Так говорил Ихтиандр

– Что если бы?

Значит, нельзя или не хотят. Не хотят, чтобы шапочка тети Музы за несколько минут была бы полной денег. Жалко. Она бы с ними постояла часок-другой, все равно делать нефиг. Струны заныли, Цой крутил колки на грифе, гитара капризничала на морозе, постоянно расстраивалась.

– Гуляешь? Почему грустная? Она сейчас заплачет!

Настя прислонилась к гранитной стене, приступ быстро прошел, но пара слезинок успели выскочить и замерзнуть на щеках.

– Вообще-то у меня все прекрасно…

– Не заметно. Боря!

– Что?

– Надо отдать.

– А "черный день"?

– Черный день у нас уже был. Отдай.

И тетя Муза передала Насте ее сумочку с книжкой и телефоном.

– Ой…

– Нашли у меня под кроватью, возвращаем.

– Большое спасибо!

Настя повертела в руках телефон, какое все ненужное – имена, фото, музыка.

– Знаете что, оставьте себе, у меня новый. А этот можно продать за несколько тысяч.

Артисты оживились, стали собираться.

– Да, пожалуй. Надоело. И гитара замерзла.

Муза ссыпала мелочь в карман, напялила шапочку на голову.

– Пойдемте, друзья!

Поднялись по ступенькам на свет божий, Настя попрощалась с компанией, те ушли к остановке автобуса.

Настя села за столик в пустой закусочной, купила стакан водки и горячий бутерброд. Раскрыла книгу, на первой странице, цифры через тире словно бусы на нитке, имя Антон. Она выпила еще, закусила булкой с растаявшим в микроволновке сыром, набрала номер…

Никто не хотел отвечать, потом все-таки щелк! Ответила женщина. Даже не Насте, а кому-то рядом.

– Чей это телефон? Больной, это ваш тут пищит-надрывается? Алло, вам кого?

– Мне… Антона.

– Больные, кто Антон?

Какое-то мычание, голоса с эхом, будто тетка в бассейне.

– Перезвоните.

– Я извиняюсь, а что это? Куда я звоню?

– Вы не знаете где ваш друг?

– Нет…

– Мариинская больница, вторая терапия.

Гудки.

О кей, гугл, Мариинская больница…

Нужную дверь она нашла, когда на улице начинало темнеть, присела на лавочку, можно никуда не спешить. Огляделась, бывший чей-то дворец, запах лекарств, мочи, хлорки. Народ туда – сюда, очередь в гардероб, сквозняк гоняет по мраморному полу голубые пакетики, которые надевают поверх ботинок…

Второй раз звонить не пришлось, он сам спускался вниз по широкой дворцовой лестнице в рубашке, джинсах и домашних тапочках. Сразу узнала его, разглядела, что он старше ее лет на двадцать. Но это не обескуражило, ей самой, вдруг, стало стыдно за свой плащ из прошлого века и ботинки как у Гермионы. И воняет от нее как от пивной канистры…

Навстречу Антону вскочил со скамейки тот лохматый, он вытряхнул из пакетов одежду. Антон напялил охламонскую куртку, сапоги, шапку. Смеясь и что-то громко вспоминая, эта пара вышла на улицу. Все это произошло напротив в пяти шагах, не заметили, прошли мимо…

Неделю он здесь, сначала привезли в наркологическое отделение и выгнали бы из больницы на следующий день, если б не высокая температура. Простудился, думали, двухсторонняя пневмония, но обошлось. Теперь он будет следить за своим здоровьем, не дай Бог попасть сюда еще раз. В палате двадцать кроватей, все заняты, лежат и в коридорах, ночью не заснуть – храп и задушевный треп до самого утра. Жидкая плоть старух в очереди в столовой, он в футболке, бабушки в халатах с короткими рукавами. Жарища, больницу хорошо отапливают. Хлеб и кисель, больше ничего в рот взять невозможно – еда помои, бомжары, счастливые, хавают с удовольствием.

Сегодня приснилась Настя, будто она стоит на улице под окнами, пишет ему записки, комкает и кидает, пытается попасть в форточку. А он лежит, ничего не замечает, и наконец, комок бумаги залетает в палату, катится по полу к его кровати…

Выписали. Дали зеленую бумажку – больничный лист.

– Алло, Фил, ну ты где? Меня уже выгоняют.

– Здесь, я сейчас.

Олег принес пакет с одеждой. Вышли на улицу, первый литр свежего воздуха, голова кружится. Телефон звонит, опять этот неизвестный номер, только бы не с работы.

– Але. Настя?..

Настя идет по Невскому проспекту, толпа хватает ее за плечи, крутит на перекрестках. Она счастлива, первый раз в жизни. Счастье – горемычное слово затоптанное, нивелированное до нуля гавностатусами в социальных сетях. Но она именно счастлива, звенит в груди колокольчик, улыбка сковала лицо, ей не разогнуть этот смайл, выглядит, как дура.

Видит, как эти двое пропали под вывеской "Бигмак", вот их головы за столиком у самого окна. Антон смотрит на ноги прохожих – окна здесь низкие, очкарик ушел покупать еду. Антон ждет ее, полчаса назад они договорились встретиться. Здесь. Настя спряталась за рекламный щит, толпа теперь не мешает, шелестит мимо, не задевая ее своими конечностями. Телефон шевелится в кармане, десять миллионов не принятых звонков. Мама и Денис. Да хоть десять миллиардов, она сегодня не вернется, может, и завтра и послезавтра. Она здесь больше не живет…

Пишет маме СМС, с трудом находит нужные слова, отправляет. Можно идти. Но что он там делает? Настя видит, как Антон пишет, пишет, пишет в том самом блокноте, будто растягивает на бумаге невидимую пружину, как стержень авторучки догоняет ускользающую нить вдохновения. И Настя понимает, что ему сейчас не до нее, что происходит что-то важное и лучше не мешать, не отвлекать. Пришел его друг с подносом, и ей тоже холодно и голодно, хочется пива и сочный пирог с мясом. Она вошла в закусочную, присела за первый пустой столик.

– Что ж, посидим немного.

И раскрыла книжку, стала читать:

– Моя мать всю жизнь метала икру,