Скольжение в бездну: пошаговая инструкция

Скольжение в бездну: пошаговая инструкция
Денис Игоревич Воронцов

Студент по имени Риччи влюбляется в преподавательницу по криминологии – молодую лекторшу Натали. К концу обучения он решает писать под ее руководством дипломную, но происходит нечто невообразимое – неизвестный маньяк нападает на нее, и она в тяжелом состоянии попадает в больницу. Все подозрения падают на Риччи, но разве мог он совершить подобное? Одержимый жаждой мести, парень находит маньяка, и это становится его роковой ошибкой – совсем скоро он начинает понимать, что все не так просто, как кажется на первый взгляд, и что он и сам теперь превращается в ненасытное чудовище…

Денис Воронцов

Скольжение в бездну: пошаговая инструкция

В ее кабинете (вместо пролога)

В ее комнате пахнет ладаном.

The Seeds. «Up in Her Room»

В ее кабинете пахнет хризантемами. В ее кабинете стильные рифленые стены, рельеф которых повторяет изгибы морских волн. В ее кабинете свежевыстеленный паркет, на котором нет ни единой царапинки. В ее кабинете массивный дубовый стол, начищенный до блеска и отражающий каждый контур потолочных квадратов. В ее кабинете огромное пластиковое окно с забрызганным кровью подоконником и батареей, белое кожаное кресло, которое будто бы изрисовал красным сам Джексон Поллок. В ее кабинете так много кровавых брызг, что мне понадобилось бы не меньше недели, чтобы все отмыть и избавиться от следов.

Я стою посреди кабинета и понимаю – впервые в жизни мне страшно. Страшно взглянуть на часы, чтобы осознать, как мало времени у меня осталось. Страшно представить, что со мной будет через несколько часов или минут, когда все узнают о случившемся. Страшно сдвинуться с места или хотя бы моргнуть, как будто от этого зависит мое существование…

Я стою и смотрю на собственные руки, словно пытаясь понять, во сне ли нахожусь. Мои пальцы побелели и дрожат так, будто я оттачивал «Зимний ветер» сутки напролет, а полузасохшие капельки крови внушают ощущение, словно мой разум занесло в тело художника, едва завершившего что-то вроде одноцветной картины. Очень жуткой и очень мерзкой картины.

«Зимний ветер». Мне было всего четыре года, когда я наблюдал, как пальцы кузины бегают по черно-белым клавишам, заливая гостиную почти волшебными звуками шопеновских этюдов. Я хотел научиться играть точно так же, но с тех пор, как ее не стало, фортепиано превратилось для меня в нечто вроде ящика Пандоры, прикоснуться к которому мне так и не хватило духу. И вот сейчас я бы сел за него даже не задумываясь, чтобы хоть на минуту отвлечься от того, что только что произошло.

Да, может быть я убийца. Но разве любой другой не поступил бы на моем месте точно так же? Разве не бывает ситуаций, единственным выходом из которых становится пусть и хладнокровное, но неизбежное и неумолимо логичное убийство?

И пусть это прозвучит чудовищно, но чем больше я думаю о случившемся, тем сильнее убеждаюсь – иначе и быть не могло. Нет, я вовсе не обладаю какой-то сверхтеорией, оправдывающей убийство кого-либо вообще или кого-то в частности. Нет абсолютно никакого оправдания умышленному убийству, совершенному в здравом уме. И уж тем более нет оправдания психопату вроде меня, даже если правильно понимать слово «психопат».

Но я и не оправдываюсь. Меньше всего мне хотелось бы искать оправдание своему поступку, хоть самопоедание и лежит в основе человеческой природы. Можно очень долго рефлексировать, перебирая в уме все возможные варианты развития событий, выискивая причины и следствия, начиная с малейших пустяков вроде ножа в сейфе и заканчивая сегодняшним эпизодом. Но итогом будет лишь одна простая мысль: минуту назад я сделал то, к чему и так все шло, насколько бы фатально это не звучало.

Минуту назад я убил Кристину Фитчер. Вот так – взял в сейфе нож, выловил момент и расправился со своей фам-фаталь прямо на рабочем месте. И хотя мне пришлось уже тысячу раз пожалеть об этом, пусть весь мир пойдет прахом, если это не самый логичный поступок, который кто-либо когда-либо совершал.

Что дальше?

Мысли путаются. Я все больше начинаю сходить с ума, но не от того, что сделал, а от того, как: нужно быть отчаявшимся до безумия, чтобы убить коллегу, да еще и в помещении криминалистического центра. Девяносто три процента нераскрытых убийств – те, в которых между жертвой и убийцей ничего общего. Даже попади я в семь процентов счастливчиков, есть множество факторов, которые совершенно не играют мне на руку: я рассказал всем, кому только можно, что проведу субботний вечер на работе, я попал на камеры у входа в здание и в коридоре, меня видел постовой у ворот, а следов моего присутствия нет разве что на потолке.

