Точка Скольжения. Архипелаг. Часть первая

И, наверное, получилась бы очередная история «попаданца» в прошлое-будущее-параллельный мир – нужное подчеркнуть. От «Янки при дворе Короля Артура» до «Обитаемого Острова» тема исчерпана и закрыта, и вряд ли тут есть, что рассказать нового – остаётся лишь лепить с нуля миры, прошедшие совсем иной путь становления цивилизации. Вот только, почему-то, действующие лица таких миров поступают просто и понятно, так, будто они жили среди нас всё время, прежде чем стать героями историй – а вернее, сначала участниками, а потом – героями.

Но что, если бы не пала Римская Империя, что, если бы вместо «а всё-таки она вертится» мы бы услышали покаяние в ереси? Что, если бы вода в Мировом Океане была пресной, что, если бы Крестовые Походы закончились полной победой крестоносцев, что, если бы Русь приняла католичество, а что, если?… А если не только история другая, что, если окружающая среда чуть иная – как бы развивалась наука, культура, искусство, техника? Ведь у каждой построенной цивилизации есть начало и предпосылки, и у каждого научного открытия они есть – и есть причины гибели Империй, смены эпох, у каждой войны есть поводы, у которых, в свою очередь, есть глубоко идущие корни.

У всего вокруг есть некий основополагающий фактор, предпосылки причин, и есть начало и у этих предпосылок. Может, неизведанное потому и остаётся неизведанным, что не было причин для запуска некоего процесса познания?

Что, если пропавшие в «необъяснимых» случаях люди где-то всё это время находились?

Задумываетесь ли вы об этом, глядя вокруг?

Или есть мысли поважнее?

У Сергея Дементьева они были, как у любого из нас. Тогда, поздним зимним вечером, прежде, чем оставить последнюю запись в своём дневнике, он смотрел на деревья вокруг, слегка освещённые фонарями на центральной аллее занесённого снегом парка. Смотрел и шёл, думая о своём.

Он неспешно шагал по тропинкам, протоптанным на месте дорожек – никто их не подметал сибирской зимой, где за ночь снега может навалить по колено. Похрустывал стоптанный снег, утрамбованный тысячами шагов. Нет, не тех, что оставляли прогуливающиеся горожане – зимой парки теряли свою основную функцию, превращаясь вот в такую паутинку тропинок, только и нужных, чтобы срезать путь.

Мимо, мимо, сквозь тени, бросаемые голыми и чёрными ветками тополей. Мимо поворотов и пересечений тропинок, мимо столбов и пятен света от ртутных ламп, прочь – туда, где свет сменяется отсветами, где тени перемешиваются с отражённым снежинками свечением ртути. Дальше, дальше – в полутень, в которой огни города отражаются от нависших туч, ударяются об искрящийся бархат сугробов, чтобы вновь бросить слабый отсвет в небо.

Мимо знакомой скамейки. Нет, ничего особенного в ней не было – даже одной из любимых скамья не была. Наоборот. Единственное место в парке, подходить к которому Дементьев столько раз не решался. Просто там, в тени нависающей акации, в летней прохладе, сидела девушка с крашеными в чёрный и стрижеными под «каре» волосами, которая всегда, когда он её видел, читала. Даже лицо её Дементьев разглядел не сразу, а, наверное, только на десятый раз, проходя мимо. Неизменные очки – разной формы, чаще тёмные, но оттенками различаются. То наклонена к книге – и не разглядишь черт лица за упавшими волосами, то, наоборот – книга перед глазами, и тогда оставалось только читать надписи на обложке.

Лоуренс. Фитцджеральд. Булгаков. Хемингуэй. Были и другие, не классика – Ирвин Уоллес, Андрей Белянин. Были Блок и Цветаева, а ещё – Байрон. Это всё, что запомнилось, но всегда – лето, прохлада, скамейка – и девушка с книгой.

Дементьев тоже любил читать. Но его книги были другими – Лем и Брэдбери, Асприн и Желязны, Хайнлайн и Шекли. Фантастика и фэнтези, всё, что уносило от серой обыденности туда, где горели спирали непознанных галактик и где, пронзая флюиды невиданной магии, в небесах носились драконы.

Сколько раз он собирался подойти и к этой скамье, сколько раз замедлял шаг, чувствуя, как начинает рваться сквозь рёбра от волнения сердце, и… И столько же раз не решался.

Мимо, мимо этой скамьи, оставляя воспоминания и обещания себе, что в следующий-то раз, как только возможность, то обязательно…

Прочь эти обещания. Девушка с книгой так и остались там, в тени памяти, в тени этой нерешительности. Решился он подойти к другой. И место было другое – квартира друга, вечеринка…

То ли алкоголь, то ли и правда – но возникло чувство, что вот она – взаимность. И, переселив себя, подсел рядом, поздоровался, заговорил… Ника. Точнее, Вероника, почему-то не любившая имя «Вера» и предпочитавшая в качестве сокращения имени вторую её часть. Да, она не была так загадочно притягательна, да и не читала почти ничего. Но она была красива и женственна – этого хватило, чтобы впервые для Дементьева мир сжался изо всей своей ширины в один только образ.

