Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

– Так себе. Очень оно не ровно стучит.

– Что врач говорит?

– А что врач… Таблеточки прописывает. Про операцию начал говорить.

– Так не тяни! Ложись, пока не поздно.

– Ложись… – передразнил «дон» сына. – На сердце же, не на пальце. Смертность – знаешь, какая на операционном столе! Но уже ровнее стучит, завтра выйду погулять.

– Тебе нельзя волноваться.

– Можно. Рассказывай про все дела. А то скорее от скуки тут помереть можно.

Дела в Милане были явно не для ушей сердечника, и Марио, как сумел, все округлил. Но «дон» видел сына насквозь. Он понял, что в Милане стало без него еще хуже: врагов больше, денег меньше, «семья» слабее. Но, как ни странно, это его сейчас не разволновало, и сердце не разогналось от обычной ярости. «Дон» действительно отошел почти от всего. И пришел совсем к другому: к последнему своему делу в московском Кремле и прославлению своего имени с титулом герцога миланского в истории навечно. Хотя бы в семейной истории.

– Что с нашим кладом? – только и спросил дон Спинноти, выслушав путаный доклад своего сына.

– Еще четыре дня.

– Почему четыре?

– Я дал историку последний срок.

– Что потом?

– Начнем ликвидировать.

– Ты вырос слишком жестоким, Марио.

– Отец, ты тяжело болен, но ты сделал бы раньше то же самое. Нам еще не хватало, чтобы заявили в Интерпол на нас из этой Москвы. Да еще с тремя живыми свидетелями. Но наш историк что-то нашел в архиве, смелее он стал: я по тону почувствовал.

Ослабевший «дон» с готовностью переключился на хорошее:

– Он должен был найти, он очень умный, и он успеет. Дочка его плачет?

– Дочка любовь крутит с твоим гостем из Нью-Йорка. Твой Джулиано нам еще задаст проблем.

– Я с ним поделюсь этим кладом, обязательно… Его фамилия Фьораванти. Ты видишь эту картину? Здесь один всадник – это наш с тобой герцог. А рядом с ним – его архитектор Фьораванти. Какие красавцы… И пусть Джулиано погостит у нас подольше.

– Отец, очнись, этот клад в Кремле – журавль в небе, и всегда им был!

– Ты уже спланировал, как будем его доставать и везти сюда?

– Да. Кремлевский чиновник Черкизов оформит три пропуска и проведет наших людей внутрь. Войдут Теря и двое из его московской банды. Я останусь за стенами и буду координировать. Карло будет со мной, потом он примет от них материал и передаст его нашему дипломату.

– Консильери это одобрил?

– Рано еще, отец, мы ничего про клад не знаем, доставать пока нечего!

– Филиппо тебе скажет, что это очень опасно. Очень! Дикая страна, продажный чиновник… Я почитал тут на досуге… Очень опасно. Надо все это продумать до мелочей, и обязательно вместе с Филиппо.

– Все у нас с тобой опасно. Ты просто болеешь, папа. Ты отдохни, не думай об этом.

– Я боюсь за тебя, мой мальчик: у нас столько проблем…

26. Ножи и любовь

Утром я проснулся от глухих и тугих ударов откуда-то из сада, за гаражом. Похожие удары у теннисной ракетки о тугой мяч, но эти были жестче. Я вышел в сад и сразу понял, что это такое: ножи о дерево.

За гаражом, перед сколоченным деревянным щитом с намалеванным на нем черным человеком, приплясывал крепкий парень. В левой руке, между пальцами, у него торчали веером ножи, правой он выхватывал их по очереди и метал в щит. Я подошел ближе и остановился недалеко сзади.

Это был мастер своего дела. Ножи у него летели даже не в щит, а в руку, ногу, печень или в сердце черного человека, и оставались торчать в них пучками. Он засаживал ножи так, что летели мелкие щепки, а кончики лезвий выходили позади досок.

Я тоже кое-что умею делать с ножами, но метаю только на один полный оборот, и только с четырех шагов. Дальше или ближе, и мой нож отскакивает от доски и летит на меня обратно. Но парень этот плясал кругом щита, и ножи его как будто сами поворачивались, сколько им нужно, и всегда находили цель только острием. Большой мастер…

Когда он обернулся на меня, я улыбнулся этому мафиози и поднял вверх большой палец. Английского он не понимал, а я его итальянского. Но он решил сделать себе передышку и протянул мне один оставшийся в его руке нож. Я кивнул ему и еще раз улыбнулся.

