Друзья и недруги. Том 1

Робин тяжело вздохнул, вскинув покрасневшие от бессонных ночей глаза. Шли третьи сутки его непрерывного дежурства у постели Барбары, и он был на грани изнеможения – не столько физического, сколько душевного.

– Я не смогу ее спасти! – обреченно выдохнул он. – Вилл, мужайся: этот приступ – последний.

– Почему?!

Дернув плечом, Робин признался:

– Она не сопротивляется, и от этого все мои усилия бесполезны.

Вилл перевел на него взгляд и хрипло спросил:

– Ты хочешь сказать, ей все равно – выздоровеет она или нет? Быть такого не может! Она не такая! Сколько я ее помню, она никогда не сгибалась!

Робин угрюмо молчал, и тогда Вилл заставил себя успокоиться. Опустившись на одно колено, он стиснул ладони брата и, глядя ему в глаза, произнес:

– Скажи, в чем причина? Что ее уводит от нас, от меня?

– Полагаю, тоска, – тихо ответил Робин, – не оставлявшая ни на минуту тоска по нашему отцу. Твоя мать – волевая женщина, умеет скрывать свои чувства, чтобы не обременять ими ни тебя, ни Лиззи. Вот она и скрывала, а тоска тем временем подтачивала ее здоровье. Но, кроме тоски, есть что-то еще. Что – я не знаю! Спрашивал, но она не сказала…

Вилл порывисто прижался лбом к его плечу, и Робин, проглотив комок в горле, прильнул виском к голове брата.

На четвертый день Барбара не выходила из забытья и дышала с трудом. К вечеру она открыла глаза, но так и не пришла в себя окончательно. Возле ее постели собрались Вилл, Элизабет и Дэнис, но Барбара видела только Робина. Ее исхудавшая рука блуждала по его лицу, едва прикасаясь истаявшими пальцами к скулам, темным волосам, очерчивая глаза, линию рта, словно Барбара пыталась на ощупь увериться в том, кого видела. И когда уверилась, на ее бледных – едва ли не белых – губах появилось слабое подобие улыбки.

– Альрик!.. – услышали все ее слабый шепот. – Ты все-таки пришел ко мне!

Вложив руку в ладонь Робина, Барбара с бесконечной любовью посмотрела ему в глаза и робко спросила:

– Неужели я действительно ничего не значила для тебя, была только одной из многих и ты ничуть не любил меня? Даже когда мы были вместе?

– Вот оно что! – почти неслышно прошептал Робин. – Неужели все годы, покинув Веардрун, ты терзала себя этой мыслью?

– Нет, я верила, но потом… Ты ни разу не навестил меня, не вспомнил обо мне, овдовев. Умоляю, скажи мне правду! Я так устала!..

В ее глазах явь мешалась с миражом, который Робин хотел рассеять – сказать, что она ошиблась, приняв сына за отца. Но заметив, как Вилл резко отвернул голову в сторону, чтобы скрыть от всех лицо, услышав тихие всхлипывания Элизабет, он передумал. Взяв руку Барбары в свои ладони, Робин проговорил хрипловатым от волнения голосом:

– Я любил тебя! Ты была мне мила, и это чистая правда.

На губах Барбары замерцала несмелая улыбка. Слабо сжав его руку, она с глубоким раскаянием прошептала:

– Ты можешь простить меня за то, что я скрыла от тебя рождение сына? Помнишь, как ты рассердился, когда в первый раз повстречал его? Вернувшись за ним, ты почти ничего не сказал мне. Прости меня, Альрик!

– Я никогда не мог долго на тебя сердиться, – Робин с усилием улыбнулся. – Ни в чем не вини себя. Ты подарила мне замечательного сына.

На последнем слове он едва не оговорился. Барбара прикрыла глаза и еле слышно сказала:

– Тогда поцелуй меня. Пожалуйста!

