Дети Балтии

– Прощай, – почему-то произнес Лёвенштерн в ответ. Не «до встречи», как обычно.

***

На следующий день он явился к графу в канцелярию. Тот поручил составить ему доклад о ходе боевых действий с Персией. Жанно трудился над ним всё утро и половину дня, пока Кристоф отсутствовал, но результат оказался не очень удачным. Ливен, пролистав исписанные угловатым почерком листы, холодно проговорил:

– Пара замечаний. Во-первых, у вас получился не доклад, а какой-то роман в письмах.

– Почему же? – поинтересовался Лёвенштерн.

Речь в докладе шла о военных действиях в Закавказье, которые до сих пор велись.

– Селим-паша у вас – какой-то юный Вертер. «И сердце его затрепетало…» – с иронией зачитал граф. – Где цифры? Где структура? Вот, возьмите. Карандашом я пометил то, что мне особенно не понравилось. Переделывайте.

Жанно только вздохнул тяжко. Должность его явно не обещала быть синекурой. Кристоф снисходительностью не отличался.

– Да, и сделайте оглавление, чтобы удобнее было читать. Разбейте на части, что ли, – бросил граф, вставая из-за стола.

Уже стоя в верхней одежде, Кристоф, критично оглядев Лёвенштерна, вполголоса проговорил:

– Не сочтите это за оскорбление, но вам бы не мешало постричься. И побриться. А то вы напоминаете казака, – и, прежде чем Жанно мог что-либо ответить, граф быстрым шагом спустился по лестнице.

Так началась для Лёвенштерна служба при Штабе. Сначала сочинение разнообразных документов давалось ему непросто. Он проводил долгие часы в Канцелярии и у себя, в неуютной квартире на Шпалерной, переписывая статистику, систематизируя приказы. Он даже заметил, что почерк – его слабое место – у него стал лучше: Жанно был переученным левшой, и так толком не научился красиво писать правой рукой. Потом он приносил всё «на проверку» Кристофу, который всегда находил какие-то недочеты, неточности и отмечал их карандашом. Критику его начальник произносил без всякого ехидства и иронии, довольно любезным тоном, и всегда давал советы, каким образом можно поправить ошибки. Ливен не ругал его – но и не хвалил. Постепенно исправлений стало меньше, но и задачи, которые граф поручал Жанно, стали сложнее.

Лёвенштерну нравилось, что Кристоф не смешивал личные отношения с делами службы и никогда не говорил с ним на посторонние темы. Да и вообще много не говорил, ибо сам был поглощен делами, которых всегда скапливалось немало. Часто граф отпускал своего адъютанта пораньше, а сам засиживался допоздна.

Через месяц после своего назначения Жанно набрался храбрости и спросил у родственника, что он думает о его успехах, ибо барону всегда нужно было это знать. В пансионе его преподаватели-иезуиты всегда щедро раздавали и критику, и похвалы; в университете всё становилось ясно на экзаменах. А тут непонятно.

Кристоф, оторвавшись от карты, произнес загадочно:

– Так, как я ожидал.

– Но как – плохо, хорошо? – допытывался Лёвенштерн. – Я совсем дурак или есть надежда на исправление?

Ливен невольно рассмеялся.

– Вы не повторяете одних и тех же ошибок дважды, – ответил он. – Это вам в плюс. Но есть над чем работать.

Он вернулся к своему занятию.

Барон понял, что большего от него было не добиться. Он поблагодарил его и поехал к себе домой, так как служба на сегодня была закончена.

Пулавы, Подолия, апрель 1806 г.

Князь Адам Чарторыйский, прочитав ответное послание императора Александра, достал ящик с набором из десяти кинжалов и начал их кидать в дальнюю стену своего кабинета выверенными, точными, скупыми движениями. Стена была обита полосатыми сине-золотыми обоями, и он стремился, чтобы вонзающиеся в шёлк кинжалы образовывали горизонтальный ровный ряд: одна полоска – один кинжал. Сперва так и выходило. Потом он немного сбился, чертыхнулся, и продолжал далее.

