Под флагом цвета крови и свободы

– Сам-то как думаешь? – невесело усмехнулась Эрнеста и необыкновенно тихо, сдержанно пояснила: – «Прощаю. Прощай». Потом отправился на «Попутный ветер» и уговорил там людей взять его в команду простым матросом. Уже года через четыре стал боцманом, потом вторым помощником… Так и до капитана в конце концов дошел.

– А Рапье? – низко опустив голову и сжав кулаки, спросил Фокс. Морено покачала головой:

– Что, отомстить решил? Поздно спохватился, давно уже все решилось. Спустя полгода кто-то подстерег его в открытом море – Рапье тогда уже служил у испанцев, хотя у них пиратов не слишком любят – и перебил всю команду, причем никакой добычи не взял: корабль так и бросили под всеми парусами. Говорят, когда его нашли, зрелище было не из приятных… А Рапье оставили в капитанской каюте, одного, заметь, даже лицо закрыли; тот, кто убил его, явно постарался – точно в сердце ножом попал, с одного удара. Чистая смерть, мгновенная, – Эрнеста допила свой ром и вновь потянулась за бутылкой. Юноша поймал ее за руку:

– И вы думаете, что это сделал Джек?

– Никто не знает точно, – пожала она плечами, наполнила стакан и затем вдруг отставила его в сторону, наклонившись к Генри, низким шепотом торопливо выдыхая: – Я не могу тебе доказать, и не проси, и никто меня не переубедит и не расскажет, как все было на самом деле, но одно я знаю точно: Кристофера де Рапье убил капитан Джон Рэдфорд.

Глава XV. Пиратские законы

За полные двадцать семь лет своей жизни, в том числе почти десять месяцев – пиратской, Эдвард Дойли уже второй раз оказывался на Тортуге, этой восхитительной и неприступной крепости, укрывавшей, казалось, флибустьеров, каперов, приватиров и буканьеров всего Нового Света. Щедро принимая отчаянных, ловких и бесстрашных этих людей в свои покрытые богатой тропической зеленью объятия, сами по себе служащие неплохой защитой, а вот уже более десяти лет присовокупляя к этому силы французского форта, гигантской неуязвимой черепахой внутри кольца из целых рядов укрывавших ее от любого военного судна стоял знаменитый остров, ослеплявший своим безнаказанным блеском всякого, оказавшегося на нем волей судьбы. И Эдвард, как ни противился этому искушающему великолепию, не стал исключением: еще только впервые спустившись в порт неделю назад, он несколько часов ошарашенно бродил по нему, пока не наткнулся на Эрнесту, деловито рывшуюся среди разложенных на прилавке отрезов английского сукна – явно доставленных сюда запрещенным законами способом, хотя и совершенно новых, отличного качества.

– Впечатляет, да? – Морено понимающе сощурилась, откладывая выбранную ткань и присматриваясь к лежавшим поодаль белым батистовым рубашкам. Дойли предпочел небрежно кивнуть, опасаясь, что слегка охрипший голос выдаст его. Отделанные золотым галуном камзолы самых ярких расцветок на встречных пиратах, просторные и светлые улицы, дома в три-четыре этажа, крытые аккуратными рядами красной черепицы, высившаяся тяжелой опасной громадой крепость, видимая с любого места в городе – к такому он определенно не был готов.

