Слонов творит, то, рассудивши здраво,
Природы мудрость я признать готов:
Лишь только тот жить не имеет права,
В ком действуют повсюду заодно
Ум, злость и сила. Людям суждено
Таких страшилищ в мире опасаться:
Никто не может им сопротивляться,
От них найти защиту нелегко».
К гиганту стал я ближе подвигаться.
Его лицо так было велико,
Что, кажется, могло бы показаться
Не менее верхушки золотой
Над куполом Петра Святого в Риме,
Я задрожал перед фигурой той
Представшего гиганта предо мной.
И остальными членами своими
Пугал он также. Если б за спиной
Гиганта, погруженного по бедра,
Троим фрисландцам разом бы пришлось
Друг другу стать на плечи очень бодро,
То все-таки коснуться б до волос
Того гиганта им не удалось[184 - Троим фрисландцам разом бы пришлось / Друг другу стать на плечи… – Фрисландцы славились большим ростом.]:
От плеч его до дна той ямы скверной,
Где он стоял, и меры ж не найти;
То расстоянье пропастью безмерной
Являлось глазу. Молча на пути
Остановился я пред великаном.
Он пасть раскрыл и прокричал тогда нам
Слова, но ни единый человек
Их не поймет: «Rafel mai amech
Irabi almi»[185 - «Rafel mai amech / Irabi almi!» – Эти слова не имеют никакого смысла. Они влагаются в уста Немвроду, от которого произошло смешение языков.]. Он своей гортанью
Безумной и бессмысленною бранью
Лишь разрешался только иногда.
К гиганту мой учитель обратился:
«Тень жалкая! Труби в свой рог, когда
Свой тайный гнев ты выразить решился.
Труби, чтоб этот гнев утихнуть мог.
К твоей груди привязан этот рог…
На собственную шею посмотри ты…
Иль все соображения убиты
В тебе давно, бессмысленная тень?
На шее у тебя висит ремень,
А на ремне и самый рог повешен!..»
И мне сказал Вергилий: «Ночь и день
Здесь страждет он, для всех бессильно бешен,
И сам себя проклятью предает.
Он совершил когда-то преступленье;
О нем ты слышал. Это сам Немврод.
От дикого его столпотворенья
Не понимать народа стал народ,