Девятый всадник. Часть 3

«Как так оказалось, что он настолько близок к вам?» – поинтересовался Ливен.

«Это долгая история, и не знаю, стоит ли ее рассказывать…», – отвечал Строганов.

«Я понимаю», – произнес Кристоф. – «Он вам родня, но стоило ли его вовлекать?..»

«Видите ли», – безразличным тоном откликнулся Поль, наливая воды в стакан. – «Никки непременно нужно вручить в руки какое-то дело. Он, в сущности, умен и оригинален, но если его ум простаивает, то он начинает беситься… И ладно, если он просто дерзит. Бывало ж и хуже гораздо, я видел…»

«Я понимаю, о чем вы», – проговорил граф.

«Вот, допустим, скажу я ему: „Убирайся!“, так он сначала запьет, на месяц так, потеряв всякий человеческий облик, а потом пойдет вешаться», – мрачно произнес Строганов. – «И что ж, я душу его погублю? И кто я после этого буду?»

«А губить собственное тело и душу – это хорошо?» – прямо спросил Ливен. – «Я же вижу, что с вами творится в его присутствии…»

«Причем здесь я?» – проговорил Поль. – «Я пропащий человек, Христофор Андреевич».

Граф изумленно воззрился на своего знакомого.

«Зачем вы так говорите?» – только и сказал он.

«Вы не знаете, что я делал и творил», – Строганова несло, и Ливен очень этому удивлялся – они же ни рюмки не выпили. Столовое красное вино, поданное к обеду, не считается, с него так не развозит. Очевидно, что-то давно мучило Поля, и пришла пора ему этот камень с души скинуть.

Любой другой на месте Ливена побудил бы графа Павла к дальнейшим откровениям, но тот их пресек, сказав:

«Вы ничего такого не делали».

«Делать революцию – это все равно что вскрывать нарыв», – произнес Строганов задумчиво. – «Вам никогда не вскрывали? Когда оператор проводит по опухоли ланцетом, то сначала брызжет гной, потом идет кровь, иногда очень много крови… Но затем все зарастает и становится лучше…»

«Но на месте нарыва часто образуется рубец», – продолжил Кристоф. – «След остается. А иногда вообще больное место лучше не трогать, а постараться избежать нагноения сразу же, как только началось воспаление… Политика и впрямь, как погляжу, сильно походит на медицину. Те же методы ровно».

«Именно», – произнес Строганов. – «И наша задача – оздоровить Россию и не допустить, чтобы ее раны совсем загрязнились. Если их можно будет излечить припарками и мазями, то я буду только за… Но, как показывает практика, на подобного рода недуги долго не обращают внимания, надеясь, что они сами как-нибудь рассосутся».

«И очень зря», – договорил Кристоф. – «Потому как следы революции, увы, необратимы».

«Я это понял только сейчас», – вздохнул граф Павел. – «Но тогда…»

«Тогда вы были отроком», – оборвал его Ливен. – «И подчинялись старшему».

«Поймите, что и потом я думал, будто бы со мной поступили несправедливо», – Строганов решился на откровения, и Кристофу они были несколько в тягость. К тому же, он догадывался, что, вывалив свою долю признаний, его визави потребует того же от него.

«Я полагал, что только там был свободен и счастлив, а очутившись здесь, подумал, что заперт в клетке…», – он почти что плакал. – «Да вы, небось, не понимаете».

«Я все прекрасно понимаю… Вам, верно, доносили, где я был в Девяносто пятом», – со вздохом начал Кристоф.

«Что-то такое слышал, но полагал сие преувеличением… Неужто это правда?»

Граф Ливен обреченно кивнул.

«Когда я вернулся, то понял, что уже разучился находить счастье в мирной жизни», – добавил он, опустив глаза. – «И на моих руках поболее крови, чем на ваших. Пусть я носил не фригийский колпак, а Сердце Христово на груди».

«Вы рисковали всем. Если бы узнали, то могли бы и на гильотину отправить… Равно как и меня», – добавил его собеседник. Глаза его из голубых сделались темными, тревожными.

«Но полно говорить о прошлом», – прервался он. – «Оно для того и дано, чтобы строить будущее».

«Скажите, почему Новосильцев так ненавидит князя Адама?» – рассеянно спросил Кристоф, задумавшись о чем-то своем.

«Все очень просто. Полагает, будто я слишком много с ним общаюсь», – произнес граф Павел. – «И будто бы тот имеет на меня слишком много влияния… Знаете, вы правы. Мне давно уже надо отстранить Николая от себя. Но, коли мы заняты в общем деле, то, покамест сие дело не будет окончено, я ничего не могу сделать с этим».

«Поэтому в ваших интересах закончить все как можно быстрее», – закончил Кристоф. – «И я вам в сем постараюсь помочь».

«Буду вам крайне в сем признателен, Христофор Андреевич», – проговорил Строганов несколько отстраненно.

