Офальд

– Мы договаривались на сегодня. Обойщик с Зайрека обещал тридцать пять крон за эту акварель, если заказ будет выполнен сегодня. А ты, вместо того, чтобы рисовать, почитываешь свои книжки!

– Хватит меня подгонять! – взвился Телгир. Его ноздри раздувались, глаза метали молнии. – Я закончу, когда сочту нужным, а пока катись к черту со своим обойщиком и не мешай мне учиться!

После этого в читальне наступила гробовая тишина, нарушаемая взрывами хохота из соседнего зала, где политическая дискуссия перешла в дружескую беседу. Дьешнел, Ньяка и Галн с преувеличенным вниманием склонились над своей работой, не глядя на ссорившихся партнеров. Шинах зло смотрел на Офальда и мял в руках свою великолепную шляпу, превращая ее в бесформенное воронье гнездо.

– И когда же ты закончишь учиться? – спросил Хайдрольн, издевательски выделив последнее слово.

– Когда сочту нужным, – более спокойным голосом ответил Офальд, поджав губы. – У меня много незаконченных дел.

Шинах стиснул челюсти, его желваки ходили взад-вперед. Посверлив приятеля надменным взглядом еще с полминуты, Телгир демонстративно отвернулся и снова открыл книгу, бросив через плечо:

– Ты еще здесь? Я сообщу тебе, когда закончу ратушу. Завтра к вечеру, скорее всего.

Хайдрольн резко развернулся на каблуках и пошел к выходу, но замер, когда Офальд окликнул его.

– На следующей неделе меня не будет. Мы с Езфоем хотим отдохнуть от работы.

Не сказав ни слова, Шинах вышел из зала для некурящих, громко хлопнув дверью.

Глава одиннадцатая. 21 год. Продолжение

Неав, Ивстаяр. Июнь – апрель

Езфой Майнон родился на одиннадцать лет раньше Телгира в утопающем в зелени и виноградниках городке Асефул, Нижний Ивстаяр. Этот низкорослый плотный йерев с маленькими черными глазками, округлым брюшком и окладистой бородой по профессии был чистильщиком меди, а по призванию – уличным торговцем. Он поселился в общежитии на Мьенделнам еще в январе, и, едва познакомившись, Офальд быстро сблизился с Езфоем на почве общих интересов: оба любили Римнагею, терпеть не могли Грубгабсов и вместо постоянной работы предпочитали споры о политике и будущем отечества. Кроме того, Майнон, благодаря своим связям с многими торговцами Неава, иногда продавал картины Телгира, беря за посредничество всего двадцать пять процентов, против пятидесяти, что приходилось отстегивать Шинаху. Правда, последнему удавалось назначить за работы Офальда лучшую цену, зато Езфой никогда не подгонял Телгира, не упрашивал его рисовать больше и поддерживал во всем, что бы тот не делал. Неудивительно, что уже к лету отношения между Хайдрольном и Офальдом испортились. Шинах ревновал приятеля к его новому другу, его раздражало, что он вынужден конкурировать с каким-то йеревом за внимание и, что было гораздо важнее, картины Телгира, которые долгое время были для всех троих единственным источником дохода.

После ссоры в читальне Хайдрольн и Офальд не виделись целых десять дней. Картину с ратушей Езфой продал за двадцать крон одному неавскому рамочнику, йереву Грантебелю, женившемуся на католической девушке, и открывшему несколько магазинов, торговавших произведениями искусства и рамами для картин, после чего Майнон и Телгир уехали в Шитапль, навестить прихварывавшую тетушку Ганиноа, в очередной раз спасшую племянника от нищеты. Она сильно страдала от диабета, и чувствовала себя настолько неважно, что Офальд на обратном пути в Неав признался Езфою:

– Я не верю, что мы еще когда-нибудь свидимся.

Через три недели после возвращения из Шитапля Майнон, давно уже собиравшийся покинуть Ивстаяр, отправился в Римнагею. Он звал с собой и Телгира, призывая того исполнить его мечту и воссоединиться с римнагской нацией на ее земле. Особенно Езфой напирал на вполне осязаемую вероятность, что Офальда могут призвать в ивстаярскую армию, чего тот сильно опасался, но страх срываться с едва насиженного места и менять только что устоявшийся уклад жизни на новый пересилил. Друзья расстались, обещав друг другу писать по мере возможности. На прощание Майнон познакомил Телгира с продавцом открыток пожилым йеревом Дрифзигом Ферлефлом, недавно поселившимся в общежитии и пообещавшим помощь в продаже картин и открыток.

