Сказ столетнего степняка

По его рекомендации я прошел краткий курс обучения в области и стал учителем. В то время профессия учителя ценилась очень высоко. Детей благословляли старшие: «Будь учителем!» Для нашего народа учителя были просто необходимы. А еще это было мое призвание. Учить детей грамоте и письму, просвещать свой народ было самым благородным делом того времени.

Потихоньку налаживалась мирная жизнь. Старое забывалось, новое манило вперед. И хотя я не очень-то разделял лозунги Советов, деваться было некуда. В эти относительно спокойные годы люди жили, трудились и растили новое советское поколение.

Когда мне исполнилось двадцать пять лет, я женился. Вернее, меня женили. Звали мою жену Халима, она происходила из рода аргын, караул. Наши родители давным-давно, еще когда мне было семь лет, а моя будущая жена еще качалась в колыбели, посватались, и наша судьба была предрешена! Степной закон был суровым, но мудрым. Родители знали друг друга, знали род, происхождение, и по обоюдному согласию решили кровно породниться. Естественно, нас об этом даже не спросили.

Мой отец Аманжол отдал калым – выкуп за невесту полностью – сорок семь голов скота, как того требует обычай кочевников.

До сих пор вспоминается, как прекрасный сон, наше первое свидание с невестой. Было лето, степь расцвела, и аромат буйных трав и нежных цветов щекотали нос, с каждым вдохом наполняя грудь могучей энергетикой дикой природы, а трель птиц и песни кузнечиков ласкали слух. По обычаю, я с несколькими друзьями посетил аул невесты.

Вечером молодежь аула устроили в нашу честь алтыбакан – качели на шести шестах. Мы с Халимой сели на веревочные качели друг против друга, упершись ногами о веревку посередине, и нас стали раскачивать парень и девушка все сильнее и сильнее, а мы пели песни о любви и о верности, о счастливой жизни. Мы взлетали, как нам казалось, аж до луны и спускались так быстро вниз, что дух захватывало и слегка кружилась голова, то ли от качки, то ли от счастья! Когда совсем стемнело, объявили об игре аксуйек – белая кость! Суть игры была такова: заводила бросает ак суйек – белую кость животного как можно дальше. И вся молодежь бросается на поиски этой кости. Но все только делают вид, что ищут кость, а на самом деле это лишь повод для уединения влюбленных! Некоторые парочки иногда ищут белую кость до полуночи!

Мы с Халимой тоже долго искали аксуйек – белую кость, и «заблудились» надолго. Это было наше первое свидание…

А через неделю мы поженились. Шел тысяча девятьсот двадцать пятый год.

Мы тихо, мирно жили в городе Степняке.

Линия истребления

В середине двадцатых годов первым секретарем Краевого комитета коммунистической партии большевиков Казахстана стал Филипп Исаевич Голощекин. Первый секретарь практически был хозяином республики.

В народе ходили слухи, что он еврей, и его зовут на самом деле Шая Ицкович. И еще шептали друг другу на ухо, что он, Филипп Исаевич Голощекин – Шая Ицкович, застрелил русского царя Николая Второго.

Никто не знал, что было у него на уме, когда он приехал в Казахстан и с каким напутствием направляли его из ЦК. Но, взяв власть в свои руки, он совершил в Казахстане одно из самых чудовищных политических преступлений, каких не знала еще мировая история.

Сказывает народ, что приехав в Казахстан, он был крайне удивлен положением дел в республике: в степи паслось много скота, да и народу жилось неплохо. Казалось, что революция и, как итог, разрушения и голод не коснулись этой земли.

Местные политические деятели ему объясняли, что казахи – кочевой народ и испокон веков скот – это их главный источник питания и транспорт! Но первый секретарь крайкома думал иначе. Он считал, что в Советской стране нет кочевников, все теперь стали оседлыми людьми! И жить они должны по-советски! А несколько десятков и даже сотен голов скота на один двор это как-то не по-нашенски, не по-революционному как то… Тут буржуазией пахнет!

Ему возражали, доказывали, что несколько десятков или сотен голов на один двор – это необходимый прожиточный минимум, а не богатство! Для пропитание, для обмена на товары, для сохранения и прироста поголовья! По степным меркам эти люди считаются бедняками… В лучшем случае середняками!

Но секретарь упорно настаивал на своем. Он говорил, что по советским меркам они есть буржуи, кулаки, куркули! Вот если бы раскулачить, конфисковать богатство, а этих… так сказать, бедняков и середняков срочно объединить в колхозы и артели, вот тогда они и станут настоящим классом бедных! А весь их скот собрать в одном колхозе! Представляете, какое это богатство, какой потенциал! Все планы разом перевыполнили бы!

