Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

– Женюру все болезни обходят стороной, а если и касаются, то только чуть-чуть зацепив.

В отличие от неё Володя Армаш, несмотря на исключительные заботы и осторожности, которыми его окружала мать, а может быть, и благодаря им, болел много и всегда тяжело.

Женя требовала к себе всё больше внимания. Оставшись единственным ребёнком в доме, от бабуси она его и получала в самых щедрых размерах, но ей, конечно, не хватало материнской ласки. Однако Елена Болеславовна в Темникове в последние два с лишним года не показывалась совсем. Писала она тоже редко, да и письма её были кратки и малосодержательны. Иногда к праздникам она присылала Жене небольшие подарки. Этим её заботы о дочери и ограничивались. Брать Женю к себе Лёля, видимо, тоже не собиралась, но это только радовало бабусю, которая после отъезда Бори перенесла всю свою нежность на внучку.

Вернувшись из Темникова в Петербург, Неаскина быстро устроилась на службу в свою прежнюю контору. Её приняли охотно. Она была грамотной и толковой машинисткой, довольно прилично знала французский язык и могла самостоятельно переводить заграничную корреспонденцию.

Получая относительно большое жалование, Елена могла жить довольно обеспеченно. Вскоре она вновь встретилась со своим Ваней и сошлась с ним. А тот, узнав, что ребёнок находится у бабушки и будет там воспитываться, охотно возобновил прерванную связь. Елена Болеславовна, женщина не первой молодости, питала к довольно-таки беспутному человеку большое чувство и легко простила ему все обиды.

Иногда она несмело поднимала вопрос о дочке, но Ваня, не имевший никакого желания воспитывать ребёнка, в глубине души всё ещё мечтавший о выгодной женитьбе и продолжавший считать своё сожительство с Неаскиной явлением временным, под всякими предлогами отговаривал её от того, чтобы взять девочку к себе. Елена сама понимала, что присутствие дочери создаст в их жизни много трудностей, и потому не особенно упорно настаивала, она боялась вновь возбудить гнев своего Ванечки и потерять его вторично.

Минуло ещё почти два года.

В 1913 году Мария Александровна Пигута, поглощённая своей нелёгкой работой и разными домашними мелочами, почти не имея отдыха, так как с отъездом Ани Шалиной ей пришлось опять взять на себя преподавание русского языка и в младших классах гимназии, заметно сдала. Ей шёл пятьдесят девятый год. Она похудела, постарела, осунулась и часто, придя с работы, в изнеможении опускалась в кресло и должна была посидеть в нём около часа, пока вновь могла заниматься домашними делами.

Кроме того, Марию Александровну постоянно беспокоили мысли о первом внуке. Она знала о рождении второго сына у Нины, знала также и о том, что у Якова Алёшкина и Анюты тоже родился ребёнок – дочь, названная Людмилой. Все эти события ухудшали положение Бори, и Мария Александровна это прекрасно понимала. Ей было видно, что этот несчастный мальчик все больше становится не нужным ни матери, ни отцу. И у неё всё чаще возникала мысль о том, чтобы вернуть его к себе.

В довершение всех несчастий последнее время Мария Александровна стала чувствовать какие-то неясные боли в животе, они были несильными, никаких расстройств деятельности желудочно-кишечного тракта не вызывали, но всё-таки беспокоили. Местные врачи Рудянский и Янина Владимировна Стасевич пока ничего серьёзного не нашли, хотя и советовали при возможности съездить в Москву, чтобы там сделать начавшее входить в моду в медицинском мире рентгеновское исследование. Но это стоило дорого, а главное, требовало много времени, и поездка пока откладывалась.

Стасевичи посещали Марию Александровну не очень часто: сын их подрастал, ему уже было восемь лет, и они были поглощены заботами о его воспитании и подготовке к гимназии.