Здесь даже лица у пиратов были другие, не такие залихватски-отчаянные, на которые он успел наглядеться за время королевской службы; скорее, в них сквозила спокойная убежденность в том, что они – хозяева этой земли. Контрабандным и краденым товаром они торговали, как какие-нибудь продавцы капусты в Корнуолле – нисколько не таясь, честно называя происхождение вещи и даже не слишком набивая цену. Вообще единственным человеком на этом острове, торговавшимся долго, азартно и до последнего медяка, Эдварду казалась Эрнеста: в своей новой должности она особенно рьяно принялась за покупку необходимых припасов и сбыт добычи скупщикам. Количество знакомств ее в области последнего сначала ужасало Эдварда, но спустя несколько дней он уже немного привык наблюдать, как девушка ожесточенно спорит с очередным встречным иногда совсем странной внешности и очевидного рода занятий. Морено, хотя и не любила это демонстрировать, вполне свободно изъяснялась на большинстве европейских языков и десятке самых разных наречий, которые явно осваивала самоучкой – речь ее пестрела множеством синтаксических и грамматических ошибок, несовместимыми конструкциями и откровенными ругательствами, от которых Эдвард, в совершенстве владевший, помимо родного английского, французским, итальянским, испанским, а также читавший на латыни и по-гречески, невольно кривился с брезгливым удивлением. Но словарный запас у нее был обширный, а природный ум и сообразительность позволяли почти полностью избегать недопонимания; тем более, поняв, что Эдвард разбирается в этом лучше нее, девушка сразу же вцепилась в него мертвой хваткой, по вечерам целыми часами выспрашивая тонкости иностранной речи. Дойли сперва колебался: языки всегда давались ему легко, намного легче проклятой навигации, незнакомые слова и обороты запоминались без усилия – за что во время обучения в офицерской школе его нередко высокомерно звали «заучкой». Но для пиратов в условиях команды выходцев из добрых двух десятков стран знание хоть какого-то запаса слов из языка каждого своего товарища было естественным; матросы, с трудом писавшие свое имя на родном английском, уверенно бранились и спорили на смеси голландского, португальского, французского, испанского со вкраплениями труднопереводимых индейских и африканских слов.

– Походишь пару лет на судне, где двух человек из одной страны не сыщешь – и не такому научишься, – пожимала плечами Эрнеста в ответ на удивленные вопросы новоявленного старшего канонира. – Это все мелочи. Не даются мне языки с самого детства – по книге все понятно, а вживую… – она рассеянно теребила кончик одной из своих многочисленных косичек, в честь вступления на сушу украшенных какими-то бусинами, мелкими монетами и даже парочкой крохотных перламутровых раковин – даже в ее узкой тонкой ладони можно было уместить десяток таких. – Вот вы бы послушали, как Джек иногда тарабанит…

Рэдфорд действительно являлся признанным полиглотом даже среди своей пестрой команды: на европейских языках он говорил заметно чище остальных, но это Эдвард еще мог понять. Но Джек, то ли в силу своей наполовину индейской крови, то ли по каким-то иным загадочным причинам исхитрялся легко и непринужденно общаться на чудовищно запутанных наречиях крошечных племен, живших вдоль Карибского побережья, и спокойно беседовал с беглыми рабами, коих на Тортуге было немало. Побывавшие в рабстве и вынесшие из него многочисленные клейма и шрамы на коже и стойкую ненависть к белым в сердце, рослые громилы-африканцы удивленно и с уважением слушали Рэдфорда, без запинки выдававшего затейливые пассажи на их языке. Но Морено отнюдь не завидовала старому другу – каждый из них был хорош в своем деле, а у пиратов талант каждого использовался во благо всех, не позволяя его обладателю зазнаться.

– У всякого человека свой талант, – после ожесточенного спора с торговцем солониной наблюдая за тем, как матросы-подручные уносили к кораблю терпко пахнувшие бочонки, улыбалась Эрнеста. – Чем больше талантов, тем крепче команда. Я умею высчитывать курс и добиваться от торгашей мало-мальски приличной цены, Джек – организовывать любой сброд на работу и договариваться с людьми, Генри – втираться в доверие к кому угодно, – на секунду мрачное выражение мелькнуло в ее глазах и сразу же растворилось в задумчивой усмешке, – мистер Макферсон – парусный мастер от Бога, мистер Морган поддерживает дисциплину внутри команды, – то же выражение, только продолжительнее и отчетливее, появилось на ее лице. – И ваши умения тоже очень кстати пришлись. Хороший канонир еще полезнее, чем хороший лекарь. А лишний переводчик вообще никогда не повредит…

– Mieux vaut ami en place qu’argent en bourse

, как говорят во Франции, – с невольной усмешкой ответил Дойли; девушка, услышав незнакомое выражение, с вызовом вздернула подбородок, заставив его улыбнуться шире. – Что меня действительно удивляет, так это то, что вы в подобных условиях смогли получить столь хорошее образование и… – он запнулся, желая по привычке прибавить «и хорошие манеры», но сразу же осознав неуместность этих слов. Морено лукаво усмехнулась, поблескивая своими загадочными черными глазами:

– Разве знания и таланты – удел лишь знати, мистер Дойли? Мой отец был родом из бедной испанской деревушки, и это не помешало ему стать величайшим штурманом Нового Света и капитаном, которого уважали все пираты, – неподдельная гордость, обычно не свойственная ей, прозвучала даже в ровном и спокойном тоне девушки. Эдвард поднял брови:

– Значит, в цивилизованном обществе вас бы считали принцессой?