…«Кажется, мне удалось расколоть квартет», – подумал граф Ливен, выйдя на улицу, в стужу и ветер, неприятно охватившие его после теплоты дома, в котором он провел немало времени. Торжества от осознания своей победы он не испытывал и подумал, что делиться этой новостью с Долгоруковым лучше не нужно. У того и так возникнут вполне правомерные вопросы, почему, мол, Кристоф общался с «квартетом» за его спиной, да еще и в друзья напросился Строганову, и придется долго, как ребенку, разжевывать ему свои мотивы. Пусть лучше князь Петр и прочие увидят результаты – дела сделаны, при этом каждый остался на своем месте, да еще и выиграл от этого, насколько возможно. «А с Новосильцевым надо было быть поосторожнее…»

В следующую минуту он мигом вспомнил подходящую случаю пословицу: «Quand on parle du loup, on en voit la queue» («О волке вспомнишь, уже и хвост видать»). Новосильцев догнал его, одетый весьма легко, и махнул рукой.

«К сожалению, мы с вами не попрощались, как следует», – проговорил Николай с нарочитой любезностью, вызвавшей в Кристофе некую оторопь и сожаление о том, что придется вступить в разговор, дабы не прослыть нелюбезным букой.

«Сожалею», – ответил граф довольно сухо. – «Впрочем, я был уверен, что вы уехали со двора».

«Почему ж? Просто ушел к себе», – улыбнулся Новосильцев. – «А нынче подумал, что неплохо бы поехать развеяться. В Красный Кабачок, на Елагин остров… Есть пара мест. Не составите ли компанию?»

«Извините, но меня и так уже дома заждались», – отказался от сего заманчивого предложения Ливен.

«Вот так всегда. Мужчины женятся, и многие удовольствия прошлых лет становятся им недоступны», – вздохнул Новосильцев. Он выглядел так, словно выбежал из дома в последний момент, оттого Кристоф и не поверил его словам, будто он только сейчас приготовился куда-то ехать.

«Возможно, это и к лучшему», – пожал плечами Ливен, желая одного – найти какой-нибудь предлог, чтобы отделаться от строгановского кузена.

«Любовь приходит и уходит, а свобода остается», – пространно заметил его собеседник. – «Посему я, наверное, и не женюсь. К тому же, вы же знаете мои обстоятельства…»

«Нет, не знаю», – Кристоф посматривал на улицу в ожидании кареты, которая до сих пор не подъезжала. Наверное, он ушел слишком рано.

Тут Новосильцев подошел к нему ближе и проговорил попросту, словно сообщал некий общеизвестный факт:

«Так я бастард».

«Vraiment?» – бросил с некоторым равнодушием Кристоф.

«И не говорите, что этого не знали», – добавил его собеседник. – «Верно, там, в кругу вдовствующей государыни, перемыли кости моей маменьке, царство ей Небесное, господину Новосильцеву, le mari complaisant, который знал на что шел, ну и я молчу про своего дядюшку, он же батюшка нашего великодушного Попо… Все подробности рассказали, даже те, о которых вышеуказанные господа и знать не ведали».

«Уверяю, подобные подробности мне совершенно не интересны», – отпечатал Ливен, думая, что же задерживает кучера. Мог бы и пораньше выехать, раз уж на то пошло… Или надобно уже попрощаться и дойти до дома пешком? По такому ветру, однако, нечего и думать. Менее всего хотелось опять простудить многострадальное свое плечо и свалиться с непременной лихорадкой накануне запланированного отъезда. А он непременно схватит ее, так как одет образом, совершенно не подходящим для длительных прогулок в зимний петербургский вечер.

«Так вот, тот факт, что моя матушка, будучи девицей, не устояла перед искушением, делает меня совершенно негодным товаром на ярмарке вельможных женихов», – о себе Новосильцев говорил с явной охотой и необычной, непонятной Кристофу прямотой. «К чему это он эдак разговаривает?» – промелькнула мысль в голове графа. Он подумал, что Новосильцев эдак еще и назовет имя своего реального отца, ежели оно, конечно, было тому известно, и будет внимательно следить за реакцией на эти сведения.

«Признаться, это к лучшему. Ибо, как бы не была очаровательна девица, каким бы ангельским характером не обладала, в душе они все тираны, которые хотят, чтобы вы принадлежали ему безраздельно. Те беды, с которыми мы нынче боремся, по сути, созданы дамой – не случайно, вы не находите?» – велеречиво продолжал его собеседник.

«Вам не холодно эдак?» – поинтересовался Ливен, больше не из заботы о своем собеседнике, а из желания сменить тему.

«Мне? Да я холод люблю», – усмехнулся Новосильцев. – «И никогда ничем не заболеваю. Это отличает меня от Попо, помимо всего прочего. Однако ж, спасибо за заботу. Вы, как я погляжу, весьма внимательны к другим и предупредительны. Не столь часто встречающееся качество…»