Именно этот новый партнер Офальда, хорошо знавший и Шинаха, с которым они неоднократно пересекались у неавских торговцев, сообщил Телгиру, что его бывший друг самостоятельно занялся производством гравюр и картин, продавая их с переменным успехом. Мало того, рамочник, заказавший картину с ратушей, передал Офальду через Хайдрольна новый заказ, на модные тогда в столице силуэты из золотой фольги на стекле, который Шинах присвоил себе. Телгир закатил бывшему партнеру страшный скандал, в результате которого тот съехал из общежития, прихватив с собой две картины Офальда, которые не успел продать.

* * *

– Что нового в общежитии?

В начале августа Ферлефл случайно повстречал Хайдрольна в магазине Грантебеля. Первый продавал хозяину работы Офальда, второй – свои. Покончив с делами, конкуренты вышли на улицу, и Шинах решил завязать дружескую беседу, но получил яростный отпор.

– Ничего нового. Все по-прежнему обсуждают, как некий Рифц Ретавль обокрал Офальда Телгира.

– Что-о-о? – возмутился Хайдрольн, которого в Мьенделнаме действительно знали исключительно под вымвшленным именем. – Что за бредни ты несешь?

– Какие бредни? – презрительно скривил рот Дрифзиг и сплюнул через редкие черные зубы прямо под ноги собеседнику. – Каждая собака в Неаве знает, что ты украл у Телгира две картины и продал их крон за сорок. Разве не так?

– Послушай, ты, – Шинах схватил своего визави за грудки и как следует встряхнул щуплое тело, так, что с непомерно большой головы Ферлефла слетела вытертая до дыр шляпа мышиного оттенка. – Я не посмотрю, что ты уже старик, и как следует оттаскаю тебя за бороду, если ты не прекратишь пороть чушь про воровство и Офальда, понял?

Но Дрифзиг, которому в трущобах Неава не раз ломали нос, ребра, выбили несколько зубов и навсегда нарушили работу почек, не испугался.

– Вор! – кричал он на всю улицу. – Ты обокрал сироту!

Хайдрольн, не помня себя от ярости, наотмашь ударил Ферлефла, который повалился на колени.

– Заткнись, ты, грязный йерев! Этого не было, вы все только и делаете, что слушаете сказки этого бездарного мазилы, картины которого еле покупают за сущие копейки. Да ты и сам это знаешь! Сколько лавок в день ты обходишь, чтобы продать хотя бы одну его акварель?

Дрифзиг с трудом поднялся на ноги и попытался оттолкнуть Шинаха.

– Если бы картины Офальда были так плохи, ты бы не присосался к нему, чтобы торговать его рисунками по всему Неаву!

Хайдрольн легко увернулся от слабых худых рук Ферлефла и размахнулся.

– Стоять! – послышался грубый голос. Противники разом обернулись. К ним быстрыми шагами подходил полицейский.

В участке выяснилось, что у Шинаха нет при себе документов, и его задержали до выяснения личности. После запроса в неавский отдел регистрации в распоряжении полиции оказалась выписка, согласно которой в середине июля в мужском общежитии на улице Цервулисегас зарегистрировался Рифц Ретавль. Когда Хайдрольна спросили, зачем он воспользовался чужим именем, он с великолепным апломбом заявил, что, зная о лености и вспыльчивости Офальда, боялся, что того выгонят из Мьенделнама, он найдет Шинаха и тут же сядет на шею, свесив ноги. На вопрос, зачем, в таком случае, Хайдрольн воспользовался вымышленным именем, прекрасно известным Телгиру, допрашиваемый ответить не смог.

Тем временем Ферлефл, все еще кипевший от негодования, написал на Шинаха официальное заявление. В полицейском протоколе значилось: "Дрифзиг Ферлефл, торговый агент иногородней фирмы, проживающий по адресу Мьенделнам, 27, сообщает: От одного художника в мужском общежитии я узнал, что задержанный продал его картины и присвоил себе деньги. Я не знаю имени художника, знаю его только по мужскому общежитию, где он всегда появлялся в компании задержанного".

