ТЫ ЕСТЬ

ТЫ ЕСТЬ
Данир Дая

Поезд. Пассажиры. Обычный поток. Одна ночь. Не было ни одного человека, кто мог знать, как целый поезд оказался в глуши между тёмным лесом и бескрайним полем. Не было проводников, не было машинистов. Только сотни душ, которых с каждым днём становилось всё меньше, а единственным спасением оказался маленький мальчик, что только учился писать. Какие грани каждый в себе раскроет? И чего это будет стоить?

Данир Дая

ТЫ ЕСТЬ

Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка…

ПРОЛОГ

Огонь потрескивал. Даже не огонь – целый пожар, охвативший периметр густого леса. Опавшие кленовые листья красных и жёлтых цветов смешивались с языками пламени, поддакивали танцу, распространяя его выше и дальше, чтобы каждый несчастный сантиметр местной фауны мог поучаствовать в празднике природы. Разгонял треск завывающий ветер, напевал под сломанный ритм сдающихся от щекотки оранжевых кончиков ветвей деревьев.

Сажа летала по округе, прилипала на осколки стекла, что еле сдерживалось на резиновой прокладке окна вагона. Кое-какие осколки срывались с места, добавляя новый звук, вроде хлопков, чтобы поддержать музыку природы, создающуюся здесь и сейчас. Отблески красного света красовались на ржавой, наполовину вкопанной железной капсуле, одиноко стоящей где-то в глуши. В глуши, где не живёт, а уж тем более не проезжало ни единой души.

Где даже в каких-то далёких мечтаниях человека обустроить всё и везде для своих целей – либо уединиться от суматохи общества, либо же магнатам побольше заработать на добыче ископаемых – не планировалось прокладывать железной дороги и обустраивать поселение.

Ничего, что находилось здесь, кроме старых вагонов, не намекало о цивилизации. Как мог оказаться целый поезд в таком месте? Никто не ответит. Но это явно разозлило природу, что решила устроить концерт из ритуального обряда, который прогонит злой дух в виде механического, ранее ей невиданного, змея.

Внутри вагонов купе, как и снаружи, не блистало красотой и чистотой: на каждой полке облезла кожа, и даже ткань уже не могла сдержать мягкую набивку, что, словно сорняки, выбивалась наружу; обеденные столики были вырваны и где-то приколочены вместо окон; коридоры были разобраны, разукрашены, запачканы человеческими отходами и изуродованы, напоминая истощённый скелет, над которым измывались, насильно удерживая его в подвале в цепях.

Более-менее живым оказался туалет, неиспользованный по ненадобности. Единственное замечание ревизора было бы, что на зеркале от ударов образовались многочисленные сколы, а на затоптанном полу растеклась застывшая лужа крови с каплями, ведущими наружу. Местная атмосфера напоминала подъезд социального дома, куда страшно заходить и откуда с малой вероятностью ты сможешь выйти.

Один из вагонов-купе, заколоченный от любого света со всех сторон – будь то окно или дверь – всё же проглядывался через щели коррозии, и набирающий силу пожар мог заглянуть туда. Картина вырисовывалась не из лучших: тела мужчин и женщин складывались друг на друга, вонь стояла неимоверная, а полчище мух кружило, нередко врезаясь в стены, и создавало свою, отдельную от общей, вечеринку. Так и образовалось кладбище.

Вынуждены ли их смерти? Для чего потребовался отдельный вагон для складывания трупов? Слишком много вопросов. Подзолистая почва не была подвластна обессиленным и разъярённым людям, что не могли сдержать в руках лопату, что уж говорить про лом. Рядом, с другой стороны леса, где была ровная степь, на горизонте за едким дымом скрывалась гора: она царапала небо, при желании могла своим кончиком поделить его, словно канцелярский нож бумагу, но своей мудростью оставалась безучастным наблюдателем, находящаяся вне мирских забот.