– Но это чревато! – пытались вразумить пришлого начальника люди. – Чем будет жить народ? Надо учитывать особенности степного бытия, местный уклад жизни! Если казахи останутся без скота – они могут погибнуть от голода!

Крайком удивлялся: Как так? Живут же другие народы совершенно без скота, и нормально!

Напрасно убеждали его, что казахи – кочевой народ, потомственные скотоводы. Они вели этот образ жизни тысячелетиями! И резкое изменение условий жизни могут привести к катастрофе.

Тут крайком ударился в другую крайность:

– Советская власть, коммунистическая партия заботится о казахском народе! Мое убеждение – в Казахстане необходимо провести революцию! Малый Октябрь, так сказать! Усиление классовой борьбы – необходимость социалистического развития! Мы приняли решение провести немедленную конфискацию имущества богатых, а самих их выслать из республики, ускорить коллективизацию! Я написал письмо товарищу Сталину о необходимости проведения второй, малой Октябрьской революции, в Казахстане, и товарищ Сталин одобрил, поддержал эту идею! Более того, товарищ Сталин собственноручно подписал, завизировал, что это единственно верное решение! Ясно?!. Или вы против такого решения? А-а? Против меня? А может, против Сталина? А-а?

Тут уже многие умолкли. Но оставались герои, которые стояли до конца и активно возражали: речь идет о судьбе всего народа. Как бы перегиба не получилось… не пострадали бы невинные люди!

На что Голощекин, участвовавший в казни и собственноручно стрелявший в русского царя Николая Второго и его детей, безжалостно ответил:

– А революции без жертв не бывает!.. Конечно, постараемся не допустить перегиба, но слабинку давать тоже не советую! Так что, вперед, начинаем великое дело – Малый Октябрь!

И пошло-поехало! Своих противников, пользуясь поддержкой ЦК, он потихоньку усмирил, а особо непокорных просто уничтожал физически. До сих пор окутана тайной гибель политически проницательного, молодого, феноменально одаренного и отчаянно смелого патриота казахского народа, самого яростного противника сумасбродной политики Голощекина Смагула Садвакасова, которого вызвали на работу в Москву, а затем тихо отравили. В начале тридцатых годов прошла волна репрессий – многих известных и неугодных лиц отправили в ссылку, посадили в тюрьмы, а часть из них расстреляли по приговору скорого суда.

Таким образом, усилив свою позицию, распоясавшийся Голощекин приступил к осуществлению кровавого плана – второй социалистической революции в степи под названием Малый Октябрь, практически уничтоживший большую часть казахского народа!

Конфискацию у казахских баев – богатых начали повсеместно, и политическое руководство страны позаботилось, чтобы в этом деле приняли активное участие казахские партийно-советские активисты и неимущий класс.

Самое ужасное, беднота искренне верила в то, что богатые люди – плохие люди, и надо их уничтожать! Это долг каждого. И если их уничтожить полностью, то настанет всеобщее благоденствие.

И бедные люди сели на коней.

Конфискация в двадцать девятом году шла полным ходом и под нее попадали даже середняки. Баев всей семьей высылали в итжеккен – туда, где запрягают собак, в Сибирь. Я присутствовал однажды при раскулачивании крупного бая нашего рода аксары акымбет кереев Кенесбая. О его богатстве ходили легенды. Сказывали, что однажды, когда Кенесбай скакал в степи, ему встретились всадники, перегонявшие табун лошадей в сторону Омска для продажи на базаре.

– Не рановато ли на базар? Там сейчас цены невысокие, ведь лошади еще не набрали нужный жир, – говорит Кенесбай, быстро оценив наметанным глазом кочевника состояние табуна.

Те отвечают:

– Да, но нам позарез нужны деньги!

– Тогда продайте их мне за ту же цену, какую дают сейчас на базаре!

Путники с радостью соглашаются, так как до Омска еще несколько сот верст, и, продав коней, они выиграют столько времени. Тогда Кенесбай вытаскивает из-под седла мешок с деньгами и расплачивается тут же, в степи, за четыреста голов лошадей! Подумать только, если у него под седлом столько денег, сколько же их дома, в сундуке?!

Он каждый год раздавал своим сородичам согым – лошадь для забоя на зиму. Весь его аул, можно сказать, работал на него – пас скот, но и жил за счет этого скота. Никто не голодал, благодаря ему. И вот, пришла пора прощаться. Тяжелая была эта картина! Вооруженные конвоиры никого близко не подпускали к баю и его женам. Испуганные дети молча прятались за подолами матерей. Кенесбаю разрешили запрячь коня в телегу-арбу и погрузить домашний скарб – предметы первой необходимости. И это все! Бай и его домочадцы сели в телегу под присмотром вооруженных конвоиров молча. Все происходило в полной тишине, и от этого становилось еще тяжелее. Некогда могущественному баю даже не дали слова на прощание сказать. Люди тихо бормотали: кош бол! – прощайте! На что бай отвечал кивком головы. Женщины всхлипывали.

