Сказ столетнего степняка

В результате такой политики в Казахстане зимой тысяча девятьсот тридцать второго года начался жестокий массовый голод. Степь с древнейших времен, насколько помнит история, не переживала такую катастрофу, созданную человеческими руками.

Были случаи, рассказывали, когда целые семейства спаслись благодаря шкурам животных, оставленных продналоговцами за ненадобностью. Они разрезали сохранившиеся на морозе шкуры, обжигали их и варили долго. Вот тебе и бульон, и мясное блюдо!

Власти не очень охотно, но все-таки начали высылать в голодающую степь продовольственные отряды. Однажды в состав продотряда включили и меня.

Мы вдвоем с товарищем выехали на двух санях, загрузив их продуктами питания, почти неделю объезжали дальние аулы. Невозможно передать словами то, что мы видели в степи. Прямо на обочине дороги лежало много трупов людей, умерших от голода.

До сих пор стоит перед глазами страшная картина: мертвый человек, лежащий в овраге. Он был уже наполовину присыпан снегом и вмерз в снежный наст. Этот человек, кажется, боролся до конца, и ему до спасения не хватило всего каких-то двух шагов! Он лежал ничком, протянув правую руку вперед. Взгляд широко открытых глаз был направлен туда же. Так он и застыл. Мы посмотрели по направлению его руки и обомлели. В двух шагах лежал мертвый суслик. Человек из последних сил пытался достать его, и ему не хватило сил проползти еще немного! А если бы он съел суслика, может, и дошел бы до города!

Неподалеку мы увидели небольшой аул-зимовку. Приземистые мазанки казались подозрительно холодными – не было видно ни малейшего дымка. Нас охватила тревога, мы подхлестнули коней.

В ауле стояла мертвая тишина, не было видно следов. Пороги домов были покрыты снегом. Мы подумали, что люди ушли в город. Скорее, с отчаянием, чем с надеждой мы попытались открыть дверь в первый дом. Она была заперта изнутри! Мы начали стучать, и стучали долго. Никто не откликнулся. Затем начали кричать во весь голос: «Эй, есть кто? Открывайте двери! Мы из района, привезли вам продукты!»

Аул молчал. Преодолев сильнейшую тревогу в душе, решились взломать первую дверь. Мы медленно вошли внутрь. В жуткой тишине было что-то пугающее – мы почувствовали дыхание смерти. В передней никого не было. Во внутренней комнате, в постели лежали трое – женщина и двое детей. Они были мертвы! Я с болью представил себе их живыми. Наверное, в предсмертный час мать обняла своих милых детей и уложила спать: «Постарайтесь уснуть и крепко поспать, а когда проснетесь, прибудут к нам люди из района с обещанной помощью!»

Мы покинули мертвый аул потрясенными до глубины души. Морозный, чистый воздух немного привел нас в чувство. Сани скользили как по маслу, и тишину нарушал лишь хруст затвердевшего снега, ломающегося под подковами лошадей. Укутавшись в тулупы, ехали молча.

В тишине доехали до следующего аула. Благо, здесь были живые люди, но смотреть на них было страшно. Исхудавшие от голода, они уже потеряли надежду на спасение. Обрадованные нашим появлением, жадно набросились на хлеб. Мы кормили их малыми порциями. Так удалось спасти несколько семей.

Взбодрившись маленькой удачей, отдохнув денек в ауле, мы оставили часть продуктов им, пообещав забирать людей в город. И направились к самому крайнему поселению нашего района. Прибыли туда в полдень. Аул еще издали напугал нас тишиной. Ни одной живой души не встретилось нам. Осмотрели несколько домов – люди были мертвы. И вдруг послышался какой-то звук! Непонятный, еле уловимый, но звук живого существа! Мы с осторожностью пошли на звук. Наконец дошли до дома, откуда он был слышен более отчетливо – было похоже то ли на мычание коровы, то ли на рычание собаки. С превеликим напряжением открыли дверь и вошли в дом. Было темно, я осторожно отдернул штору…

То, что мы увидели, не поддается никакому описанию, и не вмещается ни в какие рамки человеческого разума! Девочка лет семи, полуголая, вся в грязи и крови, держала двумя руками руку малыша, которую оторвала от трупа! Она сидела боком к нам, рычала и остервенело выгрызала зубами мясо от руки мертвеца. Услышав наши шаги, она резко повернулась к нам лицом. Это было ужасно – вся лицо девочки было в крови, глаза горели бешеным огнем! Она оскалила зубы и рычала на нас! Мы не выдержали и бросились бежать! И ускакали из этого места как могли быстро, без оглядки!

