягивая к ближайшей куче мусора, способной послужить хоть каким-то укрытием. Эрнеста никогда не боялась отца и не понимала, зачем нужно прятаться от него, но на сей раз страх Джека словно передался и ей. Ничего в тот момент она не хотела сильнее, чем того, чтобы отец прошел мимо и не заметил их. Но капитан Антонио, читавший небеса, карты и моря, как одну огромную открытую книгу, разумеется, не мог не разоблачить их в первую же секунду:

– Эрнеста! Подойди сюда.

– Иду, папочка! – покорно пискнула она, глядя на смертельно бледного Джека. Когда они оба, дрожа, поднялись на ноги и подошли ближе, девочка уже чувствовала, что вот–вот разрыдается. Казалось, будто ее добрый, всегда справедливый отец сейчас совершит что-то очень страшное – но капитан Антонио лишь присел на корточки, с интересом разглядывая недовольно порыкивающую на него Энни:

– Славная девочка. Твоя, парень?

– Н-нет, сэр, – еле слышно пробормотал Джек, сам на себя не похожий.

– А зачем кормишь тогда? Еще и подворовываешь опять, поди, – нарочито сурово отчитал его отец, но Эрнеста, уловив в его голосе хорошо знакомые ей теплые нотки, сразу прильнула щекой к его плечу:

– Папочка, милый!..

– Много набрал-то? До сих пор спина еще болит, так ведь? – усмехнулся капитан Антонио.

– Четыре фунта солонины, а сухарей… фунта на два, наверное, сэр.

– Солонина, значит. То-то она у тебя еле дышит. Эрнеста, ступай-ка домой и скажи повару Джиму, чтобы прислал сюда четыре фунта солонины, два фунта сухарей и кусок говядины посвежее. Запомнишь? А сама набери воды – пресной, слышишь? – и лоханку какую-нибудь с собой прихвати. Ну, беги, дядя Сэм тебя проводит, – с улыбкой прибавил он, глядя на сияющую от счастья и гордости за него дочь. Даже столь нелюбимый ею эскорт в виде хмурого отцовского старпома, ожидавшего ее за углом, не мог омрачить этой радости.

Мясо и воду отец сразу выставил перед собакой, а остальное вручил ошарашенному Джеку:

– Положишь туда, где взял, пока не хватились. А теперь, раз уж ты такой отчаянный, может, уважишь наш скромный дом своим визитом и послушаешь пару историй о том, каково жилось морякам под командой старого Джеймса Флинта?

– Вы и правда служили у него? – восхищенно глядя на него, спрашивал Джек.

– Начинал когда-то, – с достоинством отвечал мужчина, незаметно разглаживая не раз латанную ткань жилетки на узких мальчишеских плечах. Эрнеста, шедшая между ними, заливалась счастливым смехом – она ничуть не обижалась, что много раз слышанными ею отцовскими рассказами теперь будет делиться с Джеком, а лишь радовалась, что через ее семью он сможет тоже получить для себя что-то хорошее и доброе, то, что в избытке имела она сама. Но увы – возле дома их внезапно нагнал невесть откуда взявшийся капитан Рэдфорд.

Даже спустя много лет, Эрнеста все еще отчетливо помнила его суровое, жесткое лицо, так пугавшее ее в детстве: плотно сомкнутые темные губы, внимательно и всегда словно бы с угрозой глядящие на мир черные глаза, резкие складки преждевременных морщин в углах рта и между бровей, густые темные волосы, заплетенные во множество кос, уже тогда кое-где отливавших серебром. Капитан Джон Рэдфорд был всего на пару лет старше ее отца, но не знавшие этого легко могли предположить разницу в четыре или даже в пять раз больше. За свою суровость и неподкупность он славился среди пиратов как наиболее частый судья в их многочисленных спорах. Если не могли решить, кому принадлежит имущество кого-то из погибших в плавании, или кого-то не удовлетворяла его доля в общей добыче, или вопрос касался чьей-то чести, или осужденному в свое время командным судом казался несправедливым его приговор – шли к капитану Рэдфорду. На своих многочисленных кораблях он поддерживал жесточайшую дисциплину, уличенных в каких-либо отступлениях от устава карал собственноручно, никогда не пил ни пива, ни вина, ни рома, и единственным его общепризнанным недостатком было то, что капитана Рэдфорда ни разу за все его существование в качестве пирата – более тридцати лет – никто не видел ни входящим в костел, кирху, мечеть, синагогу или церковь, ни даже просто молящимся.

