Враги

Враги
Давид Яковлевич Айзман

«Въ конц? февраля шестнадцатил?тнiй маляръ Мотька бродилъ по окраин? городка, неподалеку отъ л?сныхъ складовъ, и сумрачно думалъ о томъ, что сегодня надо работу найти во что бы то ни стало.

День былъ тусклый, гнилой и мертвый, и если бы художнику вздумалось изобразить разстилавшiйся передъ Мотькой пейзажъ, ему пришлось бы употреблять одни только с?рые да черные цв?та. Уродливыя лачужки стояли въ безпорядк?, какъ попало, и ст?ны ихъ, когда-то выб?ленныя, немногимъ св?тл?е были полусгнившихъ, разоренныхъ крышъ. Жалкiя строенiя эти гляд?ли какъ-то особенно хмуро и печально, и, казалось, они въ тупой дремот? грезятъ устало объ избавительниц?-смерти, о пор?, когда, наконецъ, они рухнутъ, разсыпятся и превратятся въ плотную мусорную кучу…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

Давид Яковлевич Айзман

Враги

I

Въ конц? февраля шестнадцатил?тнiй маляръ Мотька бродилъ по окраин? городка, неподалеку отъ л?сныхъ складовъ, и сумрачно думалъ о томъ, что сегодня надо работу найти во что бы то ни стало.

День былъ тусклый, гнилой и мертвый, и если бы художнику вздумалось изобразить разстилавшiйся передъ Мотькой пейзажъ, ему пришлось бы употреблять одни только с?рые да черные цв?та. Уродливыя лачужки стояли въ безпорядк?, какъ попало, и ст?ны ихъ, когда-то выб?ленныя, немногимъ св?тл?е были полусгнившихъ, разоренныхъ крышъ. Жалкiя строенiя эти гляд?ли какъ-то особенно хмуро и печально, и, казалось, они въ тупой дремот? грезятъ устало объ избавительниц?-смерти, о пор?, когда, наконецъ, они рухнутъ, разсыпятся и превратятся въ плотную мусорную кучу. Въ лачугахъ и подл? нихъ было тихо и мертво, какъ и на старомъ кладбищ?, лежавшемъ по ту сторону огромной замерзшей лужи, какъ и въ сумрачномъ пол?, разстилавшемся позади кладбищенской ограды.

И ч?мъ-то страннымъ и нел?пымъ казался уб?гавшiй вглубь поля строй телеграфныхъ столбовъ: кто въ этомъ несчастномъ, подавленномъ кра? станетъ пользоваться телеграфомъ? А тамъ, въ т?хъ сторонахъ, гд? людямъ живется свободно и хорошо, кто заинтересуется зд?шней тоской и умиранiемъ?..

Мотька безпокойно поглядывалъ впередъ, и тяжелыя думы – о заработк?, о хл?б? – ни на минуту не оставляли его.

Отецъ Мотьки, музыкантъ Менахемъ, умеръ осенью, и молодой маляръ былъ теперь единственнымъ кормильцемъ семьи, ея защитой и надеждой. Съ озабоченностью, съ угрюмостью стараго, много испытавшаго челов?ка, добывалъ онъ ей пропитанiе. Заработать что-нибудь малярнымъ д?ломъ въ тяжелую зиму этого памятнаго неурожайнаго года нельзя было, – никто въ город? не строился, никакого ремонта не производилось. И другую работу, сколько-нибудь в?рную и продолжительную, также трудно было найти. Каждый заработокъ, какъ бы малъ онъ ни былъ, по нед?лямъ высл?живался десятками нуждавшихся…

Въ эту мрачную зиму нищета въ город? была неслыханная, и она возростала съ каждымъ днемъ. Люди съ измученными больными лицами, оборванные, почти босые, осаждали с?ни "богачей", робко плакали и причитали, молили подобострастно и униженно, и иногда, выведенные изъ себя, въ остервен?нiи, разражались истерическими проклятiями и угрозами…

Богачи ходили смущенные, испуганные, теряли голову, не знали, что д?лать. Больше тысячи б?дняковъ надо было кормить ежедневно, а средствъ не хватало и для двухъ сотъ.

И Мотькина семья голодала тоже. Но время отъ времени молодой маляръ приносилъ двугривенный или полтинникъ, приносилъ хл?бъ или кувшинъ молока, и тогда на окружавшихъ его высохшихъ д?тскихъ личикахъ появлялось выраженiе праздничное, радостное.

– Какъ-нибудь зиму промаемся, а ужъ весной, Богъ дастъ, д?ла пойдутъ лучше, – говорилъ Мотька своей матери Хас?. – Начнутся постройки, будетъ работа… Въ клуб? ремонтъ, въ городской управ?… Я разсчитываю Роз? купить на выплату чулочно-вязальную машину… Это д?ло недурное! Бенюмена, пока что, отдамъ въ талмудъ-тору, а для Берчика возьму учителя, въ гимназiю готовить…

– Что это ты, Господь съ тобой? – съ тайнымъ умиленiемъ восклицала Хася.