Не знаю, сколько мчались по снежной степи. Вдруг услышал рыдающий голос и посмотрел по сторонам. Лошади стояли. Товарищ сидел на санях и испуганно смотрит на меня. Только тогда до меня дошло, что рыдаю я сам! Скатившись с саней, упал ничком в снег. Долго не мог остановиться, слезы душили меня и я бился головой о снег. В тот миг мне хотелось добраться до Сталина и Голощекина, сжечь их живьем и пепел развеять по ветру. Немного придя в себя, повернулся к своему товарищу.

– Почему так случилось? Почему именно с нами?! – кричал я во весь голос. – Как мы, целый народ, позволили им совершить такое чудовищное злодеяние? Как мы, потомки кочевников, не знающих, что такой голод, дали себя истребить вот так запросто?! Очень коварные и хитрые психопаты обманули и обрекли наш народ на гибель. Без огня и меча, без войны уничтожили нас! Как и почему это им удалось?! Ты понимаешь это? Они сделали это умышленно! Они целенаправленно уничтожили казахов, чтобы вывести нас как нацию! Чтобы освободить степь и заселить своих!

Товарищ вначале сочувственно слушал, но затем, испугавшись горькой правды, стал прятать глаза.

Мой напарник был лет на восемь младше меня. Обычный наивный казахский парень из аула, простодушный бедняк. Иногда с гордостью рассказывал, как участвовал в раскулачивании богатых сородичей. Он буквально молился на Ленина и Сталина, считал, что они не только поставили его на одну ступень с баями, но даже вознесли его выше. Благодаря советской власти он, бедняк жалшы – наемный батрак, в мгновение ока стал хозяином страны.

Судя по всему, он тоже был потрясен ужасающими картинами голодомора. Но его сочувствие было чисто человеческим. Естественно, когда человек видит гибель другого человека, тем более безвинного, у него проявляется чувство жалости. Самое удивительное – он толком не понимал сути произошедшей общенациональной трагедии!

Выплакавшись, я успокоился. С тяжелым сердцем повернули обратно в аул, не могли же мы оставить больную девочку среди мертвецов на произвол судьбы. Да толком и не знали, как поступить. Думали, заберем с собой в район, а там определят куда надо.

С трудом доехали до аула. Кони не хотели идти, все норовили повернуть в сторону, замедляли ход, останавливались. Отхлестав их длинным кнутом, мы заставили все-таки повиноваться нашей воле. Но самим тоже не хотелось ехать туда.

Доехали. Молча, держась рядом, тихо отворили дверь злосчастной мазанки. Нервы были напряжены до предела, мы были готовы к любому повороту событий. Девочка, так напугавшая нас, неподвижно лежала ничком. Мы тихонько окликнули ее, но она не реагировала. Я подошел и кончиком кнута дотронулся до плеча девочки. Она не шевелилась и не подавала признаков жизни. С трудом я перевернул неподвижное тело древком кнута. Девочка была мертва. Было видно, что она задохнулась от застрявшего в горле куска мяса от ручонки братишки!

Некоторое время мы стояли в оцепенении и шептали: «Ля иляха илла аллах!», затем вышли…

Я представил себе, что отчаявшиеся родители ушли в сторону города в надежде добыть еду, а двоих детей оставили дома. Вскоре обессилевший младшенький умер, а старшая тронулась умом и озверела.

Эта картина иногда преследует меня.

В следующем, тридцать третьем году, Голощекина-кровавого убрали с руководящего поста республики и забрали в центр. Поговаривали в народе, что его через несколько лет арестовали и перед войной расстреляли. Получил то, что заслужил, изверг, но ведь это слишком малая плата за те злодеяния, которые он совершил.

Спустя годы, десятилетия мы начали осознавать бессмысленную жестокость и масштабы этой общенациональной, общечеловеческой трагедии, созданной руками власть имущих извергов. Одни историки пишут, что погибло более трех миллионов казахов в тот голодный год. Советские источники называли цифру порядка полутора миллиона погибших. Самое ужасное, никто точно не знает, сколько людских костей рассыпано по великой степи, и сколько праха развеяно ветром по белому свету! И до сих пор историки всего мира жонглируют разными цифрами, колеблющимися от двух до трех миллионов! Не десятки, сотни и даже тысячи, а миллионы! Вот такая ужасная считалка человеческих жертв осталась после голодомора – миллион туда, миллион сюда!

После голода я больше не верил этой власти.

Тиранический огонь

Через кровь и слезы мы начали осознавать, что страной правит тиран.

Естественно, никто не мог выступить открыто. Загнав глубоко всю обиду, весь протест, жили покорно и работали усердно под руководством этой власти.

Я преподавал в школе казахский язык и литературу. Учить детей всему доброму, воспитывать будущее поколение – это казалось тогда единственным смыслом жизни. Жена Халима была надежным тылом, трое детей – двое сыновей и дочь – ходили в школу.

Степняк был в то время большим городом, и десятки тысяч людей разных национальностей жили в нем. В голодный год кто дошел до Степняка, выживал.

