Гиппокам: территория любви

Эрик выдохнул и погладил идеальный ряд пластмассовых коробочек с капиллярными трубками заготовок – по ранжиру диаметра и типа стекла – скользнул пальцем по верхним ящичкам с вольфрамовыми спиралями. Поймал ироничный короткий взмах ресниц новенькой, и, как преступник, убрал руку, поправил волосы и разозлился на себя за эту слабость.

Будет еще мной манипулировать!

Заговорил медленно, раздельно, подчеркивая, что говорит не с носителем языка. Слова поскрипывали, словно горло драли ржавые шестеренки старых часов.

– Наш пуллер, у него две руки-патроны от дрели, между ними змеевик из вольфрама, ее легко пережечь, берегись.

Аня смолчала.

– В патроны надо зажать концы трубочки, осторожно, чтобы стекло не треснуло. Когда ток побежит и раскалит змеевик, то жар расплавит стекло, трубочка размякнет и вытянется в нитку, нижняя рука дернется, и ниточка порвется. В верхней руке остается та половинка заготовки, что с острой иголочкой на кончике. Это и есть микро-электрод, только его берем в эксперимент. Ясно?

Аня тяжело взглянула ему в лицо, Эрик поежился и достал из коробочки стеклянную трубочку, протянул ей:

– Тогда вперёд.

Новенькая продела стеклянный капилляр заготовки в спираль накаливания – пальцы чуткие, как у хирурга – надежно и нежно зажала в патроны сначала верхний, а потом нижний конец трубочки и осторожно стала проворачивать регулятор мощности тока в змеевике, стараясь добиться постепенного разогрева. В огненных кольцах спирали капилляр начал плавиться.

Все у нее получилось.

Расплавилась не только стеклянная заготовка – в жаре вольфрама сгорела и злоба Эрика, и страх за будущее их маленькой лаборатории, и ревность к новой рабочей лошадке Джона.

Он вернулся домой и впервые за долгие дни легко заснул. Во сне над ним золотились калифорнийские маки и текло стекло в часах. Потом цветные человечки танцевали русский балет, он мальчиком видел такой в Лос-Анджелесе, тогда отец еще не бросил их с мамой. Проснувшись, он долго лежал, удивляясь, что голова не гудит, услышал разбойных манхэттенских голубей за окнами, удивляясь, как их гуканье пробило гул кондиционера, пока не понял, что это будильник. Он посмотрел на свою ладонь и вспомнил как подхватил новенькую под тонкие ребра и как она смешно отставила локти. Странная. Ей идет ее имя, и он произнес вслух по-китайски «Ан На». Иероглифы «ан» и «на» означают «я люблю быть красивой», и он засмеялся.

Он знал, что на второй день, Аня изломает штук десять электродов в охоте за живыми клетками в срезах мозга. Подумал, что теперь он в ответе за нее. Джон дал ему ее, она его лабораторная бэби. Надо будет всему научить. Теперь им вместе пахать на Джона, изматываясь в научном квесте. До декабря время есть, он всему научит ее, а в декабре защита, и он уйдет из лабы в клинику, в новую жизнь.

АНЯ И НОВАЯ ПОДРУГА НЭНСИ. АПРЕЛЬ 1997

Аня развалилась на сидушке на подоконнике в своей комнате на двадцать четвертом этаже общаги «Рифа» Резидент-Холл. Солнце вот-вот покажется над Восточной рекой, и тогда далекая луковка церквушки в Бруклине на другом берегу залива вспыхнет яркой зеленью, а сизые облака над простором Лонг-Айленда окрасятся алым. Внизу под окном гидросамолеты еще покачиваются на поплавках у причала, и спят вертолеты, обернувшись лопастями, на крошечном пирсе в створе Тридцать четвертой улицы.

Уже месяц в лабе, и Эрик, кажется, так и ждет, когда оступлюсь, все время крутится рядом. И в ответ на мой «хай» буркнет нос и назад к компу. Вот Джон, наоборот, пробегая по коридору мимо лаборатории, на дню по десять раз «хай» кричит. Зачем? Ведь виделись утром. Но главное, мне пора самой эксперименты начинать, а шеф молчит. И шуток моих никто здесь не понимает. Ну, это, может, и к лучшему. И как ступить, сказать? Эй, кто-нибудь, появись, проясни!

В комнату постучали.