В отличие от Антонио Морено, своего старого знакомого еще со времен былой матросской службы, моря капитан Рэдфорд не любил и потому, получив такую возможность, предпочел оставаться на Тортуге и продолжать свою судейскую деятельность, а собственные корабли в плавание отправлять хоть и под своим флагом, но во главе их ставить более молодых и жадных до быстрой добычи капитанов. Он вообще не любил куда-либо уезжать с Тортуги или даже просто надолго отлучаться из своего богатого дома на ней – и потому особенно удивительно было видеть его посреди дня вот так, без сопровождения, явно чем-то встревоженного и даже более хмурого, чем обычно.

– Антонио, ты нужен мне, идем! Ты что здесь делаешь, паршивец? – сходу напустился он на Джека и сразу же повторил, забыв о нем: – Антонио, идем же!

– Дети, ступайте-ка в дом, Фрэнсис вас накормит. Я скоро вернусь, – потрепав мальчишку по плечу и ласково погладив кудрявую макушку дочери, распорядился капитан Антонио.

– Есть, сэр! – восторженно отчеканил Джек и, утягивая Эрнесту за собой к каменной ограде, окружавшей их дом, забормотал ей на ухо: – Отец у тебя, конечно… мировой… Эй, погоди, давай послушаем, о чем они говорят. Поесть всегда успеется.

– Антонио, – капитан Рэдфорд с такой силой вцепился в свои волосы, словно хотел вырвать их все с корнями. – Антонио, Рапье вернулся.

– А я-то тут причем? – пожал плечами отец. – Ты его нанял, а не я.

– Да, знаю. Но ты ведь понимаешь, что я не могу вот так просто… То, что он сделал – это измена! Слава Богу, я вовремя подсунул ему фальшивые данные – а если бы…

– Избавь меня от подробностей, которые мне и так хорошо известны! То, что он сотрудничает с испанцами, я тебе еще когда говорил! – раздраженно поморщился капитан Антонио. – Чего ты хочешь от меня?

– Дай мне совет – как старый друг, которому я доверяю. Как бы ты поступил?

Джек затаил дыхание. Эрнеста, не понимавшая ни слова, но смутно догадывавшаяся, что смысл разговора для него чрезвычайно важен, тоже притихла.

– Мой совет ничего не даст. Ясно, что ты его снова отпустишь, – в голосе отца прозвучало нечто, похожее на печаль. Капитан Рэдфорд вскинул на него страшно горевшие глаза:

– Всем, говоришь? А если не отпущу? На этот раз – не отпущу?

– Значит, я проспорю Фрэнсис пять фунтов и признаю, что моя жена разбирается в людях лучше меня. Ничего, эту потерю я как-нибудь переживу, – безмятежно ухмыльнулся отец.

– Все твоя Фрэнсис! Снова и снова! Она да ее дочь, а больше тебе ни до чего и дела нет! – в голосе капитана Рэдфорда прозвучала столь откровенная угроза, что у Эрнесты мурашки пробежали по коже, но лицо отца осталось непроницаемым. – Думаешь, женился – и все, завязал с прошлым и концы в воду? Я достаточно тебя знаю, чтобы!..

– А я и завязал, ты не видишь? – резко перебил его капитан Антонио. – Я, если ты не забыл, нахожусь на королевской службе, плачу в казну проценты со своей добычи, а потому имею право не лезть во все ваши дрязги. Довольно и тех сведений, которые я передавал вам по старой дружбе! Разумеется, я забочусь о своей семье, хоть тебе этого и не понять! Плевал я, – голос его стал низким и угрожающим, – и на тебя, и на твоего Рапье, если на то пошло – прощай этого предателя, пока тебе не надоест или не станет слишком поздно. Сегодня он сдает твоих товарищей, а там – как знать, может, завтра он продаст и тебя?

– Кристоф так не поступит. Я нужен ему, – не очень уверенно проговорил Рэдфорд.

– «Нужен», – передразнил капитан Антонио. – Очнись, Джон! Единственный, кому ты всегда будешь нужен – это твой сын. Доверять можно только семье…

– Мой сын и все, что с ним связано – это мое личное дело. Твоего мнения я не спрашивал!

– Тогда я вообще не понимаю, зачем ты пришел сюда.

– Кристофер де Рапье, – тон капитана Рэдфорда стал почти умоляющим. – Скажи, как мне поступить с ним?..

– А кто он вообще такой, этот Кристоф-Рапье? – полюбопытствовала Эрнеста, когда они с Джеком, уже выйдя из своего укрытия, направились к дому.

– Месье Рапье? О, это один очень храбрый, умный и справедливый господин! Хочешь, расскажу о нем? – глаза Джека радостно загорелись.