Лорд и леди Шервуда. Том 1

– Но и не так много, чтобы епископ Гесберт продолжал видеть в снах кардинальскую шапку, – в тон аббату сказал Вилл.

– Сын мой! Кроме властолюбия и алчности епископу Гесберту ведомы и иные страсти! – нравоучительным тоном заметил аббат.

Робин, до сих пор не вступавший в разговор, глубоко вздохнул.

– Очевидно, что ты подошел к тому самому «во-вторых», святой отец. В чем оно заключается?

– В том, что епископ сам вожделеет леди Марианну, – ответил аббат и, услышав насмешливое фырканье Вилла, строго поднял палец. – Это не есть вожделение плоти, как ты, наверное, подумал, сын мой. Епископ Гесберт хочет заполучить леди Марианну в свою власть совершенно из иных соображений.

– Каких?

– Ему очень не нравится ее нрав – слишком свободный, ее дух – чересчур твердый. Леди Марианна – такая, как она есть, – сильно раздражает епископа Гесберта, будто самим своим существованием бросает ему вызов. И он хочет…

Аббат замялся, прищелкнул пальцами, пытаясь найти верные слова.

– …уничтожить ее, – помог Робин. – Если не умертвить, то сломать ее дух.

– Верно! – воскликнул аббат, благодарно кивнув Робину, и, задумчиво прищурив глаза, протянул: – Не так давно мне довелось видеть епископа рядом с леди Марианной. Чисто кот, охотящийся на птичку. Голос вкрадчивый, а в глазах такой огонек, словно скажи она неосторожное слово – и он тут же поймает ее в свои когти! По счастью, возле нее был Гай Гисборн, и если епископ охотился на леди Марианну, то сэр Гай стерег ее, как неусыпный сторож. Сам ответил на коварный вопрос, заданный леди Марианне, и тут же увел ее подальше от епископа.

– Теперь ты понимаешь, почему мой приказ остается в силе? – спросил Робин Вилла, когда аббат оставил их за столом одних на недолгое время.

Вилл невозмутимо пожал плечами.

– Ты все объяснил по дороге сюда – нет нужды повторять. Но, Робин, – Вилл выразительно поднял бровь, повторяя слова аббата: – По счастью, возле нее был Гай Гисборн…

Понимая, на что намекает Вилл, Робин улыбнулся в знак того, что принимает вызов, и тоже ответил словами аббата:

– Сэр Гай стерег ей, как неусыпный сторож. Не защищал или оберегал, а стерег. Ты чувствуешь разницу?

Вилл насмешливо покачал головой.

– Нет, не чувствую. А ты ее, разумеется, видишь?

– Разумеется, – подтвердил Робин, поднося к губам кубок с вином, и, сделав маленький глоток, сказал: – Она в слове, которое употребил наш славный аббат, описывая то, чему стал очевидцем. Стерег.

Вилл пренебрежительно покривил губы.

– Молвил слово, первым пришедшее ему на ум.

– В том-то и дело. Раз это слово пришло ему на ум первым, значит, в нем и заключается суть отношения Гая к леди Марианне. В противном случае он высказался бы иначе.

– Это всего лишь слова, Робин. Суть одна, но может быть выражена разными словами.

– Никогда! – уверенно заявил Робин, отводя довод Вилла. – В каждом слове заключен собственный смысл, не присущий другому слову.

– Возможно, но далеко не все относятся к словам так, как ты, – не сдавался Вилл. – Почему ты решил, что наш гостеприимный хозяин лелеет слова с такой же щепетильностью, как это делаешь ты?

– Потому что я знаю. Он, как ты выразился, именно лелеет их, щепетильно и бережно, почитая каждое за сокровище. Не забывай, что он рьяный любитель книг, а они состоят из слов. К тому же он служитель церкви. Как ты помнишь, в начале было Слово, и этим все сказано. Нет, Вилл, Гай не защитник леди Марианны от того же епископа. Он ее сторож, как и назвал его аббат, и сторожит он не ее саму, а ее для себя. Такой сторож, учитывая, кто он, представляет для леди Марианны не меньшую опасность, чем тот же епископ.

Вилл поднял руки, призывая Робина прекратить спор о высоких материях и спуститься на землю.

– Ты упускаешь из виду, что она не чурается общества сэра Гая.

– Но и не стремится к нему.

Глаза Вилла сверкнули непримиримым огнем.

– Если так, почему подпустила его к себе?

– Это было роковой ошибкой, Вилл, – ответил Робин. – Ведь рядом с ней не было никого, кто объяснил бы ей истинную природу Гая. Сам он ее не откроет, пока не получит руку леди Марианны. Сейчас он ведет себя с ней точно так же, как когда-то вел со мной. Вспомни, чем все закончилось, когда ему изменила выдержка и он показал свое истинное лицо. Все повторится, если он вынудит леди Марианну выйти за него замуж. Но он ее не получит.

Лицо Робина вновь выразило непреклонность, в сузившихся глазах мелькнула неприкрытая угроза.

Вилл усмехнулся.

– Почему ты уверен в том, что Гай своего не добьется?

– Она не хочет принимать его предложение. Ее отец тоже против, понимая, как быстро она погибнет, став женой Гая, и тому больше не будет нужды сдерживать свой нрав. А я прослежу за тем, чтобы не допустить Гая к его цели, чтобы он ни предпринял.

Вилл мог бы снова спросить, для кого Робин оберегает леди Марианну, раз уж сам в ней не заинтересован. Но он устал, хотел спать и потому небрежным взмахом руки – дескать, твое дело – прекратил разговор.

Пришел аббат, сообщил, что келья для ночлега гостей приготовлена, и сам проводил их к постелям.

