Девятый всадник. Часть 3

«Полно, Николай Николаевич. Если граф не хочет, чтобы его имя указывалось, так значит, благоразумнее было бы оставить доклад анонимным».

«Анонимным?» – нахмурился Чарторыйский. – «Но это будет невозможно, господа».

«Он предлагал подписать его моим именем», – заговорил Строганов.

Кристоф снова испытал острое желание взять и выйти. Ему было крайне неприятно, что его обсуждают нынче в третьем лице, словно он взял и испарился из этого сумрачного, душного кабинета, оставив «квартет», как прежде, заниматься своими делами. «Долгоруков, в сущности, прав», – думал он. – «Не надо мне было с ними связываться с самого начала… Но теперь-то сказанного и сделанного не воротишь… Кроме того, кому нужен будет проект, ежели его составим мы с Долгоруковым, Волконским и еще, допустим, Толстым? Да на него не обратят ни малейшего внимания. Здесь же есть хоть какой-то шанс вывести его из сумрака».

«Господа», – произнес он вслух, тихо, что заставило всех невольно к нему прислушиваться. – «Я соберу подписи тех своих соотечественников, кто мыслит со мной едино…»

«Да, там будет только ваша подпись, ну еще, быть может, вашего брата или свата…», – проворчал Новосильцев.

«Как известно, у нас, die Balten, родни видано-невидано, поэтому отметится почти вся Остзея», – пошутил Ливен, что немного разбавило обстановку. Чарторыйский воззрился на него с большим любопытством, и на лице его, сумрачно-смуглом, до дерзости красивом, нарисовалась тонкая улыбка.

«Как видите, в сем случае кумовство полезно», – добавил граф Павел.

«Боюсь, моя бы родня меня прокляла, заявись только я к ним с этим предложением», – проговорил граф Виктор Кочубей.

«Я уже молчу о своей… о нашей», – добавил Строганов.

«А что же скажете за шляхетство польское, князь?» – испытующе спросил у Чарторыйского Новосильцев.

Кристоф кожей почувствовал напряжение, исходившее от Адама, как только тот услышал обращенный вопрос. Очевидно, это был уже не первый случай.

«Поляки покамест не могут ничего поделать, пока не получат свободу», – отозвался он глухо.

«Свободу гнобить своих холопов, или, как вы там их называете, bydlo?» – поднял брови Новосильцев.

Чарторыйский посмотрел на него так, что на месте Новосильцева Кристоф бы провалился в подпол от стыда. Ему показалось, будто в глазах польского князя отражается огонь, яростный и неукротимый, который ныне спалит дерзкого строгановского кузена.

«Ну вот опять…», – вздохнул Павел, прикасаясь знакомым уже Ливену жестом к вискам. – «Суть нашего разговора вообще не в том».

«Ну как же не в том? Все взаимосвязано», – откликнулся Никки Новосильцев. – «Ежели мы освободим рабов, то сие не только в Великороссии или, допустим, Остзейском крае должно произойти, но и на тех польских территориях, которые достались нам по разделу… Иначе сие будет бессмысленно. А вот ежели Польша вдруг объединится, что делать с теми территориями, где крепостное право осталось? Что же из себя будет представлять это государство? Да и стоит тогда его вообще объединять…»

Кристофу надоело это слушать, тем более, он видел и чувствовал, что каждое произнесенное Новосильцевым слово увеличивает головную боль несчастного графа Попо и заставляет князя Адама резко бледнеть. Тот даже привстал, услышав последнюю фразу, и Ливен стал опасаться, будто тот сейчас подойдет к Николаю и ударит его. В этом невысоком, изящном человеке крылась какая-то большая сила, которая могла бы поразить и здоровяка Новосильцева. Кристоф никогда не симпатизировал польскому делу в целом и Чарторыйскому в частности, но нынче что-то заставило его встать на место князя и понять, что тот нынче чувствует.

«Польша, Николай Николаевич, сама будет решать в таком случае, какие законы ей надобны…», – сказал он голосом, не терпящим возражений, и выразительно взглянул на Новосильцева, отчего его лицо совсем потемнело. – «Но мы, однако ж, сильно отклонились от темы…»

Далее заговорил граф Кочубей:

«Ежели эффект от вашей петиции будет столь же высок, сколь мы ожидаем, то мы сделаем то же самое в других губерниях… В идеале представители каждой губернии должны будут подать петиции. Но так как это займет слишком много времени, то достаточно будет лишь ключевых, наиболее важных губерний».

«И почему же мы тогда начинаем с Остзейского края?» – мстительным тоном заговорил Новосильцев. – «Всем нам прекрасно известно, что ливонские бароны или польские шляхтичи мыслят вовсе не так, как дворяне Тульской губернии…»

В его глазах зажегся лукавый огонек. Он явно ожидал, что на его издевку скажет Ливен. Реакции Чарторыйского были ему слишком хорошо известны, даже, верно, наскучили.