Прежнее вежливое обращение, позабытое однажды в минуту опасности, сразу же затем снова вернулось в их речь. Однако Дойли с удивлением замечал, что после победы над Алигьери Морено, как и другие члены команды, все чаще разговаривала с ним, как с равным, а точнее – словно он являлся таким же пиратом, и всю разницу между ними теперь составлял лишь опыт в этом деле. Эдвард этого не понимал и всякий раз испытывал какое-то неприятное чувство, зарождавшееся глубоко в груди, когда его по-свойски трепали по плечу или окликали без былого издевательски-угрожающего подтекста: «Эй, мистер Дойли, сюда!..»

– У пиратов нет ни принцесс, ни принцев, ни королей, – улыбка Эрнесты погасла, и сразу стал заметен острый и пристальный взгляд, пронизывавший все вокруг, словно киль корабля – пенистые морские воды. – Я ведь уже говорила вам, что у нас имеют значение заслуги только самого человека.

– Что же плохого в том, чтобы гордиться достижениями своих предков? – несколько более резко, чем хотел, отозвался Дойли. – Мне казалось, вы и сами не безразличны к славе и доброму имени ваших родителей.

Эрнеста до того внезапно остановилась, словно вкопанная, что Эдвард от неожиданности споткнулся о стык булыжников, которыми была вымощена улица. Но на ногах все же устоял – тонкая недрогнувшая ладонь, словно отлитая из стали, уперлась в плечо, и Дойли непроизвольно схватился за нее. Морено даже не обратила внимания на его вольность:

– Что толку в славе и добром имени, если кроме них нет ничего? – с какой-то уже не личной, а инстинктивной ненавистью всех выходцев из низов к потомственной аристократии зашептала она. – В Старом Свете сражаются за каждый клочок бесплодной земли и режут глотки за цветную орденскую ленту! Повышая налоги, грабят собственную страну в угоду прихотям тщеславных ничтожеств! Посылают на войну людей, а потом их, искалеченных, бросают на произвол судьбы и бьют плетьми за бродяжничество! Обращают в рабство сотни тысяч тех, кому не посчастливилось родиться с кожей не такого цвета, как у них, а у других отнимают их степи и леса, ничего не давая взамен! И если эти люди полагают, что смогут и на этой земле установить такие же порядки…

– Вы полагаете, что Новый Свет чем-то лучше? – гневно возразил Эдвард. Вся взращенная долгими годами память об увиденных зверствах пиратов всколыхнулась в нем: – Твердить о несправедливости очень просто, но что вы предлагаете взамен? Разве те купцы, которых вы грабите, создали такие порядки? Разве на их судах не служат простые люди, мечтающие вернуться к родным? А вы убиваете их ради собственного обогащения. Можете не тратить на меня свое красноречие! Вы все, – голос его дрогнул, – вы все – преступники, решившиеся на страшные вещи и ищущие себе оправдания, но его нет и не будет! Даже если сейчас закон не может добраться до вас – вы и сами отлично знаете, что из себя представляете!

Морено слушала его молча, не перебивая – и это было, пожалуй, еще более удивительным, чем ее недавняя вспышка гнева. Дойли невольно сбавил тон: кричать в это замкнутое спокойное лицо с чуть поблескивавшими глазами было неловко.

– Когда мы берем на абордаж торговые суда, – тихо и отчетливо проговорила Эрнеста, глядя ему прямо в глаза, – когда мы делаем это, то используем лишь нашу силу и храбрость. Ничто не мешает тем, кто против нас, поступать так же! Если мы победим, то убьем врагов и захватим добычу, если нет – отправимся на корм акулам. Это наш шанс жить по-человечески, и почему мы должны от него отказываться? Ваша страна не предложила нам ничего другого!

