Враги

весело и быстро п?лъ онъ, приплясывая и постукивая себя небольшими кулачками по с?дой голов?…

– Богъ въ помощь, землячки! – крикнулъ Мотька, приближаясь.

– Здорово! – Егорушка пересталъ плясать и дружелюбно уставился на Мотьку. – Здравствуй, малецъ!.. Прогуляться вышелъ? По бульвару пройтиться?

– Пособлятъ пришелъ… Меня къ вамъ Кубашъ въ товарищи прислалъ.

– Вотъ лиход?й!

Егорушка хлопнулъ себя по бедрамъ и радостно взвизгнулъ.

– Въ товарищи? Вотъ это, братуха, въ аккуратъ выходитъ, подъ кадрель… Насъ тутъ всего трое, танцовать-то и неспособно… Бери, братуха, ломъ, да и становись сюды… Митричъ, слыхалъ? – обратился онъ къ желто-бородому: – вотъ кумпаньонъ къ намъ пришелъ.

Митричъ медленно отвелъ въ сторону ломъ и сумрачно посмотр?лъ на Мотьку.

– Канпаньонъ? – тусклымъ, простуженнымъ басомъ прохрип?лъ онъ. – Какой онъ мн? канпаньонъ, иродово с?мя?

Брови у Егорушки вдругъ вздернулись кверху, глаза расширились и округлились. Съ наивнымъ непониманiемъ огляд?лъ онъ Митрича, потомъ Мотьку, потомъ снова Митрича…

– Ты чего это такъ? – не то съ любопытствомъ, не то съ безпокойствомъ воскликнулъ онъ. – Ну, чего ты, га? Ну, зач?мъ?

– А вотъ зат?мъ, – отрубилъ Митричъ. – "Канпаньонъ"!.. Пархъ, а не канпаньонъ.

Въ голос? его слышалась глубокая ненависть и презр?нiе, а но выраженiю глазъ и по движенiю фигуры было видно, что онъ не прочь бы дать новому компаньону по затылку. Мотька растерянно посмотр?лъ на этого кр?пкаго, сильнаго челов?ка – и посп?шно отошелъ къ Егорушк?…

– Экiй ты, Митричъ, га! – съ веселой и вм?ст? тревожной ласковостью заговорилъ старикъ. – Лиход?й в?дь ты, га?.. Ей, право, лиход?й!.. Ну, чего серчаешь? Чего къ мальчонк? присталъ?

– Сволочь онъ! – зарычалъ Митричъ, и глаза его злобно сверкнули подъ нависшими желтыми бровями. – Зач?мъ сюда прил?зъ, жидюга проклятый?

– Я къ вамъ не л?зу… я васъ не трогаю, – заговорилъ изъ-за спины Егорушки Мотька. И голосъ его, вообще тонкiй и слабый, звучалъ теперь, какъ у десятил?тняго мальчика. – Я вамъ не м?шаю… Меня прислалъ господинъ Кубашъ.

– Ну, вотъ что, – торопливо подхватилъ Егорушка, и маленькое, бурое лицо его озарилось д?тски-радостной улыбкой. – Прислали тебя работать – ты и работай. Работай себ?, знай, и не разговаривай. Экiй ты какой!.. Не понимаешь д?ла… Когда тебя прислали, такъ ты, стало быть, исполняй… А ты разговаривать. Тутъ, братъ, разговору не надо, тутъ сурьезно надо…

Личико Егорушки сд?лалось вдругъ д?ловитымъ и важнымъ.

– Потому ледъ это… Его колоть надо. Ну и… и все… Ступай, братуха, на тотъ берегъ, къ огороднику, бери ломъ и валяй… Нечего тутъ…

– Ахъ ты, египетскiй! – съ сердцемъ проворчалъ Митричъ, принимаясь снова за работу. – Приползъ, нечистая сила! Онъ теб? всюду вползетъ!

– Вползетъ, это правильно, – примирительно согласился Егорушка.