«Напротив, господа», – произнес Кристоф так, словно ожидал такое возражение. – «Я заметил, что у многих есть представление об остзейцах как о необычайно просвещенных и прогрессивных людях…»

Новосильцев фыркнул от еле сдерживаемого смеха. Строганов бросил на него осуждающий взгляд.

«Так вот, с прискорбием вынужден заметить, что сие не так», – твердо продолжал граф Ливен, скрестив на груди руки.

«Самокритичненько…», – протянул Новосильцев еле слышно.

«В определенном отношении представления моих соотечественников остались на уровне Темных веков», – продолжал Кристоф. – «Поэтому не вижу смысла полагать, будто средний остзейский барон мыслит как-либо иначе, нежели, например, средней руки помещик из-под Курска… Материальные интересы практически те же самые. Более того, я полагаю, что в некотором отношении русские помещики более гуманны к своим подневольным людям».

«Это почему ж?» – внезапно спросил Кочубей.

«Вы с ними – единый народ», – произнес Кристоф бесстрастным тоном. – «Тогда как у нас – все иначе…»

«Прямо как в Северо-Американских Штатах», – добавил Чарторыйский. – «Негры-рабы и все остальные…»

Пришел черед краснеть и Ливену. Хотя он и подумал, что поляк сказал правду. В некотором смысле, правду. В Штатах негров полагают не вполне людьми, а животными. Некоторые бароны считают латышей и эстонцев говорящей скотиной. Кристофу попадались писанные полвека назад сочинения пастора Менделя, сочувственно относившегося к простому народу, и он обратил внимание, что его описания наружности, быта, нравов и обычаев латышей напоминают по тону и манере выдержки из «Естественной истории» или из тех статей «Энциклопедии» Дидро, где речь шла о диких обитателях леса. Такое ощущение, что сей служитель Господа, благотворитель и благодетель, не считал, что эти люди наделены бессмертной душой, такой же, как те, в чьих жилах текла кровь немецкая или шведская.

«Можно подумать, в Польше как-то иначе…», – начал Новосильцев, но невольно замолчал, когда Строганов стукнул в столешницу кулаком и закричал, теряя выдержку:

«Замолчишь ли ты когда-нибудь? Ну почему ты все время мешаешь?!»

«Изволь, кузен», – обиженно произнес Новосильцев. – «Я могу вообще ничего не говорить».

«И было бы очень хорошо», – добавил Поль. – «По крайней мере, нынче».

«Прошу вас, не ссорьтесь», – умоляющим тоном заговорил Кочубей. – «Давайте вернемся к делам. Ваше Сиятельство, какие-нибудь вопросы у вас имеются?»

Кристоф, к которому была обращена последняя реплика, только головой покачал и добавил:

«Я весьма ценю свободу действий, которую мне предоставляют, и благодарю за оказанное доверие».

«А как же без свободы действий?» – добавил князь Адам. – «В таком деле она только и нужна…»

«Понимаете, я человек военный», – словно оправдываясь, произнес Кристоф. – «Доселе я лишь действовал по приказам свыше, и не привык их оспаривать. Это дело для меня внове, поэтому мне вполне естественно сомневаться в правильности своих поступков».

Новосильцев опять хмыкнул.

«Это понятно», – проговорил Строганов. Тот выглядел совсем больным. Ливен подумал, что ему опять придется его «лечить», но нынче он не мог. Не чувствовал в себе такого желания. Слишком много сил потрачено на этот разговор и на те беседы, что предшествовали ему, оставляя в его душе только желчь. А в таком расхристанном состоянии помогать другому – все равно что калечить…

«Желаем вам удачи», – криво улыбнувшись, произнес Новосильцев, и встал первым. За ним, с пожеланиями и светскими улыбками, последовал Кочубей.

Чарторыйский чуть задержался, а потом, не спеша вставая, проговорил, глядя прямо в глаза Кристофу:

«Вы мне определенно нравитесь, граф. Можете говорить то, что никто, кроме вас, не скажет. Ценное качество, и не столь часто встречаемое. Поэтому я верю в то, что все у вас выйдет».

Ливен не чувствовал себя польщенным столь длинному комплименту, поэтому он лишь поклонился и попрощался с князем, оставшись со Строгановым наедине.

«Я, кажется, понял, кто забирает у меня все силы», – проговорил он, глядя мимо Кристофа. – «Никки, вот кто».

Кристоф вспомнил давешний разговор с женой, жаловавшейся на зависть со стороны сестры. И в самом деле, свои часто хуже чужих. Сам знал.

«Не советуйте мне отказать ему от дома», – продолжал Поль. – «Я не смогу этого сделать…»