Робин склонился к ней, прикоснулся губами к виску и едва ощутимо потерся лбом о ее волосы. Барбара шепнула – так, что он один расслышал ее слова:

– Помоги Виллу понять себя. Наш мальчик решил закрыть свое сердце от любви. На самом деле он любит, очень сильно любит Лиз, но не желает в том признаваться ни себе, ни ей. Подскажи ему, чтобы он не прозрел слишком поздно для себя и для нее.

Последний тихий вздох – и ее душа покинула тело. Еще раз приложив губы ко лбу Барбары, Робин медленно выпрямился и встретился взглядом с братом.

– Благодарю тебя, – хрипло сказал Вилл. – Ты подарил ей огромное утешение.

После поминальной службы, стоя над только что забросанной землей могилой, Вилл вспоминал каждое слово Барбары, сказанное Робину, которого она приняла за графа Альрика, и его сердце давил гнет тяжелой, глубокой печали. Четыре кратких месяца, потом две встречи, во время которых не прозвучало ни единого слова любви, – и бесконечная тоска. Вилл высоко поднял голову, не позволив пролиться скупым слезам, и задумчиво произнес:

– Да сохранит меня могущественный Один от любви! Отец как-то в шутку сказал, что сердце воина должно быть крепче брони, чтобы уцелеть от одного лишь взгляда слабой женщины. Сейчас я думаю, в его шутке каждое слово было исполнено смысла. Что таит в себе любовь, кроме тоски и печали?

– Бесконечную неизбывную радость, – тихо ответила Элизабет, незаметно от Вилла смахнув слезы, навернувшиеся на глаза после его горьких слов.

– Радость! – повторил Вилл, когда они уходили с кладбища. – Какую радость, Лиззи? Мать столько лет любила моего отца и столько же провела в одиночестве и печали. Мать Робина, леди Луизу, тоже постигла безответная любовь, пусть она и была рядом с отцом до своего последнего дня. Отец и леди Рианнон, сгоравшие на медленном костре взаимной любви из-за невозможности быть вместе. Робин и Мартина. Брат после той истории наглухо запечатал сердце и ни одной из подруг не позволяет заглянуть в свою душу хотя бы краем глаза. А Мартина до сих пор ищет внимания Робина. Да! Ведь еще есть и Мартин, ее муж! Получив в жены нашу красавицу, он стал так несчастлив, как и врагу не пожелаешь. Пожалуй, из всех, кого я знаю, только Джон обрел счастье с Кэтти. Надолго ли?

– Я очень счастлива с тобой, – возразила Элизабет, старательно глотая вспухший в горле комок.

– Правда, малышка? – улыбнулся Вилл и, бросив на жену внимательный взгляд, ласково провел ладонью по ее щеке. – Тогда почему ты плачешь?

Элизабет хотела отговориться, сказать, что причина слез – смерть Барбары, но Вилл избавил ее от необходимости отвечать. Он мягко сжал ее скулы ладонями и губами собрал все слезы с ресниц Элизабет.

Глава одиннадцатая

Гай вновь появился в Локсли только в августе.

– Я ждал тебя раньше, – заметил Робин, поприветствовав гостя.

– Будь моя воля, я бы и приехал намного раньше, – ответил Гай и проницательно посмотрел на Робина. – Но я нарочно выжидал так долго. Хотел, чтобы ты убедился в том, что я умею держать данное слово.

Он спросил у Робина разрешения пробыть в гостях несколько дней. Гость приехал совершенно один, и Робина насторожило такое небезопасное в пути одиночество Гая.

– Ты отправляешься в дорогу без охраны?

– Нет, конечно! – рассмеялся Гай. – Я оставил своих ратников на постоялом дворе в десятке миль отсюда и приказал ждать моего возвращения.

– И они не удивились, что ты куда-то отправился без них, да еще не на один день?

Беззаботное лицо Гая на миг выковалось в жесткую высокомерную маску.

– Моя дружина выполняет мои приказы безоговорочно. Удивление – опасная роскошь для каждого из них, и мои ратники знают об этом.