И было, было – и поцелуи, и ночь, проведённая вместе, и чувство счастья, и казалось, что так будет всегда. И были взгляды, полные обожания с его стороны, а она в ответ смеялась, проказничала, капризничала – но, казалось, платила взаимностью. И не было больше нужно ничего. И хотелось всю свою жизнь посвятить этому счастью, отбросив всё остальное как ненужное, второстепенное.

Дневник был исписан словами о Нике, переполнен эмоциями и переживаниями. Влюблённость ли, или самая настоящая любовь – поди теперь разбери. Ожидание встреч, восторг от проведённого вместе времени, эйфория от близости. Это люди постарше со шрамами на сердце хмыкнут – влюблённость, бывает. И будут объяснять отличия этого состояния от любви. Но для Дементьева различий не было.

Да и есть ли она вообще, эта разница?

Хлопает по бедру небольшая сумка через плечо в такт шагам. В ней – дневник, на случай, если срочно потребуется записать какую-то мысль, сигареты с запасом, бумажник. Это всё, что было с собой, да ещё и надежда – что вдруг здесь, на выходе из парка, он всё-таки увидит, встретит Её, свою Нику, которая пропала невесть куда.

Пока был на сессии, она вдруг перестала отвечать на сообщения. Позвонил – трубку сняла другая девушка. И слова, слова на целый лист дневника:

– Я не знаю никакой Ники. Не звони сюда больше.

Он и не звонил. Но не верил, не думал, что всё – это конец. Волновался, не случилось ли чего. Придумывал разные версии для себя.

Глянул на часы – такие уже почти не найти, механические, водонепроницаемые, со стеклом, выдерживающим даже достаточно ощутимый удар. «Командирские». Подарок от отца – как оказалось, на вечную память. На часах – половина девятого вечера. На памяти – уже скоро пять лет. Пять лет, как его не стало.

В «жигулях» седьмой модели не было подушек безопасности, как во встречной «тойоте», которая, несмотря на правый руль, пошла на обгон грузовика с выездом на встречную полосу. Любой другой водитель поостерегся бы и проявил бы осторожность, но – не сын замначальника городского ОВД, который привык к отцу, решающему любую проблему, и к курению травки, как средству скрасить свою скудную на интересные события жизнь.

И три года как не стало матери. Сначала – вино по вечерам, чтобы вернуть атмосферу, когда каждый семейный вечер за приготовленным ужином – как праздник. Потом вино сменилось напитками покрепче. Потом «покрепче» вошло в привычку, а привычка переросла в зависимость – и в глазах уже не оставалось ничего человеческого:

– Ну хоть бутолычку пива… похмелиться… ну купи, сынок, ну купи…

– Нет, мама.

– Будь ты проклят! – верещала тогда она так, что слышали соседи.

И однажды – недоглядел. Вытащила деньги из кармана, выбежала в пивной, круглосуточно работающий киоск, что недалеко от ДК. Там, где не наигравшиеся в компьютерные симуляторы гонок «сынки» устраивали заезды и крутили «пятачки» на купленных отцами «тойотах», в которых от спортивного было, разве что, чуть внешнего вида, состоявшего из прикрученного наспех антикрыла и наклеек.

Потом, конечно, всё вышло так, будто она сама под колёса выбежала. Вот только ответа на вопрос – а можно ли среди ночи рассекать на скорости за сотню по одной из центральных площадей города, Дементьев так и не получил.

В шестнадцать многие уже становятся слишком взрослыми, чтобы иметь опекунов – но тётка по материнской линии таковой, согласно нормам закона, была назначена. Опекать Сергея она предпочла в его трёхкомнатной квартире, переехав из проваливавшегося в землю двухэтажного барака времён строительства БАМа вместе с сыном. Жизненное пространство Дементьева быстро сократилось до одной комнаты. Ему исполнилось и восемнадцать, и девятнадцать – но выселить родных, всё-таки людей, единственных, что у него остались, как говорится, «рука не поднялась». Поэтому ему было хорошо где угодно, но не дома. С кем угодно, но не со сверстниками, не знавшими ни проблем, ни забот, и подтрунивавших над единственными зимними джинсами парня.

Да, единственными. Но чтобы их купить, приходилось и таскать доски на лесопилке недалеко от города, и коробки в магазинах перекидывать. Пока одноклассники выступали за активный отдых и спорт, Дементьев валился без сил вечерами на кровать и брал в руки книгу. И тогда пропадали четыре стены, пол и потолок – и открывались новые, неизведанные миры.