Дрифзиг не хотел, чтобы в полиции стало известно о его тесных – прежде всего, деловых – связях с Офальдом, поэтому он притворился, что знает о происшествии с картинами чуть ли не понаслышке.

На следующий день Телгир явился в районный комиссариат и дал показания, бесстрастно зафиксированные в очередном протоколе. "Офальд Телгир, живописец, род. в Анубару, свидетельство уроженца Инцла, католик, холост, проживающий по адресу Мьенделнам, 27, сообщает: Это неправда, что я посоветовал Шинаху зарегистрироваться под именем Рифц Ретавль, я и знал его только как Рифца Ретавля. У него не было средств к существованию, и я давал ему свои картины, чтобы он их продавал. От выручки он всегда получал пятьдесят процентов. Вот уже около трех недель Шинах не появляется в общежитии, присвоив себе мою картину "Парламент" стоимостью 50 крон и акварельный рисунок стоимостью 9 крон. Единственный документ, который я у него видел, – это не вызывающая доверия трудовая книжка на имя Рифца Ретавля. Я знаком с Шинахом по приюту в Линдамге, где я его однажды встретил".

Хайдрольн в свое оправдание заявил, что расценки, названные Офальдом, смехотворны. Картину с изображением ивстаярского парламента он якобы продал всего за 12 крон – имени покупателя Шинах так и не назвал – и половину тут же отдал Телгиру. Что же касается второго рисунка, то он, по словам обвиняемого, существовал разве что в воображении Офальда. После недолгого разбирательства Шинаха приговорили к недельному заключению и незначительному штрафу, с которым тот легко справился.

Позже Ферлефл выяснил, что покупателем обеих картин Телгира был рамочник Нарейр. Хайдрольн отказался называть его имя, поскольку Нарейр сразу после покупки сделал большой заказ на полтора десятка рисунков, доставшийся не Телгиру, а Шинаху.

После допроса в комиссариате Офальд окончательно решил, что настало время продавать свои работы самому, чтобы не делиться ни с кем прибылью и не попадать в неприятные истории, тем более такие, когда его имя упоминается в официальных документах. Этого Телгир, по-прежнему боявшийся призыва в ивстаярскую армию, старался избегать всеми возможными способами, что удавалось ему как нельзя лучше на протяжении осени и зимы. Офальд рисовал и продавал картины, преодолевая робость и лишь изредка пользуясь услугами Ферлефла, однако цену ему предлагали невысокую, а торговаться или настаивать на прибавке он не решался. Дочь Грантебеля, бойкая четырнадцатилетняя девочка по имени Деаль, однажды, не стесняясь неряшливого и постоянно смотрящего в пол молодого человека с нестрижеными усами и бородой, громко сказала одному из приятелей, что картины Телгира – это самые дешевые из всех их товаров, которыми интересуются только туристы, высматривающие грошовые неавские сувениры. Подавив вспышку гнева – Грантебель был одним из немногих постоянных его покупателей – Офальд выбежал из магазина, но уже через три дня вернулся, чтобы продать хозяину картину с изображением очередной неавской церкви.

Телгир никогда не рисовал с натуры, предпочитая делать копии с эстампов, гравюр, открыток или просто иллюстраций в альбомах с видами Неава. Несколько таких альбомов ему по дешевке продали в лавке старьевщика, еще один или два стояли на полке в читальне общежития. Офальд рисовал свои копии аккуратно и старательно, однако художественной ценности они практически не представляли и расходились по цене всего в два-три кроны за штуку.

* * *

Благодаря инфляции и стремительному росту цен в Ивстаяре, обитатели мьенделнамского общежития в качестве рождественских подарков получили уведомление о повышении недельной платы за ночлег. За право обладать крошечной спаленкой с дверным замком и электрическим освещением теперь полагалось платить три с половиной кроны. После взрыва возмущения и нескольких весьма оживленных митингов в обоих залах читальни, постояльцы смирились. Из более, чем пятиста жильцов, съехали всего пятнадцать, и их места пустовали недолго. Телгир вместе с остальными протестовал против увеличения квартплаты с десяти до четырнадцати крон в месяц, и вместе со всеми смирился с ним. После июньской поездки в Шитапль, где он провел шесть дней у постели хворавшей тети Ганиноа, та время от времени посылала ему по 30–40 крон. Вместе с сиротской пенсией и деньгами за картины (пусть и небольшими после августовских событий) выходила сумма, достаточная для хорошего трехразового питания в мьенделнамской столовой (где цены тоже заметно подросли), покупки книг и принадлежностей для рисования.