Вилл, узнав о приезде Гая, из благих побуждений не стал скрашивать брату вечер своим обществом. Скрепя сердце и признав за Гаем умение держать однажды данное слово, Вилл твердо решил хранить покой и безопасность Робина, а своим присутствием он непременно спровоцировал бы Гая на ссору, в которую Робин неизбежно ввязался бы. Поэтому друзья Робина и Вилла, обычно собиравшиеся по вечерам у Робина, в день приезда Гая переместились к Виллу, и Робин с Гаем ужинали вдвоем, не считая Эллен, прислуживавшей им за столом.

Пересев после ужина к камину с кубками вина, Робин и Гай долго разговаривали. Вернее, больше говорил Гай, а Робин слушал, иной раз задавал вопросы, направлявшие беседу на интересовавшие его темы, и думал над тем, что услышал. Но больше всего он думал о самом Гае.

Не то чтобы он не любил его прежде, пока их отцы были живы и еще не впали в лютую вражду. Робин оставался безразличным к Гаю Гисборну, хотя и видел, что тот неустанно пытается сблизиться, ищет дружбы с ним. Но для дружбы у них было мало общего. К тому же Робин замечал, что Гай пытается с ним соперничать в чем бы то ни было: в умении владеть мечом, в верховой езде, в книжных науках. Последнее особенно мало удавалось Гаю. Он не любил книги, не имел способности к языкам, которая отличала Робина, воспринимавшего любую иноземную речь на слух, как птица-пересмешник. Вилл, в отличие от Робина, не тяготел ни к медицине, ни к музыке и посвятил изучению языков ровно столько времени, чтобы знать их, как должно сыну графа. Но различия в склонностях братьев не мешали крепкой дружбе, зародившейся между ними едва ли не с первых дней появления Вилла в Веардруне. Братьев роднила не только отцовская кровь – они были родными в самой своей сути. Кроме Вилла, у Робина были и другие друзья: Реджинальд Невилл, Артур – сын графа Лестера. Но никто из друзей не претендовал на все внимание Робина, не пытался разделять с ним всех его занятий, а Гай отличался именно этим. Всем своим видом он выказывал нетерпимость, если кто-то пытался вступить в его разговор с Робином, принять участие в том, чем они занимались, будь то ратная тренировка или верховая прогулка. Именно это свойство безмерно раздражало Робина. Он принадлежал только себе, Гай же словно пытался связать его, чтобы удерживать рядом с собой.

Теперь к навязчивости добавилась жестокость, думал Робин, вспоминая рассказ Эдрика о сожженных домах должников. Но Робин не торопился расспрашивать Гая, правда ли, что дома подожгли по его приказу. Всему свое время. Он лишь спросил, как Гаю жилось под опекой сэра Рейнолда, и тот охотно рассказывал, наслаждаясь вниманием Робина, которым тем вечером ни с кем не пришлось делиться.

– Не могу сказать, что плохо, не скажу, что хорошо. Сэр Рейнолд, вернувшись из захваченного Веардруна, сразу же забрал меня в Ноттингем, объявил, что я стал его подопечным, и надолго забыл обо мне. Когда же вспоминал, я всегда чувствовал себя помехой в его жизни. Он не держал меня впроголодь, но и досыта я не ел. Обучение чему-либо – об этом пришлось заботиться самому. Его жена леди Бланш жалела меня, давала деньги, чтобы я мог расплатиться с учителями, и помогала находить их. Чтобы не чувствовать себя пустым местом и лишним человеком в Ноттингемском замке, я приналег на ратное дело. Занимался каждый день по многу часов, доводя себя иной раз до изнеможения. Вот так я рос под его опекой – сорной травой, которую не замечают, топчут, а она все равно тянется к солнцу, пробивается и растет. Чуть больше года назад я пришел к сэру Рейнолду сказать, что в его опеке надо мной нет необходимости. Он даже не сразу узнал меня, – рассмеялся Гай, подставляя под кувшин Эллен опустевший кубок. – Вот тогда он пожалел, что не уделял мне должного времени!