Тетрадь с гоблинами

– Конечно, пап. С досками покончено.

Мимо нас прошли две старушки-соседки. Я впервые увидел их нарядными: еще бы, телевидение у их окон!

– Вот молодец, право слово! – говорила одна другой. – И, главное, помощь-то какая, помощь!.. Счастливый человек.

– Ага. Не то, что мой. У того дети только выпивать и могут. Пиво выпивать да водку.

– Ага, ага.

– Здравствуйте, дамы! – сказал папа. – Как поживаете?

– О! Приехал! Да мы-то как? Мы хорошо! А ты иди скорее. Принимай корону.

– Куда идти? Какую корону?

– Как куда? Туда. Нет, ну талантище!

Толпа, как по команде, расступилась.

– Что?.. – Папа, несмотря на свое самочувствие, ускорил шаг, буквально побежал, туда, где целой и невредимой стояла работа его жизни. – Что… – тихо повторил он и погладил выкрашенную зеленой краской деревянную поверхность избушки. Он смотрел на них – на домики-ромбики, на скульптуры, на веревки, качели. На все то, что в виде эскизов еще год назад усыпало нашу квартиру.

– Я… Сынок… Это как вообще? Это как?

В толпе я увидел членов жюри городского конкурса. До меня донеслись слова самого авторитетного из них: “На мой взгляд, это вне конкуренции. Высший пилотаж”.

Но вне конкуренции было не это.

А мой отец. Человек, чьи доброта и талант согревают тех, кто сейчас делает селфи и выкладывает в инстаграм с подписью: «Взгляните, какая красота!» Среди них – все мои одноклассники. Измазанные в краске, потные, уставшие, но – видит Бог – счастливые.

Как и я.

Мы работали всю ночь. С помощью магии дядя Витя восстанавливал те куски, которые, казалось, были испорчены безвозвратно. А ребята помогали прибивать уцелевшие доски. Они красили, ворочали, таскали стройматериалы, ругались, мирились и снова красили. Я с трудом уговорил их помочь, но – сработала моя магия[38 - А может, и не было никакой магии? Когда я позвонил Степану, я и сам не узнал свой голос. Больше всего жизни мне хотелось, чтобы он ответил: «Конечно, Дим, я помогу… Хоть ты того и не заслуживаешь. Но отец твой – хороший человек». Так он, собственно, слово в слово и сказал. А за ним – все остальные.]! Без агрессии. Без негативных эмоций. И они пришли.

Степа, Алиса, Аннет, Сидорович, Крупный (самый эффективный работник!), Рома, все-все, каждый, кто от начала и до конца считал меня другом и хорошим одноклассником. Те, кого я подвел и к кому смог, преодолев чувство стыда, обратиться за помощью.

– Дим, – папа повернулся ко мне. В его наполненные влагой глаза светило утреннее солнце. – Я никогда не… Такая радость… Видит Бог, я такой в жизни не испытывал.

– Знаю, пап. Я тоже.

Я положил руку ему на плечо. Я знаю. Знаю. Знаю! Его старый свитер источал особенный запах родителя; тот, что я помню давних пор самого раннего детства. Свитер в розоватый горох. Я обнял его крепко-крепко. И приложил ладонь к груди…

– Ой, – сказал отец и согнулся.

– Что случилось?

– В сердце кольнуло.

– Как ты? – встревожился я. Папа выпрямился, сделал несколько вдохов, и над ним точно распустились миллионы лепестков.

– Да. Вообще-то… Да. Все больше, чем хорошо. Ты знаешь, сынок, ощущение, что я еще никогда не дышал так глубоко.

– Теперь твое сердце в порядке, – сказал я.

– Оно у меня всегда было в порядке. Потому что в нем живете вы, любимые мои люди.

К нам подошла мама. И мы обнялись все вместе. А потом она, моя мама, знавшая и скрывавшая с таким трудом секрет (не мог же я утаить от нее то, что творилось во дворе!), сказала:

– Ты даже когда предложение мне делал, не светился так.

– Это другое. Я тут подумал: может, к черту эту твою работу, а? Давай трудиться вместе. Я буду мастерить домики. А ты – помогать делать для них рекламу. Главный приз – а мы обязательно его получим – даст нам хороший старт. Что скажешь?

– С удовольствием.

– Эй, малышня! А ну идите сюда, негодники!

Мои одноклассники подошли, и папа всем пожал руки, а потом мы сделали общее фото. Я стоял рядом с Ромой. Он не обижался. Хотелось бы, чтобы и я никогда больше не испытывал обиды. Но гораздо проще перестать ненавидеть кого-то, чем перестать ненавидеть себя.

Глава 29. Снова в лечебницу!

Мы встретились с дядей Витей у входа в заброшенную лечебницу. Я чувствовал себя так, будто мне должны удалять аппендикс, но в операционную подвезли новую анестезию, и полупьяный хирург не уверен, сработает ли она вообще.

– Угораздило же вас сюда прийти, – сказал дядя Витя. Он оглядывал заколоченные окна и кирпичные стены, на одну из которых помочился пару минут назад.

– А мы ребята отчаянные.

С тех пор, как мы с Ромой, Сеней и его девицей “вызывали демона”, прошло недели две, но здесь изменилось буквально все. Природа моего страха тоже стала другой. Я понял, насколько был зависим от культурного кода со всеми этими «неупокоенными душами», демонами, проклятиями и прочей нечистью. Теперь они исчезли. Покинули мое воображение, их заменили существа иного порядка. Дух больницы стал другим. Случайный шорох больше не означал приближения призрака, он будто бы говорил: «Я – шорох, я тоже чей-то дом», и я все ждал, что на моих глазах родится какой-нибудь новый Минувший: в застарелом запахе медикаментов или в незавершенных врачебных делах.

– Показывай, – сказал дядя Витя, – где ты нашел Тетрадь?

Я указал на стол, о котором вы, быть может, уже и забыли. Дядя Витя сел на корточки, глотнув из фляги, и задумался.

– Кто-то подкинул ее сюда специально… – промолвил он. – Чувствую так. Ты блины любишь?

– Люблю. А что?

– Да так, подумалось. Ты, шкет, неспроста тут оказался. Тебя сюда привели. Глоток сделаешь?

– Я еще маленький. Мне нельзя.

– А я тебе и не предлагаю, понял? Значит, так. Я тебя потому позвал туда, откуда все началось, ибо в таких местах все понятней становится, этому зверек один способствует, не помню, как его называют. Так вот. Мне понятно стало.

– А мне нет.

– Слушай меня, значит. Тебе надо себя нарисовать. На любой странице. Как в песне[39 - Речь, видимо, о песне «Я себя нарисовал, я себя нарисовал».].

– Это зачем еще?

Дядя Витя взял Тетрадь. Моя связь с Шаром была прервана уже на 10 %, и я серел внутри, терял свою жизнь и сущность.