Гимназiя для Берчика, шустраго, видимо очень способнаго десятил?тняго мальчугана, была лучшей мечтой Хаси. И б?дная женщина сладко замирала, когда, закрывая глаза, рисовала себ? своего птенца въ синемъ мундирчик?… Отчего бы Берчику и не учиться? Онъ хуже другихъ, что ли? Не такъ уменъ, не такъ красивъ, какъ другiе? Од?ть его, какъ сл?дуетъ, обмыть хорошенько, подкормить съ м?сяцъ, другой, – еще получше другихъ будетъ. Прямо – генеральское дитя!

– Непрем?нно въ гимназiю! – задумчиво говорилъ Мотька. Пусть будетъ образованный. Учителя возьму, книги стану покупать, за все буду платить… На части разорвусь, носомъ землю пахать стану, а его въ люди выведу! – воспламеняясь, добавлялъ онъ.

Увы! свою преданность братишк? и готовность разорваться для него на части Мотьк? пришлось доказать еще задолго до прiисканiя работы, – и совс?мъ не покупкой книгъ и не приглашенiемъ учителей…

Берчикъ забол?лъ скарлатиной: надо было его спасать.

Дв? нед?ли Мотька не смыкалъ глазъ, б?гая по докторамъ, по "благод?телямъ", по благотворительнымъ учрежденiямъ… Откуда-то онъ приносилъ и чай, и ромъ, и л?карства, и топливо, и даже ванну гд?-то добылъ… На Хасю нашло тупое отчаянiе. Она ни во что не вм?шивалась, ни въ чемъ не помогала сыну, сид?ла въ холодныхъ с?няхъ и дико водила глазами. А Мотька д?йствовалъ такъ д?ловито, такъ энергично и неутомимо, что, не смотря на ужасныя условiя, отстоялъ таки умиравшаго брата. И когда впосл?дствiи Хася очнулась н?сколько и пришла въ себя, она смотр?ла на своего первенца съ тайной робостью, съ безконечнымъ почтенiемъ, – какъ на свышепосланнаго ей хранителя и защитника.

Да и въ собственныхъ своихъ глазахъ Мотька сталъ съ т?хъ поръ выше и важн?е. Онъ понялъ еще ясн?е, какъ необходимъ онъ семь?…

II

– Эге, маляръ, это ты?

Мотька вздрогнулъ и обернулся.

Передъ нимъ стоялъ огромнаго роста челов?къ въ длинной шуб? и большой бобровой шапк?. Это былъ влад?лецъ пивовареннаго завода, чехъ Кубашъ. Въ прошломъ году, весной, Мотька сум?лъ такъ ему угодить, что получилъ приглашенiе заходить на пивоварню "каждый разъ" и пить пива "сколько угодно". Но потомъ случилось такъ, что Кубашъ заподозрилъ Мотьку въ краж? у дворника Анисима трехъ рублей и жестоко его избилъ. И оттого, завид?въ теперь обидчика, Мотька затрепеталъ вс?мъ т?ломъ и въ ужас? сталъ пятиться назадъ.

– Слушай, – продолжалъ чехъ, стараясь изобразить на своемъ гладкомъ, бритомъ, съ короткими с?доватыми бачками лиц? ласковую улыбку. – Ты, маляръ, тово… Обид?лъ я тебя, понапрасну обид?лъ… Деньги-то рыжiй Митричъ укралъ, пильщикъ… Потомъ все въ точности раскрылось…

– Ага! – издали вскричалъ Мотька, и глаза его торжествующе засверкали.

– Анисимъ, дуракъ, зналъ, кто укралъ, да молчалъ… выдавать не хот?лъ… А потомъ… когда… ну, вотъ когда съ тобой это вышло, пришелъ и разсказалъ… Ну, ты ужъ тово… Ты маляръ хорошiй, я знаю. Л?томъ буду строить флигель, непрем?нно теб? работу дамъ, непрем?нно.

– Я-жъ вамъ божился, что я не воръ!

– Ну, что ужъ… кто тебя зналъ… Д?ло прошлое, не вернешь… Жал?ю, а не вернешь… А теперь теб? работы не надо?

Мотька молчалъ и хмуро поглядывалъ на чеха.

– У меня на пивоварн? ледники набиваютъ; ступай, если хочешь, на р?чку ледъ колоть.

Мотька продолжалъ молчать. Брать работу у обидчика было тяжело…

– Сорокъ коп?екъ въ день.

Кубашъ распахнулъ шубу, досталъ большiе стальные часы и, погляд?въ на нихъ, добавилъ:

– Теперь дв?надцатый часъ; ну, это ничего, я теб? зачту за день… Работы на нед?лю хватитъ.

Мотька стоялъ въ отдаленiи и нер?шительно озирался.