Строгий представитель советской власти обвел строгим взглядом разношерстную толпу.

– Ну, что? Жалко вам бая? Да он же угнетатель, кровосос! Столько лет сидел на вашем горбу! Все это богатство, весь его скот теперь принадлежит вам. По закону! Так что радоваться надо, братья бедняки, что советская власть и партия большевиков избавляет вас от таких эксплуататоров трудового народа! Справедливость восторжествовала! Теперь его место в Сибири! Туда ему и дорога! А ну, марш!

Гарцуя на высоком жеребце, представитель власти махнул камчой-кнутом, со свистом рассекая воздух, и телега тронулась в путь. Аул молча провожал в последнее кочевье достопочтенного бая. Лишь телега Кенесбая размеренно скрипела, увозя его и семью в неизвестность.

А затем весь его скот, тысячи голов лошадей и коров, баранов и коз, советские сотрудники угнали неизвестно куда. Сказывали, на мясокомбинат, для нужд страны.

Степь, казалась, опустела. Никто тогда толком не понимал смысла такой политики. Но раскулачивание и высылка баев-богачей не всегда шла гладко. Узункулак – длинное ухо – степной телеграф разносил тревожные вести. Бывали стычки между родовитыми кланами и конфискаторами, погибали люди. Во многих уголках степи вспыхнули восстания.

До нас дошли слухи о том, что наш брат Салим примкнул к восставшим и активно воюет против произвола советской власти. Это было очень опасно, и мы жили в постоянной тревоге.

После конфискации и ускоренной коллективизации начался сбор продовольственного налога. Такое задание спустили сверху.

– В первую очередь надо выполнить и перевыполнить план по сдаче хлеба, мяса и других продуктов Центру!

И пошло-поехало. На местах старались беспрекословно исполнить установку властей. Печально известный в истории уран – клич того времени: «Асыра сiлтеу болмасын, аша туяк калмасын!» – «Не допустить перегиба – не оставить ни одного парнокопытного!» гремел на всю степь, безжалостно обдирая народ без разбора.

Продналоговцы, предводимые шолак бельсенды – горе-активистами рыскали, как голодные стаи волков по степи, переворачивая все вверх дном в казахских мирных аулах. Они требовали с каждым разом все больше и больше продуктов, забирая весь зимний запас населения до последнего зернышка, до последнего куска мяса! Успокаивали возроптавших: вот, мол, выполним план продовольственного налога, а потом советская власть будет обеспечивать продуктами всех! Люди наивно верили в это, а кто посмел сопротивляться, арестовали, затем судили как противника рабоче-крестьянской власти, а иногда просто подвергали всяческим телесным наказаниям.

Шолак бельсенды – горе-активисты были настоящим бичем казахов. Ими управляла железная рука кремлевских диктаторов и краевых комиссаров. А простым людям казалось, что всю эту политику уничтожения народа ведут сами активисты. Но нет, эти безумцы шолак бельсенды были просто эффективным орудием в руках настоящих вершителей беззакония и геноцида. «Вот, смотрите, мол, сами казахи уничтожают своих классовых врагов, устанавливая новый, справедливый мир! Мы тут ни при чем!»

Люди, попавшие в железные клещи продналоговцев и горе-активистов, рассказывали ужасающие истории. У них забирали буквально все: запасы продовольствия на зиму, забирали даже копченое мясо, сохраненное бережливыми хозяйками про запас. Некоторые закапывали зерно в землю, но ищейки с тонким нюхом находили подпольные хранилища, откапывали и забирали все до последнего зернышка. Да к тому же арестовывали хозяина и отдавали под суд за сокрытие урожая и уклонение от продналога. И бедняга получал лет десять тюрьмы, а то и больше, как саботажник и противник советской власти.

Очевидцы рассказывали, как осенью тридцать первого года пригнали скот со всей округи в районный центр Казгородок. Предполагалось, что мясо отправят на мясокомбинат, но он был не в состоянии вместить такое большое количество. Тогда навалили туши друг на друга, ожидая транспорта свыше, якобы для отправки в запасники Родины. Горы мяса через несколько дней начали портиться, окутав невыносимой вонью всю округу. Но людям, уже начинающим испытывать трудности от нехватки продовольствия, ни кусочка мяса не давали! Вооруженная охрана отгоняла проголодавшихся людей и собак злыми окриками, порою даже выстрелами! Так все мясо и сгнило!