Осенью 1913 года после долгого молчания пришло письмо от Нины. Содержание его было для Марии Александровны неожиданным и немного странным: в этом письме Нина вновь просила мать написать Якову и просить его выслать согласие на развод, и, если он хочет, то забрать Борю. Не понравилось это Марии Александровне, и она немедленно написала ответ. Она, конечно, понимала, что у Нины трудное положение, видимо, Боря чем-то не пришёлся отчиму, да и свой ребёнок появился, и никто не гарантирован от того, что и ещё дети будут, без развода все они окажутся в положении незаконнорожденных, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И Нина была обязана об этом думать. Но ведь и со старшим сыном обращаться как с игрушкой: хочу беру, хочу даю – тоже нельзя.

Мария Александровна очень любила Борю, и потому обращение матери его с ним как с какой-то неодушевлённой вещью глубоко обидело её. В своём довольно-таки суровом письме она писала: «…Ты должна понять, Боря не игрушка, чтобы им бросаться туда и сюда. Если ты не думала его воспитывать до положенного времени, зачем же ты увезла его от меня? Мне больно это писать тебе, моей дочери, но, по-видимому, для Бори было бы гораздо лучше, если бы он поехал к Якову Матвеевичу, я уверена, что там он нашёл бы больше и ласки, и доброжелательности, и понимания, чем в твоей семье.

На моё посредничество между тобой и Яковом Матвеевичем больше не рассчитывай. Я считаю, что в вашем разрыве виновата только ты, и, как мне ни прискорбно это, я должна признать, что я его уважаю, а тебя не могу. Поэтому я не хочу помогать тебе в этих переговорах. Мне просто стыдно сейчас обращаться с таким предложением к нему. Я чувствую, этим я очень могу обидеть такого хорошего (по-моему) человека.

Кстати, ты, вероятно, уже знаешь, у него тоже создана новая семья и уже есть ребёнок, предлагать ему теперь взять Борю, когда он уже примирился с его потерей, по-моему, просто бестактно.

Из твоего письма я поняла, что Боря, видимо, не может ужиться в твоей новой семье и становится тебе и твоему второму мужу в тягость. Я охотно избавлю вас от этой тягости. Я с удовольствием возьму Борю к себе и буду, пока жива, его воспитывать. Мне это доставит только радость, подумайте над этим моим предложением».

Это письмо было прочитано не только Ниной, но и её мужем, и он, узнав о содержании её письма, посланного матери, возмутился. Надо сказать, что Николай Геннадиевич был гораздо более благоразумным и рассудительным, чем его жена. Он прекрасно понял всю некрасивость Нининого поступка и, зная, что в какой-то степени причиной явились его вспыльчивость и несдержанность, дал себе слово относиться к Боре более терпеливо и более ласково, что, как мы знаем из предыдущей главы, ему и удалось. Таким образом, вопрос о Боре больше не поднимался.

Однако Нина, всё-таки обидевшись на мать, почти совсем перестала ей писать. Длительное молчание Нины беспокоило и волновало Марию Александровну, и она пыталась связаться с ней через сына Митю. Больше всего беспокоило её положение Бори: ей почему-то казалось, что с ним что-то случилось, а Нина не хочет ей об этом сообщить.

Вот выдержки из некоторых писем Марии Александровны к сыну, написанных в начале 1914 года.

От 5 января 1914 г.

«…Что-то Нина ничего мне не пишет уж очень давно. Перед праздником я послала Боре книжки и пять руб. детям на гостинцы, но она ничего не отвечает. Не знаю, как её здоровье, как дети, здоров ли Боря мой милый?..»

От 16 марта 1914 г.

«…Но главное, отчего ни слова не упоминаешь о Нине, хотя я очень просила написать что-нибудь о ней, так как она перестала отвечать на мои письма. Получается впечатление, что у неё что-нибудь случилось, что от меня скрывают, чтобы не огорчить. Не умер ли Боря?.. Очень прошу тебя на этот раз, не пожалей несколько копеек на телеграмму и уведомь, что делается у Нины…»

От 30 марта 1914 г.