Эту игру с самим собой Адам затевал всякий раз, когда нужно было хорошо, логически обдумать что-либо. На другой стене, у двери, остались следы – он проделал их этими же кинжалами, когда придумывал систему восстановления Речи Посполитой под эгидой русской короны. Ныне система оказалась абсолютно бесполезной. А царь ещё и спрашивает: «Любезный Адам, чего ты добиваешься?» Ну, он напишет ему, чего именно он добивается. Он хочет объединить исконно польские земли в сильное, мощное, большое государство. Которое могло бы стать хорошим союзником для России. Но ныне ему бы очень хотелось выкинуть из этой фразы словосочетание «для России». «Никогда», – подумал князь, и очередной кинжал со свистом вонзился в дорогой шёлк обоев, распоров его. Ему нужна только единая Польша. Единая католическая Польша. Без русских, но с Белоруссией, Малороссией, Лифляндией.

Он ещё раз сделал бросок – стремительный, быстрый, и кинжал попал в то же место, что и первый, торчавший из стены. Послышался резкий лязг металла. «С Лифляндией и Курляндией», – вслух произнес Чарторыйский и злорадно ухмыльнулся. Вот она – единая Польша, какой была в конце 16 века. А он её король. Трона Пястов ещё можно было достичь. С помощью верных людей. Адам был куратором Виленского учебного округа – эту должность он сам взял себе и собирался оставить после отставки с поста министра иностранных дел. Он прекрасно знал, что, пропагандируя польский язык, рассказывая студентам польскую историю, можно завербовать целую армию патриотично настроенной молодёжи. Но пока его держат при дворе, он связан по рукам и ногам. Нужно срочно уходить в отставку. Причина проста, и он сам упомянул её в письме – но Александр, очевидно, читал его послание каким-то другим местом, а не глазами: «Я не могу исполнять приказания, против которых протестует совесть». Отставку ему государь не давал. Хорошо, хоть пока не требует в Петербург. Но вскоре призовёт. И что тогда? Опять спросит: «Чего тебе нужно?» И князь ответит. Напомнит про приказ о наступлении на Варшаву, который государь отдал – и сразу же отменил. Странное, резкое поведение – словно бы Александр действовал не сам, а под чьим-то влиянием. И нетрудно догадаться, под чьим именно.

Адам плотоядно улыбнулся и бросил кинжал в центр стены – в то место, которое он на глаз определил, как центр, – вложив в бросок всю свою силу. Орудие вошло по рукоять, пробив дерево панели, которой для сохранности тепла была обита стена. Да. Вот ещё что он, князь Адам Чарторыйский, хочет – отставки тех, кто находится во главе военного министерства. Для Ливена, служаки и карьериста, такой поворот событий будет подобен смерти. Отправится он на свалку политики, как его соотечественник, граф Пален. Тот тоже очень многого хотел. И закончил тем, с чего начал. Но в военное время государь, если он, конечно, не полный идиот, не станет предпринимать серьёзных перестановок в таком ведомстве. Значит, нужен мир с Францией. Не перемирие, как сейчас, а долговечный, устойчивый мир. Так. Новая система сформирована.

Адам выдернул все кинжалы из стены, положил их обратно в ящик. Осмотрел повреждения, которые нанёс убранству. Если так дальше пойдёт, здесь вскоре придётся делать полный ремонт. Об этом он подумал с равнодушием. Усевшись за стол, он написал новое послание – немногословное, быстрое, как реляция или сводка с поля боя. Даже расписал свою новую систему по пунктам, чтобы этот коронованный недоумок понял всё и не задавал лишних вопросов:

«1) Вы миритесь с Бонапартом.

2) Вы объявляете меня королём Польши.

3) Вы меняете лиц, занимающих высшие должности в военном министерстве и в министерстве иностранных дел.»