Эдвард, с трудом выдыхая сквозь сжатые зубы, не опустил взгляда – именно в этот момент он был готов высказать очень, очень многое неожиданно задевшей его за живое девушке – но та неожиданно нахмурилась, посмотрев куда-то ему за спину. Затем глаза Эрнесты расширились, ноздри раздулись, а губы сошлись в плотную тонкую линию.

– С дороги! – изменившимся голосом почти выкрикнула она и, едва не задев мужчину плечом, метнулась куда-то вглубь рынка. Эдвард, скорее по привычке, нежели осознанно устремившийся следом, сперва даже не понял, что произошло. Однако, приблизившись, он разглядел в толпе знакомый темно-зеленый платок, который обычно носил Джек Рэдфорд, затем – самого его обладателя, а за его спиной – несколько матросов из их команды. Все они, скучившись за спиной капитана, выглядели довольно настороженно, и тому, очевидно, была причина: перед Джеком, небрежно заложив руки за спину, прохаживался какой-то дюжий широкоплечий человек, по повадкам – явно облеченный некоторой властью, что подтверждало наличие за его спиной пяти или шести вооруженных до зубов сопровождающих – насколько Эдвард успел разобраться, беглых рабов то ли из Камеруна, то ли с берегов Конго – столь зверского вида, что на их фоне их капитан казался безобиднейшим человеком. На вид он выглядел скорее французом, нежели англичанином, и наброшенный на его плечи китель синего цвета, украшенный золотым позументом, лишь усиливал впечатление. Широкополая шляпа с пышным страусовым пером, щегольски заломленная на ухо, еще больше прибавляла ему внушительности, чего не могла смягчить даже широкая любезная улыбка, почему-то вызвавшая у Эдварда ассоциацию с оскалом крупной акулы.

– Кто это такой? – на всякий случай полюбопытствовал он, однако ответа на его вопрос не последовало – Морено, заметно бледная даже сквозь свой обычный яркий загар, молча впилась взглядом в угрожающую фигуру незнакомца, Макферсон, едва ли отдавая себе отчет в своих действиях, машинально крестился почему-то через правое плечо, а Морган, стоявший ближе всех к капитану, на всякий случай опустил руки на пояс, за которым были сабля и пистолет. Грозный рулевой никогда не расставался с ними ни на корабле, ни на берегу, и за эту странную даже для относившихся с удивительным почтением к своему оружию пиратов осторожность его стоило теперь поблагодарить: неизвестный капитан, покосившись на него, предпочел отступить на шаг назад от Джека и нарочито беззаботно осклабился:

– Я всего лишь пришел поговорить. Ваше недоверие ничем не обоснованно.

– Мы это понимаем, месье Ришар, – негромко отозвалась Морено, проскользнув между ними и сразу взяв настороженно молчавшего Джека под руку. – Мистер Морган выразил свои опасения не насчет вас лично, а из-за вооруженной охраны за вашей спиной.

– А, вы об этом! – небрежно махнул рукой незнакомец, и громилы за его спиной спешно попятились. – Сущий пустяк. Мы с вами достаточно знакомы, мадемуазель, чтобы понимать причины таких предосторожностей.

– Зато я недостаточно хорошо знаю вас, чтобы понять эти причины и то, зачем вы вообще пришли, – холодно перебил его Рэдфорд, скрестив руки на груди. Капитан Ришар в притворном удивлении поднял брови:

– Как? Неужели мадемуазель Морено не объяснила вам?..

– Откровенно говоря, у меня к вам тот же вопрос, что и у мистера Рэдфорда, – сухо заявила Эрнеста, хотя искры беспокойства, мгновенно появившиеся в ее глазах, говорили об обратном. Зоркий Джек, сразу заметив это, насторожился:

– У вашего визита есть какая-то конкретная причина, капитан Ришар?

