Кондрат Булавин

– Для чего?

– Велено те угодия отписать Изюмскому полку.

Кондрат скрипнул зубами, ожег дьяка свирепым взглядом.

– А соляные варницы?

– А варницы отписаны на государя. Ведать теми варницами отныне будет Семеновская канцелярия.

Существовала государственная монополия на соль. Обширные преобразования, а в особенности война, требовали огромных средств. Соляной монополии, как источнику государственных доходов, придавали большое значение. Ее и стали теперь вводить на Дону. Соляные варницы, сосредоточенные главным образом в Бахмутском районе, были войсковой собственностью. Существовали также небольшие соляные промыслы отдельных домовитых казаков.

– Ха, – недобро усмехнулся. Кондрат. – А наши новопоселенные городки, – спросил он, – что по тем речкам, куда девать будете?

– Те городки велено Изюмскому полку снесть… уничтожить…

Кондрат побагровел от гнева.

– Снесть, уничтожить? – сдерживая себя, сказал он. – Да вы их нам строили?.. Что молчишь-то?

Дьяк пожал плечами.

– Да ведь я тут ни при чем. Что приказывают, то и выполняю… На то есть царев указ…

– Царев указ… А людей куда будете девать с тех городов?

– Всех жилецких людишек приказано выслать на прежние их места, кто откуда пришел…

– Ух ты! – Булавин ударил кулаком по столу. – Посадите его, браты, под караул! – приказал он казакам. – А потом поглядим.

Десятки рук с готовностью схватили дьяка и потащили его из избы. Кондрат гневно окинул взглядом оставшихся в избе казаков.

– Уходите отсюда все до единого!

Казаки молча вышли на улицу.

– Ложись спать, Григорий!

Гришка, зная, что Кондрат в гневе не скуп и на кулаки, не стал возражать и покорно улегся на топчан, закрыл глаза, хоть спать ему не хотелось.

Кондрат сел на скамью, облокотившись о стол, задумался.

Уже несколько лет подряд велась ожесточенная борьба между Донским войском и Изюмским полком из-за спорных земель. Бахмут-городок много раз переходил из рук в руки. Не раз разрушался до основания, не раз переносился с места на место. Теперь в их борьбу вмешался сам царь и стал на сторону изюмцев. Их донские земли отдал изюмцам, а солеварни отбирает в казну. Донское войско теперь лишалось большой выгоды. Ведь они, домовитые казаки, вели широкую торговлю солью, богатели от этого, а теперь будет богатеть казна. Да и он сам, Кондрат, ущемлен сильно. Теперь не быть ему атаманом соляных промыслов, не властвовать над солеварами.

«Не иначе, – думает Булавин, – все это подстроили бояре. Они, проклятые, натолкнули царя на такой шаг. Можно ли это терпеть? Да ведь если так поддаться, то, за недолгим станет, бояре и совсем нам на шею сядут».

До рассвета Кондрат с разгоряченной головой сидел в избе, обдумывал создавшееся положение.

– Нет! – хлопнул он кулаком по столу и встал. – Мы еще потягаемся. Поглядим, чья возьмет… Гришка, вставай! – разбудил он сладко спавшего Григория. – Пойди приведи дьяка.

…Дьяк стоял перед Булавиным позеленевший, осунувшийся. Он знал казачьи нравы и провел страшную ночь, готовясь к наихудшему.

– Горчак, – сказал спокойно Кондрат, – извиняй, что я погорячился. Но ты должон разуметь, что встревожил наши сердца…

– А я разумею, – кивнул головой дьяк. – Для вас кровное дело отстоять свои земли…

– Горчак, – продолжал Кондрат, – я тебе зла делать не буду… Не по своей охоте приехал ты наши земли да варницы отбирать. Бояре тебя на это дело послали.

– Это указ самого государя, – возразил дьяк.

– Знаю я, – крикнул Кондрат, – бояре натравили царя на нас!

Дьяк промолчал.

– Езжай, Горчак, к себе подобру-поздорову… Лиха тебе никто не сделает… Скажи своим боярам-лихоимцам, что бахмутский, мол, атаман Кондратий Булавин сказал крепко-накрепко, что покуда он, мол, жив, Бахмут-городка и солеварниц он, мол, не отдаст… Понял? Не отдам!.. Езжай с богом!..

Дьяк поклонился Кондрату и, повеселевший оттого, что остался жив, проговорил:

– Порасскажу, атаманушка, я все своим начальным людям, но…

– Что «но»? – нахмурился Кондрат.

– Послушай, что скажу… Зря ты затеваешь это дело… Отступись, по-доброму отдай землю и варницы… Солеварни государственными будут. Казна ими владеть будет. Сил у тебя не хватит их отстоять… Сокрушат, сомнут тебя… Зря пропадешь…

– Не отступлюсь! – оборвал Кондрат. – За правду готов умереть.

– Ну, гляди. Я тебя от доброго сердца хотел упредить, а там как знаешь, дело твое… Прощай!

Глава ХIII

Солнце медленно всходило, и длинные темно-лиловые тени ложились на кривых московских улицах.

Столица оживала. У резных тесовых ворот, с причудливыми коньками и петушками наверху, заскрипели ржавые засовы. Бабы, стуча деревянными бадьями, побежали к колодцам. У распивочной избы уже толпились ранние посетители. Кабак был еще закрыт, и кабачные завсегдатаи поглядывали на дверь, с нетерпением ожидая, когда она гостеприимно распахнется.

Дробно забил барабан. Под его бой, ладно отстукивая толстыми подошвами по пыльной, прибитой дороге, прошел взвод семеновцев с ночного караула.

Царь Петр, стоя у распахнутого оконца, в короткой ночной рубашке и грубом колпаке, зевая, смотрел на просыпавшуюся Москву.

Полюбовавшись выправкой солдат – плодом своей долголетней работы, Петр отметил, что солдатский барабан стучал глухо, у него нужно сменить кожу.

Приехав в Москву вчера поздно вечером, Петр не отправился в Кремль, как это он делал обычно, а остановился в просторном доме своего любимца, денщика Нартова.

– Пирожки с калиной!.. Пирожки с калиной!.. Горячие, свежие! – тоненько прокричал, промелькнув мимо окна, мальчишка с лотком на голове.

Царь любил пирожки с калиной.

– Эй, малый! – высунулся он в окно.

Босоногий веснушчатый мальчишка обернулся и, увидев царя, обомлел от ужаса.