Гора была огромной, хоть из-за отдаления от неё казалась миниатюрой. Недалеко от купе разбился лагерь, образованный, скорее всего, теми, кто находился в комнатке-кладбище. Сотканные между собой обрезки вещей напоминали палатки, чемоданы использовались вместо ящиков, что хранили в себе хоть какую-то еду, – по крайней мере, пока она оставалась, – а посередине соорудили костёр, в котором утонул казан с почерневшими костями. Наверняка человеческими, но судить не приходилось, ведь они не были цельными. Обломки и только.

Ветер взял разгон, и всё покрывалось разорванными телами листьев. Одно из деревьев сдалось, чьё основание превратилось в труху, и с грохотом свалилось на землю, разбрасывая красных сверчков, устраивая салют из своих останков. За всем этим ужасом чуть дальше от всего происходящего, стоя в темноте, украшаемые красками зарева, наблюдали двое: девушка невысокого роста и мальчишка лет пяти-шести. Они держались за руки, провожая на покой место обитания нескольких недель, а то и месяцев, вдыхая его разгорячённый дух.

Сколько они здесь провели, им бы никто не ответил: мальчишка ещё не понимал концепцию времени, а девушка сбилась со счёта после трёх недель. Молча, не переглядываясь, они прощались с тем местом, где нашли друг друга. Мальчик устало выдохнул, потягивая руку девушки, чтобы она обратила внимание и послушала его. Обернувшись, девушка увидела созревший вопрос в глазах мальчишки, улыбнулась и кивнула, присаживаясь, чтобы он видел её лицо на уровне своего роста.

Тогда вместо очертания силуэтов можно было разглядеть их: неаккуратно обрезанные каштановые волосы волнами ложились по плечи, то и дело лезли на лицо девушке, отчего ей постоянно приходилось нервно заправлять их за ухо, но она старалась не подавать вида, что её что-либо злит, а только по-доброму, услужливо улыбалась, после чего чётко вырезанные скулы расплывались под морщинами; мальчишка был схож с ней, кроме глаз: если её цвет отдавал жёлтым, то его были темнее полярной ночи.

Его большие глаза поистине не понимали сложившуюся ситуацию.

– Что такое, Лев? – спросила она у мальчишки наигранным тоном.

– Тётя Рената, – тонкий голос вырвался из его рта, – а куда мы дальше?

Рената не знала, что ответить. Не хотела расстроить, но и напугать голодного, одетого в невесть что ребёнка, покрытого ссадинами и копотью, ведь если они оба будут напуганы, точно здесь и пропадут. Рената не знала ответ, потому что не знала, где они находятся.

Догадки, конечно, были: что они застряли в тайге, хоть ехали в центральной части, в каком-то из таинственных лесов магического происхождения или же все дружно попали в социальный эксперимент. Она видела подобные передачи, в которых ничего не подозревающие люди попадали в экстремальные либо в психологически сложные ситуации, постепенно перестав здраво мыслить.

Догадки были, только вот чёткого вердикта нет. Её губы сжались, а глаза забегали; рука потянулась к голове мальчишки, приглаживая растопыренные волосы.

– А куда бы ты больше хотел?

Лев задумался, выпячивая нижнюю губу вперёд и чуть надувая щёки, гуляя мечтательным взглядом по звёздному небу, что заполонил смог.

– На море, где была бы ты и бабушка.

– Хорошо. Мы найдём бабушку и поедем на море, а по пути купим тебе мороженое, сколько ты хочешь. Шоколадное, твоё любимое, да? Покатаемся от души. Только нужно идти сейчас, договорились?

– Но я устал. Давай поспим сначала?

– Я понимаю, Лёвушка. Но здесь опасно.

Рената обернулась на ненасытный огонь, поглощающих всё больше живого, как болезнь съедает человека.

– Нам нужно идти.

– Я так устал, – протягивал Лев.

– Ничего, сейчас отдохнёшь. Я возьму тебя на ручки, и ты отдохнёшь.

Рената схватила на руки Льва, чтобы он не тратил больше сил, чем за последнее время, и оценила завораживающий и одновременно страшный процесс природы. К треску и гулу ветра приглушённо – настолько приглушённо и отдалённо, что, если не вслушаешься, то и не поймёшь, – добавились удары. Стройные удары на натянутое полотно, напоминая бубны, говорили о том, что всему происходящему «они» не рады.