«…Телеграмму о Нине мне не посылай, так как на следующий день я получила наконец письмо от неё самой, которое меня успокоило, а то мне уж начало представляться, что Боря умер, и что потому все избегают писать мне о Нине и её детях, и она сама молчит. Я успела так сильно привязаться к этому ребёнку, что у меня до сих пор сердце щемит при мысли о нём, особенно при мысли о том, в какие руки он попал. <…>

Я тоже хорошо знаю недостатки Нины и боюсь, что её влияние может испортить мальчика. Впрочем, кто знает? Жизнь так изменяет людей, может быть, и Нина кое-чему научилась и изменилась к лучшему. <…>

В письме Нины было вложено письмо мне от Бори, он пишет пером письменными буквами…»

* * *

Через несколько месяцев после этих писем началась Первая мировая война. Несмотря на патриотический угар и шумиху, создаваемые правыми элементами страны, основная масса населения была настроена против войны.

Даже такие далёкие от политики люди, как Мария Александровна Пигута, по образу своего мышления стоявшая ближе к монархистам, чем к каким-либо, пусть даже самым умеренным революционерам, и то – к войне относилась весьма неодобрительно.

Вот что она писала Дмитрию Болеславовичу Пигуте 19 декабря 1914 г.:

«Милый мой сын!

Десять лет назад ты был на полях Маньчжурии, шла резня; много было на свете резни после того, а теперь Россия опять ввязывается. Здесь сильное возбуждение, мобилизация в полном ходу, сегодня чуть не разбили казёнку, где торгует Разумова, на улицах сильное возбуждение, проводы, слёзы. Мне-то мало видно в моём уединении, я только слышу рассказы от тех, кто ходит по улицам.

Зачем всё это? Неужели это нужно России? Не думаю!»

Таким образом, даже в таком глухом городке, как Темников, начавшаяся война вызвала сильное возбуждение. А как мы знаем, в больших промышленных городах и столицах это возбуждение перерастало в многотысячные забастовки и даже уличные столкновения между рабочими и ультрапатриотами из «чёрной сотни».

В этот же период времени к неприятностям, вызванным войной и усилившимися опасениями за судьбу своих детей и внуков, у Марии Александровны добавились и другие. Прежде всего с гимназией.

Темниковская женская гимназия к 1914 году сделала уже семь выпусков, её выпускницы славились твёрдыми и хорошо усвоенными знаниями и выходили победительницами на всевозможных экзаменах. Слава об отличной постановке преподавания, о высоком уровне педагогов гимназии распространилась не только по Темниковскому уезду или Тамбовской губернии, но была известна и за их пределами.

Казённая женская гимназия, имевшаяся в губернском городе Тамбове, по качеству своей работы стояла далеко позади. Поэтому Темниковская женская гимназия была бельмом на глазу у окружного инспектора средних учебных заведений по Тамбовской губернии. Кроме того, эта гимназия, содержавшаяся на средства, получаемые от платы за обучение и выделяемые Новосильцевой, имело свои правила, которые были гораздо демократичнее правил казённых гимназий, что позволяло учиться в ней тем, кого в казённую и на порог не пустили бы.

Это вызывало недовольство и губернатора, и других влиятельных лиц. Много раз инспектор учебного округа ставил вопрос о том, чтобы упразднить частную женскую гимназию, имевшуюся в городе Темникове, или в крайнем случае принять её в казну и ввести в ней порядки и правила, существовавшие во всех других казённых учебных заведениях Российской империи. До сих пор этого сделать не удавалось, а в 1914 году удалось. Возможно, Новосильцевой наскучило возиться с этими заведениями, возможно, у неё иссякли денежные средства, но под влиянием настойчивых предложений своих высокопоставленных друзей и знакомых она подала прошение о том, чтобы женская гимназия, ранее субсидировавшаяся ею, была принята на бюджет Министерства просвещения и таким образом стала казённым учебным заведением. Почва для принятия такого прошения была подготовлена, и с нового 1914/1915 учебного года Темниковская женская гимназия стала казённой.