Вилл провалился в сон, едва уронив голову на подушку, а Робин, напротив, не мог уснуть. Заложив руки за голову, он смотрел в потолок, и его мысли были полны не королем Ричардом, а Марианной, о которой он перестал думать, едва лишь вернулся в Шервуд, где его ждал обычный доклад Вилла о сведениях, полученных от дозорных, и неожиданный рассказ Статли. Переступив порог трапезной и окунувшись в привычные запахи и дела своего дома в Шервуде, он позабыл о Марианне. Но сейчас, в тишине ночи, Робин думал только о ней одной.

Отчасти причиной тому было упоминание аббата о епископе Гесберте. Прежде всего Гай Гисборн, следом за ним Роджер Лончем, а теперь еще и епископ Гесберт – все они представились Робину стаей хищных птиц, кружащих над светлокудрой головой Марианны. И чем дольше Робин думал, тем больше мрачнел. Все обернулось не так, как он ожидал.

Ему следовало поговорить с ней сразу же, утром первой ночи, которую они провели в доме Эллен. Слова Марианны о возвращении во Фледстан сбили его с толку – он проснулся в полной уверенности, что она останется с ним. Едва она упомянула о дороге домой, надо было напомнить ей, что Шервуд отныне единственный ее дом, пока Робин не сможет предложить ей другой. Впрочем, этот другой дом, куда он хотел бы ее привести, пока оставался миражом – прекрасным, но зыбким, как все миражи. Он и сам не знал, сколько еще пройдет времени, чтобы мираж стал явью.

Почему он ничего не сказал Марианне, молча согласился с ней и отвез во Фледстан? Задав себе этот вопрос, Робин невесело усмехнулся, зная ответ. Он был слишком счастлив и посчитал святотатством что-то еще потребовать от Марианны после того, как она вверила ему себя с такой безоглядностью. Несмотря на опасность, исходившую от Гая Гисборна, он дал Марианне немного времени привыкнуть к мысли о будущей жизни в Шервуде рядом с ним. Роджер Лончем внушал Робину меньше опасений прежде всего потому, что планам Лончема помешает в первую очередь Гай. А Марианна употребила время, предоставленное Робином, совсем на другое – очень быстро соткала вокруг себя мир, в котором гармонично для себя уместила и жизнь во Фледстане вместе с отцом, и любовь к нему – лорду Шервуда. Она не могла не понимать, что этот мир иллюзорный, он разрушится от первого же соприкосновения с реальностью. Робин понимал это лучше и предпочел разбить сотворенный ею мир на осколки раньше, чем это сделает кто-то другой, тот же Гай.

Вспомнив, как она разрыдалась, Робин невольно дернул краешком рта, словно почувствовал боль. Он и чувствовал ее – в сердце. Осенью, глядя на Марианну, ждавшую его на берегу реки, он мысленно говорил ей, что она никогда не будет плакать из-за него, и сам же минувшей ночью довел Марианну до слез. То, что он поцелуями осушил ее слезы, не слишком оправдывало Робина в собственных глазах, но и особой вины за собой он не чувствовал. Времени для деликатности не оставалось. Три дня, чтобы принять окончательное решение – на больший срок он не мог позволить себе расщедриться.

Наверное, ему следовало вначале обвенчаться с Марианной и привезти ее в Шервуд как свою супругу. Поступи он так, их отношения не приняли бы такой запутанный характер, между ними все сразу стало бы ясно. Но Робин мгновенно вспомнил несмелые ласки, которыми Марианна отвечала ему, когда они еще просто сидели возле очага в объятиях друг друга, и покачал головой. Только святой смог бы устоять, отстранить ее, такую желанную, близкую, нежную, а святым Робин себя не считал даже в малости.

Была еще одна причина, почему он позволил себе то, что позволил. Робин прекрасно понимал, что отец Марианны недоволен ее затянувшимся положением девицы на выданье и вот-вот лишит дочь свободы выбора. В разговоре, который у них состоялся в последний день пребывания Робина во Фледстане, сэр Гилберт резко и недвусмысленно высказался об этом, вслух пожалев, что вообще предоставил Марианне свободу. Если бы сэр Гилберт успел употребить отцовскую власть и сам бы избрал супруга для дочери, пока Робин всеми силами старался держаться поодаль от Марианны! Но он не успел. А после встречи с Марианной в церкви отца Тука, после взаимного признания в любви Робин твердо знал, что не допустит супружества Марианны ни с кем. Потому и дал себе волю, чтобы отрезать путь к отступлению и себе и ей, связать Марианну самыми тесными узами, не дожидаясь, пока их союз окончательно скрепится венчанием. Марианна – его и только его, что бы ни говорил и ни думал сэр Гилберт. Но к какому решению придет сама Марианна?

Робин беззвучно вздохнул. Через три дня, один из которых прошел, он вернется к ней за ответом, а пока ему остается одно: верить в силу любви Марианны.

– Перестань, Робин, – услышал он сонный голос Вилла, – если эта девушка соответствует твоему представлению о ней, у тебя нет причин беспокоиться.

Вздрогнув от неожиданности, Робин скосил глаза в сторону Вилла и встретил его усталый, но привычно насмешливый взгляд.

– От тебя исходит такое сильное смятение, что меня прямо-таки накрывает волной, – сказал Вилл. – Боюсь захлебнуться! Никуда твоя подруга не денется. Лучше подумай вот о чем: не вернуться ли тебе к прежним планам о браке, коль скоро король отыскался? Чувства чувствами, но женитьба!

Вилл звучно прищелкнул языком. Услышав сердитое хмыканье Робина, он рассмеялся и, повернувшись на другой бок, сказал со сладким зевком:

– Я ведь уже говорил тебе, когда ты порвал с Мартиной, помнишь? То, что возможно для меня, тебе непозволительно.