С другой стороны, в этом и суть – совершить максимально рискованный поступок, не задумываясь о последствиях. Сделать нечто предельно отбитое, предельно безбашенное, поднять планку настолько, насколько это возможно. Иначе маниакальная фаза сожрала бы меня изнутри.

Но что же дьявол раздери дальше?

Идея о суициде больше не кажется такой безумной, но я не стану этого делать: как ни крути, лишить себя жизни невероятно сложно, особенно в моем нынешнем состоянии. Я словно заново родился, и было бы бесконечной глупостью покончить с собой в самый разгар апофеоза. Да, придется очень сильно постараться, чтобы «выйти сухим из воды», но с моим талантом возможно все. Иначе я бы не стоял здесь, в шаге от бездны, в которую чуть не провалился, но которой снова удалось избежать.

Пока что.

Я знаю, что рано или поздно в нее соскользну. И я даже знаю, сколько шагов у меня ушло, чтобы достичь ее. Но я и подумать не мог, насколько простым окажется первый шаг…

Часть I. Скольжение

Шаг первый

Ее звали Натали. Тонкая, рыжая, с веснушками по всему телу, словно небесный кондитер посыпал ее кожу корицей. Всегда в очках от Гуччи и всегда на своей волне, транслирующей рок-н-рольное безразличие практически ко всему. Словом, преподаватель от бога, черт бы ее побрал.

Когда она впервые переступила порог аудитории, мне вдруг стало не до учебы: в голове моей разразился персональный Вудсток, и будь я проклят, если не слышал за спиной самого Моррисона: «Неужели ты думаешь, что станешь парнем, который заставит королеву ангелов вздыхать?»

«Привет. Я люблю тебя. Не скажешь мне свое имя?»

– Меня зовут Натали Нилмар, – говорит она, садясь за стол. В забитой до отвала аудитории повисает тишина, как если бы в театре завершился антракт. Могу поклясться, что в руке у нее дымилась тоненькая сигарилла, и что в помещении тут же запахло вишневым маффином, – я буду вести у вас криминологию.

Криминология. Предмет, который я самостоятельно начал изучать еще в школьном возрасте, и ради которого поступил в Морриганский университет. Нет, я не зачитывался взахлеб историями про Шерлока Холмса или Эркюля Пуаро, и мне не так уж и нравились детективные сериалы. Но идея убийства уже тогда плотно засела в моей голове, и я стремился узнать как можно больше о том, что движет серийными убийцами.

– Скажу сразу: мне совершенно наплевать, кто ходит на мои лекции, а кто нет, – продолжает Натали, но я думаю лишь о том, какой приятный у нее голос, – если вы пришли поболтать, позалипать в телефон или еще что-то – лучше не приходите, честное слово. «Энки» не ставлю. Меньше народу – больше кислороду.

Я буду ходить на каждую лекцию. Садиться в первых рядах, кого бы мне ни пришлось подвинуть. Пытаться шутить, насколько бы плоскими и неуклюжими не казались мои шутки. Мой конспект будет представлять собой учебник по криминологии, написанный от руки и обрамленный в кожаную оправу, как рукопись Видока. Я буду знать о предмете все, как если бы писал докторскую диссертацию, или как если бы сам его изобрел. Потому что я…

Влюбился? Тому, кто придумал это слово, явно не хватило ума понять, что одними буквами здесь не обойтись. Если только он не пропел его под аккомпанемент шаманских завываний, окруженный треском костров, шуршанием хвороста и шелестом ливней. Если так, то это слово наверняка было частью магического ритуала, апофеозом которого стало жертвоприношение. А в роли жертвы выступал парень, который…

Помешался? Наверное, так будет правильней сказать, хотя бы потому, что этот термин более понятен. Я стал одержим идеей проводить как можно больше времени с женщиной, которую впервые увидел, и о которой не знаю ровным счетом ничего. Разве это не похоже на клинический случай помешательства?

Потакая своему нездоровому любопытству, очень быстро я узнал о Натали практически все: она на семь лет старше меня, но благодаря родственным связям успела получить должность ассистент-профессора. Ее отец заведующий кафедры, всю жизнь проработавший шерифом Гринкастла и выведший «гипотезу портретного гистерезиса» (что-то про минимальное количество пикселей, необходимое для идентификации личности по цифровому изображению). Ее муж – мастер по тайскому боксу, и я не раз представлял, как надираю ему задницу в нечестной дуэли, в которой пистолет есть только у меня. Или ружье. Или лук со стрелами, смазанными ядом кураре.

