Свет моих пустых ночей

– Не надо, – просит жалобно. – Я сама.

– Ты всегда такая упрямая? – всё-таки поднимаю кучку грязного белья с пола.

Всё, да не всё. Из пальцев выскальзывает что-то мелкое. И я смотрю вниз. Её трусики. С самым невозмутимым видом поднимаю потерю, всовывая в центр груды тряпья.

– В пору пришлось? – спрашиваю, намекая на то, что я ей выдал с другой одеждой.

– Низ – да, – смущённо отвечает она.

– Хорошо. Ступай за мной, переклею пластырь.

Не хочу размышлять, какие чувства испытываю от знания, что Слава носит вещи моей жены. То ли из-за этого сорвать хочется, то ли – по другому поводу. Но другой одежды у неё нет, а ходить голой она не может.

Так и идём. Я впереди с горой стирки, Слава, прихрамывая на правую сторону, за мной. В ванной снова проворачиваю ту же процедуру, что и получасом ранее, перевязывая для надёжности бинтом поверх пластырей.

– Не чуди больше, Слава, – предупреждаю я. – Тебе поправляться надо, а если будешь постоянно кровить, то и заживать не будет.

– Я постараюсь. Знаю, что уже загостилась у вас.

Она краснеет и отводит смущённый взгляд в сторону. А я сдерживаю очередное ругательство, что на языке вертится. С ней я вообще чрезвычайно сдержанный. Хоть и мысли дурные голову наполняют. Покоя не дают. Начисто лишают воли. Подчиняют. Порабощают.

– Идём завтракать, – хмуро бросаю ей. – Мне по делам надо отойти, а ты отдыхай. Телевизор посмотри или книгу почитай.

– Телевизор?! – благоговейно произносит она. Вот дикая же!

– Каналов немного, в основном, федеральные, – поясняю малость раздражённо. Разве ж может кто-то на самом деле радоваться коробке с проводами?

– Можно я попробую? – Слава поворачивается ко мне, сверкая улыбкой.

Сердце глухо стучит о рёбра, ускоряясь и подлетая к самому горлу. Милая, наивная девочка, для которой телевизор целое сокровище, смотрит доверчиво. Искренняя, тщательно сдерживаемая улыбка выдаёт внезапную радость. В синих глазах сияют искорки восторга, как у маленького ребёнка, нашедшего подарок под ёлкой.

И почему-то мне до зубовного скрежета хочется стать долбанным дедом морозом.

5. Она

В моей голове роится множество вопросов. Во-первых, мне очень интересно откуда у Егора все эти красивые вещи. Я никогда не носила таких мягких и красивых платьев. Когда-то давно у меня было платье. На пару размеров больше, из грубой ткани некрасивой расцветки. Оно мне не нравилось, но я знала, что другого всё равно не будет. Поэтому и носила то, что дала мне одна из соседок. Но она была женщиной. В доме Егора нет ни единого следа женщины. Откуда у него все эти вещи? И главное, откуда у него нижнее бельё?

Эти вопросы не дают мне покоя за завтраком, и я смущённо ковыряюсь ложкой в каше.

– Тебе нужно хорошо питаться, чтобы скорее поправиться, – говорит Егор, и я вздрагиваю.

Сколько не пытаюсь, не могу перестать бояться его звучного голоса с хрипотцой. От этого звучания моя кожа покрывается мурашками, а внутри, в самой душе, разливается холод. Который, впрочем, быстро разрастается в пожар, и мне кажется, что моя кожа горит. Уверена, я становлюсь пунцовой как помидор!

– Хорошо, – бросаю на мужчину быстрый взгляд и снова утыкаюсь в тарелку.

Он заканчивает трапезу, но продолжает сидеть за столом, словно и не торопится никуда. И я ускоряюсь. Мне и так жутко неудобно, что заняла его комнату, что вообще живу в его доме. Хоть мне и некуда податься, но глупо полагать, что это моё конечное пристанище. Вот только мне бы вернуться домой – за вещами и документами, и я попробую устроиться в новой жизни. Одной.

Осознание того, что вдруг осталась совсем одна, как-то неожиданно накатывает, и глаза обжигает слезами. Хозяин хмурится, наблюдая молчаливо, как я размазываю горячую влагу по лицу. Так же молча протягивает вафельное полотенце.

– Болит?

– Нет.

– А чего сырость тогда разводишь?

– У меня нет одежды… – говорю глухо, и он удивлённо вскидывает брови.

– Разве тебе мало того, что я дал? У меня же ещё есть, вернусь и достану с чердака.

– У меня нет документов… – всхлипываю я громче, и он сводит насупленные брови вместе.

– Это тоже не проблема. Найдём решение, не реви.

– У меня нет денег… И родных у меня нет… – завываю я в голос. – У меня вообще больше никого нет!

Закрываю глаза ладонями и плачу, жалея себя. Егор тяжело вздыхает, подсаживается ближе.

– Мила, Мил, – тихо зовёт меня. Крупные слёзы скатываются по носу, образуя на его кончике каплю, которая, срываясь от тяжести собственного веса, падает вниз. Прямо в мою тарелку. – Давай пока ты пустишь все свои силы на скорейшее выздоровление, ладно? А потом мы всё решим. Я помогу, чем смогу, обещаю тебе. Не брошу тебя на произвол судьбы, хорошо?

Я затихаю. Шумно сглатываю вязкую слюну и поднимаю заплаканный взор на него. Лицо мужчины дрожит от слёз, но я вижу его спокойную улыбку, его прямой и честный взгляд и успокаиваюсь.

– Я никогда не была в больнице, – говорю ему.

– Если ты будешь послушной девочкой, то тебе вовсе не обязательно туда ехать, – говорит мне, а сам морщится. На долю секунды на его лицо набегает тень, но я успеваю заметить.

– Могу я попросить? – нерешительно спрашиваю.

– Конечно.

– Не обещайте мне невыполнимого.

Егор внимательно смотрит, обдумывая мои слова. Или свой ответ на них. Я не уверена.

– Не переживай, я никогда не даю ложной надежды и не бросаю слов на ветер. Не такой я человек.

А какой же ты человек? – хочется спросить мне, но время упущено. Да и не решилась бы.

Егор резко поднимается из-за стола, забирая у меня тарелку, и я замечаю, как мелкой дрожью бьёт его руки.

– Можно я тоже кое о чём попрошу тебя, Слава? – внезапно спрашивает хозяин, сосредотачивая свой взгляд на моих глазах.

– Да, конечно.

– Не проси у меня невыполнимого, – грубо говорит он, отворачиваясь и отдаляясь.

И что это должно значить?

Егор перемывает посуду, а я не смею шевельнуться. Нехорошее предчувствие скользким ужом извивается внутри. Интересно, неужели Егору совсем не интересно узнать ничего о своей странной гостье? Может, здесь, в “большом” мире так принято – пускать в дом абы кого и не узнавать подробностей?