– Да ужъ ступай, чего тамъ, – настаивалъ Кубашъ. – Знаешь, въ Лозахъ, позади мостковъ. Тамъ ужъ увидишь: люди работаютъ… Скажешь, я прислалъ… Ступай, ничего…

– Хорошо, я пойду, – хриплымъ голосомъ, черезъ силу, пробормоталъ Мотька.

И, поклонившись Кубашу, онъ скорымъ шагомъ сталъ перер?зывать поле.

В?теръ дулъ съ юга, сырой и р?зкiй. Морозъ упалъ совс?мъ, верхушки кочекъ слегка оттаяли, и идти было трудно: нога скользила и то и д?ло попадала въ рытвины. Мотька шагалъ межой и смотр?лъ впередъ себя, гд?, верстахъ въ двухъ, за буроватой полосой сухого и мертваго камыша, прятались кривыя извивы широкой р?ки. По черной и крутой дорог?, подл? телеграфныхъ столбовъ, медленно тащились нагруженныя льдомъ подводы. Лошади были измученныя, жалкiя, и карабкались он? съ великимъ трудомъ, вытягивая впередъ свои несчастныя головы, уродливо выгибая спины и выдыхая ц?лыя тучи с?раго, мутнаго пара. Временами, окончательно выбившись изъ силъ, он? останавливались, и тогда извозчики принимались ихъ бить ногами и кнутовищемъ, въ животъ и по голов?, и оглашали угрюмую пустоту дикимъ и мучительнымъ крикомъ…

– Ничего не под?лаешь, – думалъ Мотька, приближаясь къ камышамъ. – Надо смириться, работать на Кубаша. Онъ все-таки хорошiй челов?къ. Другой обидитъ и никогда не признается, что сд?лалъ это понапрасну. Вотъ, наприм?ръ, мусю Цыпоркесъ: этотъ еще пожаловался бы въ часть и кричалъ бы по всему городу, что я его обокралъ. А Кубашъ вотъ сегодня за ц?лый день заплатитъ… сорокъ коп?екъ… Ну, и славу Богу! Работы, говоритъ, на нед?лю будетъ. Что-жъ, это деньги: заплачу за квартиру и еще полъ-м?шка картошки куплю… Д?ти совс?мъ изголодались… Таки спасибо Кубашу, ей-Богу, спасибо…

И, насвистывая отъ удовольствiя, Мотька сталъ спускаться къ камышамъ.

Р?ка, саженъ полтораста въ ширину, вся сплошь затянута была б?лесоватой ледяной корой. Только въ самой серединъ тянулось большое прямоугольное темное пятно. Въ этомъ м?ст? ледъ былъ уже сколотъ, и вода, сдавленная съ четырехъ сторонъ, ходила въ полынь? мелкой рябью, сумрачная и сердитая. Она упорно билась о свою кр?пкую раму и неустанно рокотала, злов?ще и многозначительно… Ближе къ противоположному берегу, покатому и заросшему чахлымъ лознякомъ, стоялъ рядъ черныхъ, ветхихъ баржъ, а нисколько вл?во отъ лозняка тянулись огороды, и среди нихъ острымъ горбомъ черн?ла одинокая землянка. Все въ этомъ м?ст? было уныло, б?дно и пусто, и на много верстъ вокругъ не видно было живого существа. Только посреди р?ки, неподалеку отъ темной проруби, стояли три челов?ка и вяло постукивали ломами объ ледъ.

Одного изъ нихъ Мотька узналъ еще издали. Это былъ дворникъ Анисимъ, необыкновенно смирное, безсловесное созданiе, – тотъ самый дворникъ Анисимъ, у котораго украденъ былъ кисетъ съ тремя рублями. Теперь на Анисим? были бурыя валенки и обл?зшая баранья шапка съ наушниками. Двухъ товарищей его Мотька тоже, какъ будто, встр?чалъ. У одного была густая желтая борода и такiе же желтые всклокоченные волосы. Онъ былъ невысокъ ростомъ, но широкъ въ плечахъ, кряжистъ и, видимо, очень силенъ. Но лицо было одутловатое, желто-с?рое, какъ у челов?ка съ очень больной печенью. Од?тъ онъ былъ въ какую-то женскую кл?тчатую фуфайку, перехваченную въ пояс? синимъ платкомъ, и въ св?тло-с?рый котелокъ съ обломанными полями. Л?тъ ему можно было дать около сорока. Въ челов?к? этомъ Мотька скоро узналъ "рыжаго Митрича", – того самаго, который укралъ у Анисима деньги, и за проступокъ котораго молодой маляръ такъ жестоко поплатился.

Подл? Митрича толокся тщедушный, с?денькiй старичокъ, въ безм?рно широкомъ, рваномъ армяк? и въ лаптяхъ.

Ты, Ягоръ, ты Ягоръ, ты Ягорушка,
Золотая, золотая ты головушка… —