Но чаще всего в своих фантазиях я убивал… ее.

Любого человека в течение жизни посещают эротические фантазии, сюжеты которых так или иначе сводятся к одному: обладание объектом вожделения. Большая часть из амурных грез настолько неправдоподобны, что напоминают сценки порнофильмов, продиктованные костюмами или антуражем, причем чуть ли не в момент начала сьемок. Мне же хотелось максимальной правдоподобности, а самый простой способ обладать кем-то вроде Натали…

«Уничтожение – форма присвоения», сказал однажды преподаватель по философии, ни то цитируя кого-то из классиков, ни то излагая собственные мысли. Я даже не помню, по поводу чего он изрек эту идею, и была ли она связана с фразой «любовь – форма сумасшествия», которую он говорил позже. Но одно знаю наверняка: если поменять местами «уничтожение» и «любовь», смысл не поменяется. Потому что это одно и то же.

Нет, я не собирался ее убивать. Более того, идея воплотить в реальность что-то подобное в студенческие годы показалась бы мне как минимум смешной. Уже тогда я хорошо себе представлял, сколько «против» и «за» нужно взвесить, сколько факторов учесть и как много приготовлений провернуть, прежде чем пойти на это. Но фантазировать никто не запрещал, ведь так?

Последний год учебы ушел на то, чтобы придумать достойную тему дипломной работы (по какому предмету будет моя дипломная, сомневаться не приходилось). Но как бы мне не хотелось выдумать что-то действительно впечатляющее, криминология не тот предмет, где можно дать волю воображению и изобрести нечто новое, особенно без практики, и особенно за такой короткий промежуток времени. В конце концов, когда я пришел на кафедру к Натали, чтобы закрепиться за ней, в моей голове была лишь парочка сырых идей, каждая из которых не тянула даже на реферат.

– Привет, – говорю методистке, черноволосой девчонке с кошачьими стрелками на глазах и медальоном «Анкх» поверх водолазки. Кроме нее в мрачном унылом кабинете никого нет, – а Натали здесь?

– Вышла. – Отвечает, не отрывая глаз от ноутбука. – Можешь сесть подождать, если хочешь.

Сажусь на стул у входа. Осматриваю кабинет, словно место преступления: четыре широких стола, расставленных в шахматном порядке, два – с компьютерами, два – с ноутбуками. Напротив каждого кожаное кресло, удобством уступающее разве что парламентскому. В углу шкаф из красного дерева, с бронзовыми ручками в виде весов. Везде идеальный порядок, кроме дальнего уголка, заваленного талмудами научной литературы и десятками сувенирных побрякушек на полках. «Рабочее место заведующего», проскакивает в уме, и я тут же нахожу подтверждение своим догадкам – на глаза попадаются несколько журналов по портретным экспертизам и монография со спиралью на обложке, посвященная гистерезису.

На стене «Вязовый лес весной» Мунка, точнее его репродукция. И она как нельзя лучше описывает мое нынешнее состояние: я словно забрел не туда, заблудился в оранжевых осенних дебрях, которые почему-то названы «весной». Вроде как нужно что-то делать, и я даже знаю, что именно. Но поможет ли это мне?

Дверь открывается, и в кабинет входит Натали: в желтом пальто и со стаканчиком кофе в руке. В памяти всплывает строчка из песни «Она приходит в красках», перепетая тысячи раз, но только сейчас обретшая реальное воплощение. Чтоб мне провалиться, если не так.

– Ну что, Гера? – Натали подходит к столу под картиной, ставит стаканчик возле покрытой лаком ракушки. – Посчиталось?

– Семьдесят семь процентов. – Гера смотрит в телефон, наклоняя его, будто зеркальце. В любой другой ситуации я бы задумался, почему у моей почти что сверстницы настолько необычное имя. Но сейчас совершенно не до этого.

– Плагиата? – желтое пальто летит на спинку кресла, туда же – лиловый шифоновый шарф, – или обсчета?

– Обсчета, миссис Нилмар. – Гера поправляет прическу, кладет телефон на стол. – Еще считается.

Наступает минута молчания, иначе говоря – момент истины. Меня бросает в дрожь, будто я пришел черт знает за чем, только не закрепить тему дипломной. На миг даже забываю, какого дьявола здесь торчу, и что это за папка у меня в руках. Возникает желание бросить все и улизнуть, пока Натали ничего не просекла. Если только она еще не.

«Просто сделай это», скандирует внутренний голос, ни то подбадривая, ни то насмехаясь. Натали бросает на меня взгляд, и становится ясно – отступать поздно. Сейчас или никогда.