Так говорил Ихтиандр

Бабка семенит за Боцманом.

– Она продаст, они же новые, вчера брала.

– А вдруг вы больны, не положено, санитарные нормы…

– Да не носила я их, понюхайте!

Бабка сует трусы Боцману в харю.

– У, ебт, охрана!

Смех, свист, бабку уводят.

– Алмаз, давай по пиву.

– Не, спасибо. Тридцать восьмой, как раз на девушку, берите. Я уже в кафе водки выпил.

Скоро надо будет Наташе еще товара, через полчаса съезжу на склад, Надька молодец сегодня, уже какое пальто втюхивает с лазерным напылением. Семья окружила ее палатку, мамаша меряет блестящий лепень на коровьем меху, муж ждет, девочка держит мамино пиво.

– Отлично, отлично, – Надежда с зеркалом бегает вокруг тетки, – вам очень хорошо, здесь немного подошьете, это отрежете…

– Ладно, берем. А у вас дешевле, чем на Просвещения, я сама там стою на посуде, сегодня у меня день выходного, вот решили съездить, посмотреть. Плати, родной.

Надя упаковывает куртку в мешок, мужик сует деньги, уходит к палатке Алмаса.

– Носите на здоровье, потом еще придете, спасибо скажите.

– И вы ко мне за посудой, я вам по закупке…

– Ой, это когда домой поеду.

– Удачной торговли.

– И вам также. Ой, а сдачу вы взяли? Посмотрите, ах, да, по-моему, взяли.

Тетка выворачивает драные лузы карманов, трясет спрессованным носовым платком, роняет ключи.

– Нету, двести рублей сдача.

– А сколько у вас денех было? У меня все четко, смотрите, я записываю…

– Хули мне твои записи! Денех. Давай, гони двести рублей.

У Надежды зрачки скатываются к переносице.

– Шо ты тут из себя пальцы гнешь, сука! Ищи лучше, вечно в трусы запрячете, потом…

Ты-дынц! Звонкий шлепок, и не менее звонкий, словно трель арбитра на стадионе, вопль. Бабы сцепились и рухнули в палатку.

– Охрана!!!

Воскресение, народ приезжает с области целыми автобусами – Сертолово, Токсово, Кронштадт. Набежали мужики усатые, полупьяные, такие тихие обычно на рынках. Молодые крепыши в «вареных» куртках, крашеными чубчиками и пудовыми кулаками. Драка! Как обычно по воскресениям, понеслось! Налетела черная сотня, но не дрогнули чубчики, земляки Алмаса отскакивали, словно кегли в боулинге, улетали на асфальт, вой, крик, аноаназыс-с-ским ебиомат. Дрались все – бабы, дети, старухи, китайцы, охрана. Перевернули палатку, модные свитера, шарфики, шапочки размазались каблуками по лужам. Наташу вытащили за волосы, ее голова замелькала в орбите побоища, я бросился к ней и тут же получил локтем в переносицу, будто кирпичом. Чудь не подавился кровью, хлынула на грудь, теплая на пальцах. Закрякала милицейская машина: «планета Шелезяка, жизни нет…»

И тут, сквозь весь этот хаос, вопли, перезвон, я услышал, как он меня зовет, мой старый телефон, огромный, как рация, допотопная «Нокиа 250». Звони, звони, не умирай, я сейчас! Отпустите! Кто-то сзади мертвой хваткой держал меня за шею. Пусти же, сволочь! Так, ну все.

Стоооооооооооооооой!!!

И Некто на небесах нажал на «паузу», замерли все и вся, в нелепых позах застыли чертовы куклы, ослабли вражеские объятия, я влетел в палатку, дрожащими руками расстегнул молнию на сумке. Звони, я уже здесь, какую кнопку, совсем забыл, вот…

И в разразившейся вселенской, космической тишине, я услышал ее голос:

– Алё…

Мы с тобой обязательно поженимся. И обвенчаемся в маленькой церкви, что посреди кладбища. Будет конец августа, что бы получить двойное удовольствие, ведь загибается ненавистное мне лето. С кладбища пойдем по тропинке через поле, наши пьяные друзья будут петь – «ничего на свете лучше не-е-ету, чем бродить друзьям по белу све-е-ету…»

Я закрываю глаза и вижу – оранжевые облака, такие же, как над Троицким собором, тихо плывут над макушками сытых тополей и шиферными крышами дачных домиков. Возле моего дома располагаемся пить и есть, прямо на берегу ручья. Дети на мосту показывают на тебя пальцем:

– Невеста, смотрите невеста!

Вечером на такси поедем в аэропорт, все уже готово: паспорта, визы. В самолете, черный овал иллюминатора напугал тебя, но ты быстро уснешь после пары шкаликов бесплатной водки.

В отеле проспим до вечера, потом вылезем на воздух. Огромный мегаполис на севере Европы, узкая, готическая улица выводит на залитый неоновым светом проспект, мы идем гулять, что бы заблудиться. Магазин, магазин, кафе, магазин, ресторан, большой огнедышащий магазин, большой в два этажа ресторан, и не будет этому конца, проспект сливается в танцующую огнями вертикаль. Все блестит, автомобили, лужи под ногами, глаза людей в толпе навстречу.

Я немного говорю по-английски, заказываю в ярком, словно новогоднем баре закуску и выпивку. Джаст и мэррид, – говорю бармену, он одобрительно хохочет и дарит нам еще по порции виски в низких, граненых стаканах.

Уходим опять в переулки, темный, сказочный город спит. Каналов здесь больше, наверное, чем улиц, набережные без намека хоть на какие-нибудь перила или бортики. Сколько интересно народу по-пьяни плюхнулось вечерней порой в эти блестящие воды со слабым течением. Катера и яхты, маленькие и посолидней, квадратики окон, желтые, голубые, розовые, слышны смех и музыка.

Заблудились. Вижу, что ты устала, останавливаю такси, показываю адрес отеля, записанный у меня на руке.

Завтра мы полетим дальше, через океан, туда, где уже много лет живут мои друзья, на солнечный берег о котором ты мечтала.

Спишь? Спи. Я сделаю все, как ты захочешь, будет всегда только по-твоему…

…Где-то в старом блокноте с записями о выручках, есть дата – 14 февраля, полтора года назад, миллион раз обчирикана авторучкой, нелепый узор в уголке. Истрепанный листочек, волнистая, соленая на вкус бумага, консервированные слезы. Забытые суммы выручек, вычетов на обед и кофе, зарплата за день, четырнадцатое число, февраль, меня не было неделю, я болел.

– Димон, бля!

Грузчики на бегу здороваются, не снимая перчаток.

– О, Дима…

– Привет, Алмаз.

– Почему так долго не был? Нельзя нам болеть.

Вижу, кто-то маленький, пушистый роется у него в баулах. Грузчики матерятся, телеги еле едут по рыхлому снегу. Я присел на телегу, чпок – открыл баночку, первый затяжной глоток.

– Уфф, хорошо.