А потом наступил март.

Еще в начале месяца Телгир получил письмо от второй его тетушки, Зиреяте, сообщавшей, что Ганиноа совсем плоха. Она уже несколько недель не могла вставать с постели, мучилась постоянными болями и не обходилась без услуг сиделки, на оплату услуг которой уходили все ее сбережения. Офальд написал пространный ответ с извинениями, что никак не может вырваться в Шитапль, поскольку последний год учебы в Академии отнимает все его время – Телгир так и не сообщил родственникам, что дважды провалился на экзаменах и вовсе не является студентом Неавской Академии искусств. На самом деле, помимо немаленькой суммы, требовавшейся на дорогу, Офальд просто не мог себе позволить появиться перед тетушками в тех обносках, в которые превратились его одежда и обувь, полинявшие и расползавшиеся от бесконечных стирок и дезинфекций. Денег на то, чтобы приодеться, у него не было.

В конце марта Ганиноа скончалась, завещав жалкие остатки наследства, которое три сестры когда-то получили от матери, Леагне и Улапе. Телгир искренне горевал о еще совсем молодой тетушке – ей не было и сорока девяти – но на похороны выезжать даже не собирался, все по тем же причинам. Однако, вскоре его ждал еще один удар, гораздо более чувствительный, чем потеря родственницы, и даже чем потеря ее нередких денежных подарков.

Двадцатисемилетняя Леагна, к тому времени овдовевшая (Офальд узнал о смерти Еола через третьи руки и тут же выкинул эту новость из головы), на крайне скромную чиновничью пенсию была вынуждена растить трех своих детей и содержать сводную сестру, Улапу, которой уже исполнилось пятнадцать лет. Девочка училась в инцлском лицее и в свободное время подрабатывала помощницей секретаря в страховой конторе. Преждевременно состарившаяся фрау Аурлабь, получив крошечную сумму в наследство, изучила расходные книги Ганиноа и обнаружила многочисленные денежные переводы Офальду, вот уже три года не желавшему общаться с сестрами. Рассвирепев, Леагна немедленно обратилась к опекуну детей Илосы Телгира, Реймахфору, и потребовала прекратить высылать Офальду его сиротскую пенсию, после чего обратилась в имперско-королевский суд Инцла с прошением передать в распоряжение Улапы Телгир всю ежемесячную пенсию, до этого делившуюся между братом и сестрой. На первом же заседании судом было установлено, что "Офальд Телгир с целью изучения искусства живописи получал от своей тети Ганиноа Льепцль крупные суммы, таким образом оказываясь в более выгодном положении, нежели его сестра." Легенда о студенчестве проникла и в судебный протокол.

После некоторых проволочек, занявших почти месяц, Телгира вызвали в неавский окружной суд, где состоялся обстоятельный допрос, по итогам которого в Инцл направился официально составленный по всем правилам документ. В нем черным по белому было написано: "Я, нижеподписавшийся Офальд Телгир, могу содержать себя самостоятельно и согласен на передачу сиротской пенсии сестре Улапе в полном объеме". Уже через несколько дней Леагна, Улапа и Реймахфор получили официальное решение инцлского суда. Сиротская пенсия в полном объеме выплачивалась пятнадцатилетней Улапе Телгир. Кроме того, опекуну надлежало "использовать удержанные до данного момента ежемесячные выплаты по пенсии Офальда Телгира в пользу его сестры".

Сразу после оглашения судебного решения Улапа отправила брату поздравительную открытку и приложила к ней письмо, в котором просила о примирении, предлагала приехать повидаться и писала, что очень хотела бы возобновить общение. Офальд выбросил письмо сестры, не читая.

На следующий день ему исполнилось двадцать два года.

Глава двенадцатая. 23 года