Святые из Ласточкиного Гнезда

Она почувствовала подступающий ужас.

– Можешь сказать?

О докторе она больше не упоминала, чтобы не раздражать мужа.

– То, что я сделал тогда. Для Бесси.

Бесси – это была рыжая гончая Уоррена, к которой Рэй Линн очень привязалась с тех пор, как пришла в этот дом. Бесси была славная старушка, летом спала под крыльцом, а зимой – под кроватью. Наконец дошло до того, что гончая уже не могла ходить, не могла контролировать свой кишечник и мочевой пузырь, а потом и есть перестала. Она смотрела на хозяев скорбными глазами, и хвост у нее больше не мотался из стороны в сторону.

Уоррен тогда положил большую ладонь на голову собаки и сказал:

– Она хочет уйти.

Он погладил Бесси еще немного, достал свой револьвер двадцать второго калибра, взял старушку на руки и скрылся с ней в глубине леса. Рэй Линн мерила шагами кухню в ожидании выстрела, а когда тот прозвучал, она, хоть и знала, что так будет, все равно вздрогнула, и сердце у нее упало. Они еще долго не могли оправиться после смерти Бесси: собака заполняла пустоту в их сердцах и, уходя, забрала эту частичку с собой.

И сейчас Рэй Линн чуть не плакала.

– Уоррен! Ты же не можешь говорить такое всерьез.

– Могу.

Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, она воскликнула:

– А я не могу! И не проси.

– Это… невыносимо. – Дрожащими руками он схватился за левый бок.

Рэй Линн вышла из спальни встревоженная, испуганная, и его мольбы преследовали ее по всему дому.

– Пожалуйста…

Пытаясь отвлечься, она принялась готовить завтрак, будто ничего не случилось. Принесла еду Уоррену, но тот отвернулся к стене. Она села рядом, как делала каждое утро, чтобы попытаться уговорить его съесть яйца всмятку, но муж смотрел в стену.

– Значит, не будешь есть?

Молчание. Она сердито поставила тарелку на стол.

– Это не ответ. Я бы на твоем месте не стала о таком просить.

– А я и не прошу. Сам все сделаю.

Эти слова пронзили ее, как холодный ветер в зимнюю стужу. Она представила, как муж делает то, что задумал, а она стоит рядом и не вмешивается. Боже мой! Одна мысль об этом вызвала такую бурю чувств, что закружилась голова и тошнота подступила к горлу.

Рэй Линн пробормотала:

– Я не понимаю такого. Позволь мне позвать доктора, Уоррен!

– Поздно… уже.

Споры с ней давались ему нелегко: Кобб начал задыхаться. Рэй Линн подошла и протянула руку, но муж отстранился. Обиженная, она вышла из комнаты и стала мерить шагами кухню. Потом пыталась поставить себя на его место. Может, так выглядит милосердие? Она сама извелась, глядя на страдания Уоррена, но эта его идея – просто дичь.

Она снова вошла в комнату и заявила:

– Я иду за доктором Пердью.

У мужа округлились глаза, и она подумала, что это из-за ее слов, но он повернулся на бок, и его вырвало в таз густой черной массой. Испуганная, Рэй Линн бросилась к нему и положила руку на спину, а Уоррен продолжал извергать из себя все, что в нем было. Потом он рухнул обратно на кровать. Губы у него были перепачканы черным; в спальне стоял запах того, что осталось в тазу. Как будто Уоррен умирал изнутри. На секунду Рэй Линн показалось, что он и правда умер, но грудь у него поднялась и опустилась. Он еще дышал, хоть и еле-еле.