– Сейчасъ тутъ р?ка, поле, степь – чисто, свободно… А приперъ вотъ этакiй – Симъ, Хамъ и Яфетъ, все сразу и прокоптитъ!

– "Прокоптитъ"! – подхватилъ Егорушка и отъ удовольствiя топнулъ лаптемъ. – Это в?рно, что прокоптитъ. Ей право! Вишь сказалъ! А?! Прокоптитъ! Ахъ, лиход?й!

– Племя нечистое.

– О? Нечистое?

– Хуже нечистаго: Іуды, кровососы ана?емскiе…

Егорушка посмотр?лъ на Мотьку.

– Эхъ, мальчонка, – сочувственно прокряхт?лъ онъ, – видишь ты! Вотъ д?ла-то… Д?ла-то, говорю, вотъ какiя. А ты ступай, пока что, за ломомъ, ступай, братуха, нечего тутъ.

Мотька обвелъ испуганнымъ взглядомъ и своего врага, и своего защитника, и сохранявшаго все время полное безмолвiе Анисима, и потомъ тихонько, осторожно ступая, поплелся на льду на другой берегъ, гд? въ круглой землянк? хранились нужныя для колки льда принадлежности.

– И чего отъ меня хочетъ этотъ разбойникъ, – думалъ онъ, – что я ему сд?лалъ? Такая ужъ наша еврейская доля.

И Мотька сталъ думать о томъ, что его пресл?довали всю жизнь. Вотъ на эту самую р?ку приб?галъ онъ купаться въ д?тств?, и русскiе мальчики жестоко били его и не впускали въ воду… Когда онъ, выкупавшись, выходилъ изъ воды, они швыряли въ него пескомъ и грязью, и онъ вынужденъ бывалъ снова л?зть въ р?ку. Мальчишки швыряли опять и опять, въ теченiе получаса и больше, и онъ весь син?лъ отъ холода, кочен?лъ и трясся; а мальчишки над?вались надъ нимъ и хохотали, завязывали въ тугiе "сухари" рукава его рубахи и смачивали ихъ въ р?к?, чтобы сд?лать еще бол?е труднымъ распутыванiе узловъ… Плавалъ Мотька неум?ло. Онъ безпорядочно и неловко ударялъ по вод? сжатыми кулаками, и товарищи говорили, что онъ "м?ситъ булки". И этимъ неум?ньемъ его русскiе мальчики тоже пользовались и часто "топили" его, пригибая къ р?чному дну… Постоянныя пресл?дованiя, постоянная мука!.. Когда, четыре м?сяца назадъ, отца Мотьки на черныхъ носилкахъ несли на кладбище, какой-то извозчикъ кричалъ во всю глотку: "Жидъ сдохъ, Хайка осталась. Ступай, Хайка, въ казарму, солдатъ вкусн?е жида"… А прохожiе поощрительно см?ялись…

III

Мотька вернулся къ м?сту, гд? кололи ледъ, и, устроившись подл? Егорушки, принялся за работу.

– Гепъ, гепъ, гепъ! – передразнивалъ его Митричъ, суетливо и неуклюже раскачиваясь вс?мъ т?ломъ. – Гепъ… дохлая морда…

– Ты, мальчонка, не такъ, – училъ Мотьку Егорушка:– гляди-ко сюда, сюда гляди! Ты вотъ какъ: прямо ломъ подымай, да внизъ яво и бухай!.. Да ты не сп?ши, не сп?ши… Гляди-ко суды, вотъ: расссъ!.. расссъ!..

– Ахъ, вей! – кричалъ Митричъ, хватаясь за воображаемые пейсы. – А ловко тебя Кубашъ отколотилъ, да, видно, мало. Небось, опять деньги станешь красть… Жиды на это д?ло мастера здоровые!

При этихъ словахъ, сосредоточенный Анисимъ прервалъ работу и вытаращилъ глаза. Минуты дв? смотр?лъ онъ на Мигрича пристально, напряженно, словно соображая что-то… Потомъ, не проронивъ ни слова, слегка отвернулся и опять сталъ д?йствовать ломомъ.