Спотыкаясь об свои же ноги, Рената, пока Лев не мог разглядеть её лицо, показала истинные эмоции тьме: страх, отчаяние, боль, что впивалась в её тело, и усталость. Усталость от всего происходящего, от унижения и борьбы. Лев приложил голову на её плечо и мог наблюдать за пожаром в лесу, из которого вырисовывались чёрные силуэты, и испуганно заголосил:

– Тётя Рената! Тётя Рената!

– Что такое, зайчик? – запыхавшись спросила Рената.

– Они снова выходят!

Рената обернулась, увидев свой главный страх и подтвердив своё предположение, что так просто от них не избавиться. Пока она в ужасе наблюдала за скоплением, что напоминало людей, она споткнулась об выемку на земле, упала на колени, сберегая Льва, цепляясь в его тельце крепче, чтобы оно не соскользнуло с рук. Вся музыка природы замолчала. В ушах встал звон, и только удары, что вторили сердцебиению Льва, которое она ощущала на своей груди и шее, впивались в ушные перепонки.

Рената не смела дальше смотреть на эти кровожадные силуэты, иначе не смогла бы спасти Льва, а сама бы оказалась в той куче трупов в вагоне на съедение мух, разлагаемая и беспомощная. Встав с колен, которые покрылись язвами, не обращая внимания на жжение в мышцах, она бежала, куда направлен её взор. Бежала, не оборачиваясь.

Бежала, приглушая страх.

ГЛАВА I. ПРИЯТНО ПОЗНАКОМИТЬСЯ

О кафель ярко-голубого цвета разбивался пар, нависший в ванной, оставляя испарины, которые стекали к полу. Зеркало, у которого будто село зрение, было размыто – оно неясно проецировало происходящее внутри: стройный силуэт Ренаты плавно двигался в ритме тихой музыки, скрипящей из маленьких колонок телефона, подушки пальцев щекотались, смывая массивную пену, которая неохотно сползала к стоку.

Сначала сползала с плеч по груди, затем по животу и извивалась по ногам. Пузырьки напоминали многочисленные глазки, которые в последний раз заглядывались на девушку и исчезали в сифоне. Рената ещё около пяти минут простояла под струями горячей воды, чтобы полностью расслабить мышцы. Стояла, будто готова была открыть черепную коробку и промыть её от скопления мыслей – душ создан не только для смывания пелены грязи, прилипшей за пару дней, но и чтобы разложить по полкам мысли.

В завершение Рената, как всегда, баловалась с водой: то включала кусающий жар, то почти ледяную воду. В конце концов, выключив поток, она переключила воду с душа на кран, чтобы не выслушивать выговоры отца, на чью голову польётся вода. Ей пришлось бы снова стоять и наблюдать, как он дёргает переключатель, объясняя, насколько это простое движение, не только лёгкое в исполнении, но и оставляющее его голову сухой, словно Ренате до сих пор десять лет.

Полупрозрачная шторка шаркнула по балке. Рената ступила на скользкий кафель, оставляя мокрые очертания ступней, прошла к зеркалу, спихивая с глаз прилипшую чёлку. Протерев ладонью, она хотела взглянуть на своё чистое, без единого мазка макияжа лицо, но пар моментально клеился на её отражение.

Хмыкнув, она для начала решила протереть своё обмякшее, испаренное тело, одеться и открыть дверь, чтобы распределить пар по всей квартире. Чтобы холодный воздух подул на зеркало и открыл ей чистый взор.

Выключив свою музыку, ей послышалась другая мелодия: более тихая, гармоничная, нежели у неё – стремительная, завывающая и броская. К лёгким мелодиям добавлялось шипение, скорее всего, яиц на сковороде, а обозначало это только одно – отец уже проснулся. Открыв дверь, Рената громко поздоровалась с отцом:

– Доброе утро, Виктор Анатольевич!