Рэй Линн попятилась к двери, выскочила на крыльцо и вдохнула полной грудью очищающий воздух. В дальнем конце участка стоял старый, покосившийся табачный сарай, и она пошла к нему. Открыла дверь, потянула ее на себя, и ржавые петли заскрипели. Пригнув голову в дверях, она вспомнила, как они с Уорреном однажды забежали в этот сарай во время одной из внезапных гроз, которые так часто налетали откуда ни возьмись в жаркие солнечные дни. Рэй Линн перевела взгляд туда, где они лежали в тот день, почувствовала резкий запах табака, и те давние мгновения, как подарок из прошлого, разом всплыли в голове. Она вспомнила, как стягивала с себя мокрое платье и как Уоррен, обычно стеснительный в таких делах, скинул комбинезон и овладел ею прямо там.

Тогда она была уверена, что забеременеет: стихийный момент любви был страстным, как никогда. С Уорреном это всегда происходило при выключенном свете, под простынями, украдкой. Но через две недели у Рэй Линн пришли месячные, и, как обычно, с мужем они ни словом не обмолвились о том, что уже столько лет женаты, а ребенка так и не завели. Рэй Линн сама не знала почему. Не знала, кто тут виноват, она или он, но давно решила, что скорее она. У Кобба ведь был Юджин, в конце концов… Мысли о прошлом сменились тревогой о том, что происходило в доме. Она словно все еще стояла у кровати единственной свидетельницей страданий Уоррена.

– Господи, пожалуйста, ну пожалуйста, смилуйся над ним! Забери его. Даруй ему покой. Избавь его от этой ужасной боли. Не дай ему совершить грех, – шептала она.

Потом Рэй Линн вышла из сарая, оставив внутри свои воспоминания и молитвы. На полпути к дому она вдруг услышала выстрел – точно такой же, как в тот раз, когда умерла милая Бесси. Грохот эхом разнесся по лесу, и она чуть не закричала: «Нет!» Рэй Линн бросилась бежать – стиснув зубы, стуча ботинками по твердой земле, оскальзываясь в низине, где всегда стояла вода и в вязкой маслянистой грязи грузовичок Уоррена то и дело буксовал. Впереди показался дом, и Рэй Линн замедлила шаг, надеясь, что все-таки ошиблась. Ноги у нее дрожали, и эта дрожь распространялась выше по телу, пока ее не затрясло всю. Она поднялась на крыльцо и окаменела. У входной двери старинные часы на камине отбивали время – обычно она почти не замечала этого звука, а сейчас от него уши заложило. С того места, где она стояла, было видно, что Уоррена в кровати нет. Он сполз на пол, и ноги у него неестественно подергивались, будто в припадке.

Рэй Линн зажала рот рукой, чтобы подавить рвущийся наружу крик, и усилием воли заставила себя шагнуть вперед. Грудь и живот Уоррена были залиты кровью. Рэй Линн перевела взгляд на лицо и увидела, что муж смотрит на нее, то открывая, то закрывая рот, словно хочет что-то сказать. Брови у него были высоко подняты, он словно спрашивал: «Ты согласишься?..» Рэй Линн торопливо опустилась на колени рядом с ним и пригладила ему волосы.

– Боже мой, Уоррен, что ты наделал? – прошептала она.

Губы у него шевельнулись, и она с трудом разобрала слова:

– Оплошал я… Покончи… с этим… Пожалуйста.

Видимо, он как-то сумел встать с кровати и добраться до комода. Рэй Линн невольно подумала: даже тут Уоррен умудрился напортачить. Пистолет лежал на полу, возле руки. Рэй Линн подняла его. Уоррен кивнул, стараясь подбодрить ее. Как тогда Бесси, подумала Рэй Линн. «Теперь это уже и правда милосердие», – мысленно оправдывалась она. Потом положила дрожащую ладонь Уоррену на лоб, повернула ему голову так, чтобы он не видел ее лица, и заметила, что его взгляд обращен к голубому небу, видневшемуся в открытом окне. Господи боже, как может быть таким чудесным день, когда случилось такое! Рэй Линн перевела дыхание и взялась за рукоятку обеими руками – ампутированный палец усложнял и без того тяжкую задачу. Она направила пистолет Уоррену в висок, стараясь не коснуться стволом кожи: не хотелось, чтобы это было последнее, что почувствует муж. Он лежал с широко раскрытыми глазами и ждал, и тогда Рэй Линн произнесла прощальные слова.