Народ сказывал, что еще в древности, несколько веков назад, здесь добывали золото, и называли эту местность Мыншукур – тысяча ям. Сохранившиеся с тех пор монгольские илы впоследствии использовали русские и английские золотодобытчики.

В предвоенные годы люди часто находили золотой песок в речке. Бывало, мальчишки перепрыгивали через речку, видели блестящий песок, собирали в жестянку и сдавали тут же в магазин. Там взвешивали и платили боном. Боны – это были особые деньги, которые давали только за золото, и отоваривали на них только здесь.

Руководители рапортовали вышестоящим о фантастических достижениях золотодобытчиков. Газеты пестрели материалами об успехах советского производства и сельского хозяйства. Степняк тогда гремел на весь Союз. В 1934 году сюда приезжал Сергей Миронович Киров, второе по значимости лицо страны Советов после Сталина.

Сказывали, что начальники любили бахвалиться двадцатикилограммовыми трапециевидными плитками золота. Они предлагали своим работникам сжать с двух сторон ладонями такой слиток и унести. «Если сможешь унести, он твой!» – шутили они. Естественно, никто не смог даже поднять такую тяжелую, скользкую и неудобную для сжимания трапецию!

Успехи были, даже огромные, в экономике. Но это уже не радовало меня, видевшего все ужасы голодомора.

Незаметно пришла пора других ужасных событий – тридцать седьмой год. Люди начали исчезать бесследно. Народ так и назвал это явление ундемес – безмолвие. Живет тихо-мирно хороший человек, работает усердно, строит новую советскую жизнь и кормит семью. И вдруг исчезает, как будто проваливается сквозь землю. Только через некоторое время приползают слухи: оказывается, не совсем нашим человеком он был. Боролся против советского строя, саботировал и шпионил в пользу Америки или Японии! Люди недоумевали, как он мог этим заниматься и как никто ничего не заметил! Самое нелепое в такой ситуации было то, что народ наивно верил всему, что писали в газетах. Газеты были для всех символом правды, и редко кто тогда мог подумать, что они врут! Таким образом, вчерашний друг, товарищ и брат в одно мгновение становился чуждым элементом, ибо его окрестили самым тяжким, проклятым для того времени словом – «враг народа!»

Вначале уничтожали всенародно известных деятелей и потомков родовитых кочевников.

Наш народ был подобен куланам – диким лошадям, попавшим в аран – западню. Теперь охотники поочередно выбирали и вылавливали их, а бедные куланы метались туда-сюда, но не могли уйти никуда.

Объявляли врагами народов и расстреливали тех, кто был против, и тех, кто боролся за советскую власть и строил новую жизнь. Репрессировали всех алашордынцев. Даже тех, кто был лоялен к новой власти. Мы недоумевали, как это так? Как быть? Постепенно прояснялась чудовищная правда. Машина убийства была запущена с конкретной целью – вырезать весь цвет казахского народа! Страшная правда того кровавого времени – почти все передовые деятели-казахи были уничтожены!

Система поглощала все больше и больше людей. Газеты шумели вовсю, что в стране развелось много врагов народа и всем советским людям надо быть очень бдительными.

Когда начали ловить почти ни в чем не виновных людей, народ начал сомневаться в правильности такой борьбы и тихо роптать. Но никто не посмел поднять голос. Страх, всепоглощающий, всеподавляющий страх был везде. Опасность быть арестованным висела над каждым человеком. Все понимали, что любого из них могут ни за что арестовать в любой момент и отправить на Колыму, Магадан, в сибирскую тайгу лет на двадцать пять, или еще хуже, по решению известных органов, быстренько расстрелять.

Самое страшное, каждый город, район, аул, каждая трудовая организация была обязана найти и обезвредить в своих рядах «врагов народа». Если, например, Н-ный район в течение определенного времени не выявил и не выловил оппортунистов, троцкистов, националистов – алашордынцев, панисламистов, пантюркистов, а также шпионов Японии, Америки или Германии, то считался этот район неблагополучным в политическом смысле. И репрессивная машина заглатывала руководителей этого района и почти весь партийно-советский аппарат. Поэтому все старались «разоблачать» в своих рядах «врагов народа». Отсюда пошли и массовая слежка, и доносы!

Наш народ в то время как будто проходил перед конвейером, который непрерывно крутился и подавал в раскрытую огромную пасть ненасытной мясорубки все новые и новые жертвы. Мясорубка не знала усталости и остановки, беспощадно и без разбора перемалывала все, что попадалось в ее стальные зубы. И люди всячески старались избежать конвейера, ухитрялись, изворачивались как могли.