А это значило, что в неё уже не могли попасть дочери сапожников или волостных писарей, тем более рабочих. До сих пор в женской гимназии училось даже несколько человек из детей рабочих единственного в Темникове кирпичного завода.

Более того, чтобы очистить гимназию от всякой скверны, как выразился приехавший из округа ревизор, под предлогом того, что программа гимназии ниже по своему уровню программ казённых учебных заведений такого же порядка, было предложено всем гимназисткам сдать повторные экзамены за тот класс, в котором они учились до этой реформы. То есть каждый учащийся как будто снова поступал в гимназию в тот класс, в который он был переведён весной.

Расчёт был простой: богатые родители смогут нанять репетиторов и за оставшееся до осени время подготовят своих детей, те сдадут экзамены и останутся в гимназии; бедные же, естественно, найти репетиторов не смогут, и их дети на экзаменах провалятся, а следовательно, уйдут из гимназии. Таким образом, вся затея вольнодумствующих Новосильцевой и Пигуты будет уничтожена. На деле, однако, вышло не так.

Группа учителей и прежде всего сама Мария Александровна Пигута, Анна Захаровна Замошникова, Алексей Владимирович Армаш, М. С. Мурачаева и другие совершенно безвозмездно занимались с самыми бедными ученицами и сумели их подготовить так, что замысел окружного начальства с треском провалился. Отсеялось такое незначительное количество учащихся, что о нём было даже смешно говорить.

При реорганизации гимназии было введено и другое новшество: если ранее все преподаватели нанимались по выбору, то есть попечительский совет рассматривал все поданные прошения, сообразовывался с имевшимися отзывами и рекомендациями и выбирал наиболее достойную кандидатуру, имея право и отстранить от работы не справляющегося педагога, теперь учителей нанимал инспектор округа. Он же проверял подготовленность их. Мнения о них гимназического начальства не спрашивал, а действовал по своему усмотрению. Он исходил при этом из принципа не столько определения делового качества педагога, сколько его благонадежности. Вот как характеризует одного из таких педагогов Мария Александровна Пигута в письме сыну:

«…вместо брата О. И. Сперанской прислали какую-то «полноправную» преподавательницу с университетским значком на груди, которая уже успела себя зарекомендовать с самой плохой стороны – вроде профессора Удинова!

<…> Уроки её я посещала, чтобы составить понятие о её преподавании, впечатление получается очень неутешительное. Сперва она даже не брала с собой в класс учебных пособий, пока её не заставила делать это председатель педсовета…»

Было проведено и третье мероприятие: распущен попечительский совет, из старых членов его остались только Новосильцева, которая в сущности на нём последнее время никогда не присутствовала и стала как бы почётным его членом, и М. А. Пигута, которую вывести уже никак было нельзя. Зато вывели всех более или менее либерально настроенных гласных городской думы, представителей местной интеллигенции и прежде всего И. А. Стасевича (как лицо неправославного вероисповедания).

Создали новый педагогический совет, и если раньше естественным его председателем в женской гимназии была начальница гимназии, то теперь председателем его был назначен директор мужской гимназии, уже известный нам А. П. Чикунский. Вместо А. З. Замошниковой инспектрисой гимназии вновь была назначена Чикунская.

Одновременно с этими мероприятиями округ прислал ревизора для проверки финансовой и хозяйственной деятельности гимназии. Последнее было сделано с определенным расчётом: вскрыть какие-либо злоупотребления, обвинить в них М. А. Пигуту и таким образом избавиться и от неё.

Всё это тяжело отразилось на состоянии Марии Александровны, ей пришлось много работать вечерами, у неё заболели глаза, видимо, очки требовали замены, а взять их в Темникове было негде. Вновь стали повторяться и боли в животе, но самое главное, её угнетали эти реформы, сведшие в несколько месяцев на нет всё, что она с таким трудом и старанием создавала.