– Тout ? fait raison

, совершенно верно, мой друг! – почти восхищенно отозвался тот, снова прикладывая руку к тулье своей шляпы и склоняя голову в некотором подобии вежливого поклона. – Мадемуазель Морено, вероятно, запамятовала одну маленькую деталь, которую я хотел бы вам сообщить: галеон «Морской лев», который ныне ходит под вашим флагом, на самом деле не являлся собственностью капитана Алигьери – упокой Господь Бог его душу! Я сам одолжил ему это судно сроком на год в обмен на сорок процентов добычи, и теперь, когда он уже не способен соблюсти условия нашей сделки, желаю вернуть свою законную собственность. Что же до честности нашего договора с мессиром Алигьери, то вы можете спросить об этом у мадемуазель Эрнесты, – он галантно склонил корпус в сторону девушки. – Если мне не изменяет память, переговоры со мной в тот раз вела именно она…

– Капитан Ришар, – едва заметно побледнев и тщательно подбирая слова, перебила его Морено. На обычно спокойном лице ее отчетливо видно было выражение крайнего беспокойства: – Капитан, вы плохо помните законы. Ваш договор имел отношение к Винченсо Алигьери, но теперь этот человек мертв, как и его обязательства перед вами. Капитан Рэдфорд захватил «Морской Лев» в честном бою и не обязан уступать его кому-либо.

Вежливая улыбка француза слегка поблекла, но не исчезла при этих словах; очевидно, месье Ришар был вовсе не так прост, как стремился казаться. Взяв себя в руки, он вновь любезно оскалил зубы:

– Разумеется, мадемуазель. Я и не ожидал от вас других слов. Верность команде превыше всего, не так ли? Я понимаю. В этом споре требуется судья, не заинтересованный в победе одной из сторон, – он метнул быстрый взгляд в сторону Рэдфорда, полный явного злорадства, – или, во всяком случае, способный не ставить свои пожелание превыше правосудия.

– Что вы хотите этим сказать? – выкрикнула Морено так, что Джек с силой сжал ей руку. Мрачная решительность появилась в его черных глазах:

– Полагаете, в этом есть необходимость? – с деланным безразличием пожал он плечами. – Не то чтобы я возражал, но я считаю, что мы оба мужчины и способны решить свой спор без посредников.

– Джек, не вздумай!.. – сдавленным голосом взмолилась Эрнеста, но капитан лишь на секунду повернул в ее сторону голову, обменявшись лишь им одним понятным взглядом – девушка тяжело, напряженно выдохнула, но послушно замолкла.

– Как вам угодно, месье, – капитан Ришар уже без прежней любезности обнажил свои крупные желтоватые зубы. – Тогда не будем тратить время и встретимся завтра же. Какое оружие предпочтете?

– Сами и решайте. Я выберу место, – холодно смерив взглядом громил за его спиной, отрезал Рэдфорд. Ришар кивнул:

– Здесь, на Тортуге. За портовыми доками есть прогалина – песок ровный, плотный, местность проглядывается на триста ярдов. Вас устраивает?

– Более чем, – Джек даже не попытался деланно улыбнуться. Серьезный, сосредоточенный вид его, как с удивлением осознал не слишком высоко ценивший капитана Дойли, смотрелся под стать и даже в чем-то внушительнее бравады Ришара. – Я выбираю шпаги.

– Прекрасно, – смерив критическим взглядом его узкоплечую невысокую фигуру, осклабился француз. – Тогда – adieu, mon ami!

До скорого свидания!

– До свидания, капитан Ришар, – хрипло проговорила Эрнеста, впиваясь ногтями в рукав Джека. Тот небрежно кивнул и каким-то странным собственническим движением приобнял за плечи, будто выбранную в борделе девку – Эдвард едва сдержался, чтобы не разбить ему лицо за этот вульгарный жест – и, негромко насвистывая, двинулся в противоположную сторону. Макферсон и Морган зашагали по бокам, остальные, как завороженные, поплелись следом, и Дойли, с трудом совладав с внезапным приступом отвращения и удивления, поступил так же.

Они успели вернуться в порт и почти добраться до «Попутного ветра», когда Рэдфорд замедлил шаг и убрал руку с плеча девушки, а та сразу же взяла его под локоть – уже привычным, едва заметным жестом, и, хотя лица обоих все еще оставались мрачно–озабоченными, у Эдварда несколько отлегло от сердца.