Мимо, мимо, за спиной остался парк, показался вдали автомобильный мост, соединяющий огромную промзону на правом берегу с жилыми массивами левого. Как бы промышленность тут ни разворовывали, как бы ни грабили город наместники из Москвы, а до ручки заводы не доводились никогда. Стояли, работали, давали нищенскую зарплату, но всё же какое-то, а трудоустройство.

Горят справа, за рекой, редкие фонари промышленных объектов, отсвечивают прожекторы, а слева, один к одному, безликая застройка типовых пятиэтажек бросает тусклый свет занавешенными окнами.

Мимо, дальше…

А вот и универсам, в котором когда-то таскал коробки. А с торца – чёрный ход, и рядом другая дверь, с вывеской «Сервис». Внизу, маленькими буквами – список всего, что только изобретено человечеством, чтобы скрасить унылый быт в бетонных муравейниках.

– Чай будешь? – спросил как-то запыхавшегося Дементьева, таскающего коробки с товаром для многочисленных торговых точек под крышей «Универсама» молодой мастер, куривший на крыльце «Сервиса», – Заходи, а то скучно – время скоротать до закрытия.

Так Сергей познакомился с Андреем, а заодно и – после уже – миром полупроводников, логических схем, электротехники и радиоэлектроники, окунулся в реальность драйверов и операционных систем. Так появились друзья. Так появилась профессия – таскать коробки больше не приходилось.

В сервисе нашлось достаточно полуживых запчастей, чтобы собрать комп на базе гиперпоточной «четвёрки» производства «Интел», а с появлением сотовой связи у Дементьева открылось хоть и узкое, но окошко в мир.

Мимо «Сервиса», ставшего вторым домом и работой. Работой, которой хватило, чтобы в прошлом году съездить в область и поступить на очное в авиатехникум. В тайге, где с дорогами беда, малая авиация без работы никогда не останется. Требовались пилоты. Но вот с деньгами в большом городе не заладилось, да и устроиться толком не получилось – пришлось возвращаться, переводиться на заочное, да ещё и приплачивать директору техникума. Для военкомата Дементьев числился на очном обучении, а потому отсрочке от призыва подлежал.

Мимо, дальше – оставляя за спиной квартал за кварталом. Покусывает кожу мороз. Градусов двадцать пять, не меньше, с наступлением темноты продолжает ощутимо падать температура. Прочь с улицы, бегом от мороза, от нервного напряжения, что осталось от закончившейся сессии. Вперёд – в тепло квартиры друга, в тепло компании друзей, в атмосферу праздника – сегодня, всё ж таки, у Андрея День Рождения.

За спиной тоже остаётся праздник – там ночной клуб, непонятно почему названный «Сатурном». Говорили, владелец под этой планетой родился. Первопроходцы перестройки и приватизации, грабившие в своей стране всё, что плохо лежит, как мародёры в побеждённой крепости, и правда пытались найти объяснение своему нежданному «успеху». И не находили в этом собственных заслуг почти никогда. Вот и ставили в церкви свечки потолще, да и интересовались шарлатанством под видом эзотерики, верили гороскопам и китайским календарям. Отсюда и «Сатурны», и ООО «Белиар» – в честь одного из верховных слуг сатаны, и даже ювелирный магазинчик «Пандора» – владелица, видимо, думала, что в ящике у богини находились заветные богатства.

Если много читаешь, начинаешь смотреть на те вещи, мимо которых другие проходят стороной, чуть иначе.

А Дементьев даже добрался до истории развития религий – «спасибо» назойливым Свидетелям Иеговы[1 - «Свидетели Иеговы» – религиозная организация, деятельность которой запрещена на территории РФ], которые не обошли вниманием «богатого» наследника трёхкомнатной недвижимости, и батюшке из православного храма, где даже на заупокойные записки висел на видном месте ценник.

Ныряя в подъезд, словно скрылся от этого мира – от музыки, доносящейся сквозь двойные окна «Сатурна» – чего-то такого из жанра кабацких песен, спетых по принципу «и так сойдёт» и сведённых звукорежиссёром на основе идеи «лишь бы перегруза не было». Три аккорда, вокал, не всегда в ноты попадающий. Кто-то звал это «русским шансоном», но у Андрея было словечко поточнее – «быдляк».

В квартире Андрея играла другая музыка. Когда Дементьев вошёл, его встретила песня Дельфина. Надежда.

Без надежды было действительно никуда. В городе, где атмосфера безысходности сохранялась в любое время года и суток, только и оставалось, что надеяться на что-либо. Но не на то, что само собой свалится с неба, нет. Напротив, что чего-то удастся добиться, что всё то, что делаешь – оно не зря, оно к лучшему.

Андрей был воплощением этого принципа. Шрам на шее, след от пореза. Шрам на безымянном пальце, там, где не захотевшее слезать обручальное кольцо было срезано кусачками вместе с куском мяса.

– Больно было? – спросил как-то Дементьев.