– Кербеле, копекесъ, – продолжалъ Митричъ, – три рубля у челов?ка уперъ, а потомъ – "зачиво нападенiе"!..

Мотька молчалъ и д?лалъ видъ, будто ничего не слышитъ. Егорушка добродушно балагурилъ и всячески старался отвести вниманiе и краснор?чiе Митрича къ другимъ предметамъ. Д?лалъ онъ это, однако же, съ большой осторожностью, видимо побаиваясь своего желтобородаго товарища и заискивая въ немъ. Онъ громко см?ялся его остротамъ, иногда и повторялъ ихъ, съ восхищенiемъ, не всегда, впрочемъ, свободнымъ отъ притворства, причмокивалъ губами и притопывалъ лаптемъ.

– Жидовская нацыя – самая подлющая! – докладывалъ Митричъ.

И мысль эту онъ развивалъ подробно и обстоятельно. Онъ былъ, видно, грамотенъ; тупыя челов?ко-ненавистническiя фразы изъ уличныхъ газетокъ перем?шивались съ темнымъ бредомъ нев?жественнаго, одичалаго челов?ка, и получалось что-то такое безсмысленно-злобное, гнетущее и тревожное, что наивная душа Егорушки и смущалась, и хмурилась… Егорушка любилъ веселье, любилъ побалагурить, посм?яться и поп?ть, а Митричъ преподносилъ ему мрачныя разсужденiя о зловредности и гнусности жидовъ. И Егорушк? было неспокойно, тяжело и непрiятно, онъ жал?лъ "страдающаго изъ-за жидовъ" православнаго челов?ка, и ему хот?лось бы его отъ жидовъ оборонить и за него отомстить, но въ то же время ему какъ-то жаль было и жида, т?мъ бол?е жаль, что въ длинныхъ разсужденiяхъ Митрича б?дной голов? его смутно чуялось что-то нескладное, неправильное и "неподходящее"…

– Э-и-эхъ! – какъ-то неопред?ленно, со странной печалью, кряхт?лъ онъ, когда Митричъ толковалъ ему объ употребленiи евреями христiанской крови. Онъ косился на Мотьку, бросалъ недовольные, но робкiе взгляды на Митрича и какъ-то особенно гулко и часто стучалъ своимъ ломомъ объ ледъ. Печаль и досада переполняли его сердце…

Но когда Митричъ переходилъ къ передразниванiю евреевъ, къ куплетамъ врод?

А жа ними вбокъ
Молодой жидокъ, —

онъ вдругъ весел?лъ и прояснялся. Онъ даже принимался подтягивать Митричу и, бросая время отъ времени дружеское и ободряющее слово безмолвно работавшему Мотьк?, крякалъ радостно и весело, какъ утка, въ знойный день попавшая въ ручей.

Мотька ни единымъ словомъ не отзывался на вс? эти глумленiя.

Сердце его ныло и дрожало, злоба закипала въ немъ. Кр?пко стискивались зубы, и минутами душила потребность броситься на обидчика и избить его… Но Мотька былъ такъ тщедушенъ и слабъ… и съ утра ничего не ?лъ… и дома его заработка ожидали голодныя д?ти…

– Онъ, кажется, никогда не перестанетъ, – въ тоск? говорилъ себ? Мотька.

А Митричъ, д?йствительно, не выказывалъ нам?ренiя перестать.

Прi?хали извозчики, стали нагружать на тел?ги ледъ, и произошелъ короткiй перерывъ. Но вотъ тел?ги, скрипя и раскачиваась, у?хали, и Митричъ опять принялся за свое… Его, видимо, б?сило, что Мотька отмалчивается, и онъ становился все бол?е и бол?е злымъ. Уже онъ не передразнивалъ евреевъ и не п?лъ обидныхъ куплетовъ, – обидныхъ, но все же, большей частью, добродушныхъ, – а свир?по ругался и временами угрожалъ…