Странно, почему стучат, а не позвонили снизу?

Аня, слезая с подоконника, запуталась в простыне, и пока добралась до двери и открыла: три неподъёмные коробки уже перекрыли выход, а в конце коридора черный парень в коричневой форме вкатывал тележку в лифт. Аня хотела окликнуть его, но осеклась: разбужу всех. Двери лифта схлопнулись, и гонец исчез. Аня тронула верхнюю посылку:

Номер комнаты мой, но адресат «Нэнси Барр». Ладно, потом спрошу у консьержа.

Вечером из лобби позвонили: Аня, к вам мисс Барр, прежняя жиличка. Вскоре в открытую дверь заглянула полненькая девушка, с таким размазанным лицом, словно проплакала весь день. Волосы кое-как стянуты в хвост, и у глаз гусиные лапки уже просвечивают на прозрачной коже. Она взглянула, как обожглась, на коробки, и выдохнула, увидев на подоконнике свою подушку.

– Ты Аня? А вон там моя церковь, – показала на прозелень луковки на другом берегу залива.

– Мне иногда кажется, слышу ее колокол. Хотя здесь много церквей.

– Прости, что тебе это прислали, не успела адрес обновить, месяц как переехала в дом напротив.

– И как ты потащишь такую тяжесть?

В глазах Нэнси набухли слезы, она задрала голову, – вкатить их обратно, усмехнулась на свою детскую глупость, и заговорила, как в омут головой.

– Три коробки одежды… три… все, что осталось от безумного брака… по любви… полгода как развелись… нервы ни к черту… защита через месяц.

Аня помедлила и неуклюже приобняла ее.

– Хочешь, в мусорку выбросим? Или сожжем?

– Хочу. Но наш пастор собирает одежду бедным прихожанам. И вообще, эти наряды дорогие, из моей прошлой замужней жизни

– А давай по пирожному? У меня шаром покати, а есть хочется.

Аня подошла и распахнула стенной шкаф взять сумку – заметила удивленный взгляд Нэнси, и по-клоунски махнула рукой, прозвенела рядком пустых вешалок, поправила единственную блузку.

– Ну да, пока стипендию не платили. Ничего, блузка в жару быстро сохнет.

В кафе внизу, получив на каждую по «Bella Se?orina» от толстяка в фартуке, они набивали рты тирамису и наперебой откровенничали, как случайные попутчицы – так и стали родными случайными попутчицами на всю короткую жизнь Нэнси. Аня будет горевать о лучшей подруге позже, через несколько лет, а сейчас – впервые на арене – клоунесса Аня кривлялась от души: так дурачатся с близкими, не боясь осуждения. Изображала Эрика: руки по швам, скрипит, медленно ковыряясь в словах: тележка …для перевозки… баллонов… цепью… закреплять… нарушение… техника безопасности…

– Пиноккио! – хохотала Нэнси

– Буратино! – не отставала Аня

Она вошла в раж, радуясь, что есть кому пожаловаться.

– Вчера кончился кислород посреди эксперимента, я и покатила баллон сжиженного газа. Проворачиваю стоймя, как торпеду, – линолеум скользкий, коридор длинный, мимо ординаторы шныряют – глаза круглые.

– Испугалась?

– Ну да. Потом уж Эрик прибежал. С тележкой.

– Козел! Скажи медленно!

– К- о-з-е-л.

Аня даже поперхнулась кофе от радости, давно не ругалась.

– Вчера подошла к настольному макинтошу данные загрузить, в Питере компы другие, а экран не горит и, главное, суки, кнопки «он-офф» не видно… почему не спросила… ждать, пока лаборантка включит, пришлось.

– И почему?

Аня изобразила всем телом игнор, и так громко хохотнула, что девочка с мороженным за соседним столиком вздрогнула. Но Нэнси уже заразилась весельем и давай изображать, как ее бывший – эталон консерватизма, банкир – марширует под стягом «оплот постоянства» и любовницу тянет за руку, мол, и ты не отставай. Остановилась, одернула себя:

– Выкупил мою долю дома… там будут жить… у его нынешней скоро ребенок… у нас не получилось… школы хорошие…

– Оплот постоянства. Козел! Повтори по буквам!

– К-о-з-е-л.

Аня проглотила последний сладкий кусок. Может, по мороженому? Подмигнула девчушке, которую испугал ее смех, та улыбнулась.