Казахи – душевный народ, бауырмал, то есть любящий братьев своих! Мы сохранили свою человечность, несмотря на все жестокие испытания истории. Даже в час смертельной опасности народ не терял чести и достоинства. Рискуя жизнью, порою принося себя в жертву ради братьев своих, люди как могли спасали друг друга. Но были и такие, кому на руку была эта репрессия. Жестокое, коварное время пробуждало в темных умах самые низменные инстинкты, и те распустившись, с наслаждением отправляли в кровавую пасть чудовища своих сородичей.

Бытует мнение, что казахи сами подставляли, предавали друг друга, писали донос наверх, указывая на сородичей, соседей, как на «врагов народа». Да, есть и такие неутешительные факты, но если серьезно проанализировать ситуацию, то становится ясно: машина смерти работала беспрерывно, требуя все новых жертв! Она перемалывала все без разбора! И мы должны понимать,главная вина лежит на тех, кто запустил эту чудовищную машину смерти, и на тех, кто подкармливал ее беспрерывным потоком живой плоти. А бедных, простых людей в большинстве случаев заставляли подписывать клевету на другого под страхом смерти или обманом. Методы были изощренные и коварные, так что простому смертному противостоять им было почти невозможно.

Вот посмотрите сами. Вызывается человек на допрос, вначале как свидетель. Опытные следователи разносторонне обрабатывают жертву, пугают и пытают до такой степени в полутемных подвалах, где стоит непрерывный железный гул и душераздирающие стоны арестованных, что бедняга будет кивать головой и подписывать что угодно. Самый решающий удар: «Вот если ты не подтвердишь, что товарищ такой-то – японский шпион, то он накатает на тебя бумажку, что это ты агент германский! Так что выбирай, пока есть возможность: либо – либо! Или ты будешь свидетелем и останешься нашим товарищем, или будешь расстрелян как враг народа. Подумай о детях, они будут всю жизнь подвергаться гонениям как дети врага народа». Обычно для того, чтобы сломать человека, этого было достаточно. А энкеведешники заботились о том, чтобы жертва и свидетель больше никогда не встречались на белом свете! Через некоторое время большинство свидетелей были тоже уничтожены, оклеветанные по отработанной схеме. Поэтому тайна метода очернительства и клеветы так и оставалась нераскрытой, и вчерашние добрые соседи всю жизнь ненавидели друг друга, обвиняя в своей ужасной доле. Эту ненависть они передавали своим детям и внукам, и вот это непонимание, разногласие, недоверие, взаимное обвинение продолжают бытовать в народном сознании до сих пор.

Легенда, выдуманная и пущенная в оборот политтехнологией того времени, сработала безотказно. Психологически расчет был точен: аульный люд охотно верит всему сказанному и услышанному, тем более, когда это слово касается лично его и выходит из уст власть имущих! Удивительное свойство людей – верить охотно любому слову про себя, невзирая на то, кем это сказано, где это сказано, сказано ли вообще. То есть, достаточно любому человеку сообщить, вот, мол, такой-то про тебя там-то, тем-то сказал то-то! И все, никто не будет проверять, правда это или ложь, а будет охотно верить этому. Более того, скажет даже: да, от него ожидали такого предательства, я знал, что он про меня хорошего не скажет! То есть, заранее люди не доверяли друг другу,ожидали от любого любую пакость в любое время! А годы репрессий и гонений еще более разожгли чувство недоверия и подозрительности, особенно страха! И, кажется, что эта подозрительность и страх до сих пор сидят в подсознании людей, временами давая о себе знать, наталкивая на самые безумные поступки! Выбор – или сам проходи, или пропусти товарища. Лучше, если подтолкнешь его, пока не подтолкнули тебя – владел умами и сердцами практически каждого.

Репрессии коснулись всех народов страны. Уничтожали безжалостно и русских коммунистов. Когда арестовали Тимофея Майдайкина, военного комиссара района, мы были потрясены. Темиртас, сын великого певца Биржан-сала, работал на шахте. Он был очень высокого роста и силен физически. Когда садился верхом на лошадь и опускал ноги, носки ног касались земли. Добродушный, доверчивый Темиртас был не терпим к несправедливости и всегда заступался за обездоленных и обиженных. Особенно народ уважал его за то, что он, не побоявшись, один вступил в схватку с несколькими пришельцами, когда те сильно зарвались и хотели поиздеваться над местным населением. И Темиртас мог один дать отпор нескольким противникам, да так поколотить их, что тем ничего другого не оставалось, как умерить свою пыл и успокоиться. Но начальству это явно не нравилось, и они втихаря включили его в «черный список» и ждали лишь удобного случая усмирить строптивого.

Он хорошо играл на домбре и неплохо пел песни своего отца. Вся степь знала песню-реквием Биржан-сала. Будучи смертельно больным, певец обращается к сыну Темиртасу с песней, доверяя свои сокровенные мысли о жизни и смерти!