Бросил я этот нож как сумел лихо, хотя и давно не держал это железо в руках. С моих ровно четырех шагов нож сверкнул на солнце колесом, глухо ударил в живот черного человека и тоже вышел сзади наружу. Мафиози повернулся ко мне, затем поднял с очень серьезным лицом вверх большой палец и только потом расхохотался. Так удачно я попал в доску, наверное, случайно, потому что чужой нож метать невозможно.

Потом я несколько раз встречал этого весельчака в нашем саду, и каждый раз он так же хохотал, показывая пальцем сначала себе на живот, а потом вертел пальцем, изображая, как летел мой нож. Звали этого мафиози Карло.

Каждый день я с трудом и нетерпением дожидался вечера. Именно тогда приходил к своей дочери историк Сизов, моя долгая и скучная дневная смена заканчивалась, и я был свободен. Мой «Дукати» уже был выведен тогда из гаража и дожидался меня у ворот, шлем и перчатки висели на руле, мне оставалось только завести мотор.

Я катал Анжелу на мотоцикле каждый вечер. Но через час-полтора, когда уже сильно темнело, мы приезжали в один и тот же маленький отель на берегу реки Арно, чистый и очень старинный, с расписанными видами Флоренции потолком и даже стенами. Но среди ночи мне приходилось одеваться, оставлять мою дорогую Анжелу, и спешить на опостылевшую виллу одному, чтобы хоть немного выспаться и быть готовым к любым неожиданностям.

Однажды вечером, когда мы еще только выезжали из ворот виллы, Анжела попросила меня не катать ее сегодня по холмам: ей хотелось только одного – покоя. Поэтому к отелю мы подкатили еще засветло.

Обычно, и так каждый вечер, накатав по горным серпантинам пару сотен километров, сняв шлемы и поднявшись к себе в номер, мы сразу скидывали с себя одежду и надолго вставали под душ. Теплая журчащая вода хорошо расслабляет байкеров, смывает дорожную пыль и успокаивает их туго натянутые нервы. Одеться в свежее после душа поначалу нам было не во что, и мы садились в кресла, завернувшись в широкие махровые полотенца.

Мы пили тогда только местное полусладкое шампанское. Конечно, единственный допустимый напиток для настоящего байкера, когда у подъезда дома стоит его мотоцикл, – небольшая банка пива. Но шампанское – почти пиво: тоже с пузырями, с пеной, и не сильно хмелит. – и очень оно было вкусное, тосканское… Да я и не собирался садиться в седло после этого, по крайне мере, часов пять.

Усидеть долго в креслах мы обычно не могли. Я снимал сначала полотенце с нее, потом стаскивал второпях полотенце с себя. Она была старше меня, брюнетка с бронзовой кожей и огненными губами. Слегка полная, высокая, статная, – как итальянская киноактриса. И фантастически страстная, – как самая южная женщина.

Обычно мы не могли успокоиться с ней по несколько часов кряду, далеко за полночь. И только какими-нибудь шутками и смехом, сдержанными, чтобы не будить соседей, перемежали наши с ней пламенные оргазмы. Но в тот день, вместо обычного первого смеха, она сразу повернулась ко мне, когда я еще лежал обессиленный и неживой на спине. И уже по этому одному я понял: что-то кончилось, и начинается совсем иное, уже без шуточек. Я не ошибся.

– Тебя скоро убьют, – сказала мне моя любовь, Анжела, шепотом и в самое ухо, защекотав его влажным, горячим дыханием.

Я даже не склонил к ней вбок голову и так же глядел в потолок, расписанный милой флорентийской сценкой. Я несколько раз в жизни уже слышал такое. Говорили мне это с любовью и беспокойством, но также и вполне серьезно, с угрозой.

– Кто? – спросил я, облизывая губы и ощущая на них вкус этой женщины.

– Мой брат.

– Какой ревнивый! Как итальянский муж. Тебя он не тронет? Меня одного?

– Вас всех.

После этого я повернул к Анжеле свое лицо. Что-то похожее я уже начал допускать, как вполне вероятное, – но я так мало обо всем знал! – и поэтому выкидывал раньше времени из головы эти лишние и тревожные домыслы. Однако такие слова из уст дочери и брата крутых мафиози звучали вполне правдоподобно.