Так и надо. Если и здесь возникнет заминка – ну, тогда восстание. И переход на сторону французов. Простой народ это поймёт – те хотя бы единоверцы, католики, в отличие от «москалей».

Написав и запечатав письмо, Адам вышел из кабинета и направился в столовую – подоспело время ужина. Напоследок он вспомнил, как мать ему давеча говорила: «Ты слишком многое на себя берёшь». Да, это истина. Но он берёт только то, что ему причитается. И поступает так, как должен. Не ему ли с детства твердили о долге перед Отчизной, о героизме и борьбе против захватчиков, предателей? Вот он и борется – как умеет и как того требуют обстоятельства.

***

В тот же вечер Анжелика открыла дверь князю в свою спальню. Он заставил её раздеться, разделся сам, зажёг свечи. Девушка лежала перед ним неподвижно – белая кожа, каштановые волосы, алые, полураскрытые губы, тонкая шея, с которой свешивалась цепочка, полные, упругие, как наливные яблоки, груди, увенчанные затвердевшими – то ли от холода, то ли от похоти – розовыми сосками, длинные ноги, округлые бедра, тонкие щиколотки, узкие ступни. Адам взял блокнот и карандаш, и, сидя на ковре по-турецки, стал рисовать её, стараясь подавить в себе желание. Попросил её перевернуться на живот, чтобы не видеть блеска серебряного креста между её грудей, но это не помогло. Сзади изгибы её тела прорисовывались ещё более соблазнительно. Игра света и тьмы делала образ Анж таинственным и притягательным до невозможности. Адам нашёл в себе силы закончить рисунок. И сжёг его в свечном пламени.

Потом он взял свою возлюбленную сзади, освобождаясь от напряжения, охватившего его.

Они провели вместе всю ночь, не в силах расстаться. Князь удивлялся сам себе – он никогда не считал себя столь выносливым в страсти. Но любовь превозмогает всё. На рассвете он прошептал немного насмешливо:

– Восемь раз… Девочка моя, что ты со мной творишь?

Анжелика сидела со скрещенными ногами, загадочно улыбаясь, как дама с портрета мастера Леонардо, и рассматривала его тело – стройное, даже суховатое, но очень красивое.

– Что это? – внезапно спросила она, увидев длинный белый шрам в правом подреберье.

– Меня пытались убить. Двенадцать лет тому назад, – он ощущал холод её пальцев, как когда-то ощущал сталь кинжала, ударившего его тогда.

– Было больно? – Анжелика приникла к его груди.

– Да… Кровищи, как из зарезанной свиньи, – Адам имел привычку говорить о своих ранах и боли с неким цинизмом. – Мать не дала мне помереть от потери крови сразу же и от антонова огня после.

Княжна ничего не ответила. Она лежала настолько тихо, что Чарторыйский подумал – девушка уснула на его груди. Но дыхание её не замедлилось, и глаза – ясные, слегка задумчивые – были широко открыты.

– Я знаю, – проговорила она тихо, но твердо. – Он умрёт так же.

– Кто он? – спросил Адам.

– Граф Кристоф фон Ливен, – имя первого военного советника Александра Первого княжна произнесла отчётливо и громко, но бесстрастно.

Чарторыйского отчего-то охватила дрожь. Кто она? Потом понял – она олицетворяет тьму его души. Она падший ангел, суккуб, вытягивающий из него силы и семя. Она возьмёт в руки карающий меч и отомстит ему за давнишнюю, полузабытую боль. За унижения при Дворе. За его дочь, отравленную кем-то из лживых и лицемерных людей, обитающих там. Анж сделает всё, на что он не способен.

– Я люблю тебя, – прошептал он. – Что мне для тебя сделать?

– Дай мне возможность действовать. И научи меня всему, что умеешь сам, – она повернулась и поцеловала его в грудь – в сердце. Князь обнял её, и так они заснули. Во сне им обоим снилось, как охотники травят невидимых бело-серых волков в сырой осенней дубраве.

ГЛАВА 3