Она прошептала:

– Я люблю тебя всем сердцем, Уоррен Юджин Кобб. Ты был мне очень хорошим мужем, – и нажала на спусковой крючок.

Выстрел грохнул оглушительно, а последовавший за ним тонкий звон быстро стал приглушенным, как будто голову набили ватой. Рэй Линн громко всхлипнула и тут же услышала какой-то шум за спиной. Обернувшись, она увидела в дверях спальни Буча Крэндалла. Тот смотрел на нее так, будто не верил собственным глазам.

– Рэй Линн! Что за хрень тут творится?

Глава 7. Дэл

В половине пятого утра послышался крик побудки и звон коровьего колокольчика. Риз застонал, выругался про себя и тут же услышал, как ворчат другие рабочие: эхо их смертельной усталости разносилось по всему лагерю. Дэл скатился с тюфяка, который пока так и не собрался починить, и вышел в темноту справить нужду. Невдалеке скрипели ручки насосов, и шорох дров, вынимаемых из поленницы, сопровождался легким запахом растопленных с утра печей и свежим ароматом сосен над головой. Дэлу все это напомнило дом, маму и то, как она готовила завтрак на кухне в рассветную рань. Он потянулся, закинул руки за голову. Мать с отцом были очень дружны и за всю жизнь почти не расставались. Их преданность друг другу казалось удивительной, хотя Дэл и не понимал, почему именно это вдруг так отчетливо припомнилось ему сегодня утром. Самому Дэлу с тех лет, когда он начал интересоваться женщинами, даже мысль о подобных обязывающих отношениях, в сущности, никогда не приходила в голову.

Он накачал воды и плеснул себе на лицо и шею. Утерся, провел руками по волосам и бороде, все еще длинным, нестриженым, и сам почувствовал, как от него воняет. Он не мылся по-человечески с тех пор, как ушел в леса, и его одежда стала такой же заскорузлой, как у Неда Бейкера и Олли Таттла. И запах от него шел тот самый, какого он обычно не терпел, но выделяться среди других, особенно сейчас, было ни к чему. Вернувшись в лачугу, он сварил цикорий, щедро добавил патоки и выпил все до последней капли. Положил банку бобов в ведерко для смолы и туда же бросил открывалку, которую нашел на гвоздике у плиты. Придется обойтись этим: больше ни на что времени не было. Он встал у забора, и вскоре слева донесся скрип колес. Небо на востоке озарилось бледно-пурпурным светом, когда в утренней дымке показалась повозка. Она подъехала довольно медленно, так, чтобы он успел запрыгнуть сзади. Те же рабочие, с которыми он ехал накануне, сидели сгорбившись, уперев локти в колени и опустив головы, а другие устроились сбоку и глядели куда-то в лес. Все словно собирались с силами, готовясь к новому дню. Дэл уловил запашок, выдающий, что кто-то хлебнул кое-чего покрепче кофе. Тянуло от них сильно и резко.

Одноглазый возница оглянулся на Риза. Из-за глубоких шрамов возле брови с левой стороны лицо извозчика казалось слегка перекошенным. Он тут же снова отвернулся, но голову наклонил так, будто хотел послушать, что ему скажут. У Дэла возникло ощущение, что рабочие, сидевшие сзади, не привыкли к тому, чтобы белый ехал вместе с ними.

Он нарушил молчание:

– Меня зовут Дэл Риз, лесная кличка – Батлер. Мы все работали в лагерях, вся семья. Я к этому делу с детства приучен.

Тот, что сидел ближе всех, откликнулся негромко, словно не хотел, чтобы его услышали:

– Да? Ну, а теперь что тебя сюда принесло?