Эмпатия

– Вы помните, по какому поводу мы в принципе встретились?

– Разумеется. Я уверена, что всё скоро выяснится. Будут приняты меры. И всё опять будет…

– Чудесно. – Алекс всё-таки посмотрел на Ольгу.

– Вот видите. Хорошие эмоции заразны. – Счастливая сияла.

– Ваша компания приносит больше вреда, чем пользы. Просто за эти три года люди ещё толком не разобрались.

– Да вы ретроград. Это же новая ступень развития человечества. Социальная сеть, в которой можно делиться не просто изображениями и записями, но и эмоциями, настроением, своей личной историей. Высшая степень доверия друг к другу. Искренность, которая становится трендом, модой, законом. Через полгода открытия сети рынок порнографии исчез почти во всём мире. – Ольга развела руками как бы в восхищении.

– Я читал аналитику. Актёры больше не могли симулировать удовольствие. Датчики фиксировали боль и отвращение даже на уровне «наблюдения». А при глубокой съёмке мозга даже во время постановочного полового акта – воспоминания о насилии, ненависть к себе. Память об инцесте, нищем детстве или рожа пьяного отчима, который среди ночи внезапно зажимает тебе рот и рвёт трусы, эрекции не способствует. – Алекс произнёс это максимально спокойно и любезно, как будто они обсуждали погоду.

– Вы не правы, Алекс. Проблема сексуальной эксплуатации женщин, мужчин и детей, наглядной объективизации испарилась сама по себе. В сети «Эмпатия» есть контент человеческих удовольствий. Но он записан совершеннолетними людьми добровольно. Это здоровые эмоции. – Ольгу было невозможно смутить.

– А в странах «мусорки», или третьего мира, как его называли раньше, нездорово вырос уровень реального сексуального насилия по отношению ко всем вышеперечисленным. Порно в свободном доступе держало потенциальных маньяков в узде. Не всех. Но значительную их часть. – Алекс знал, о чём говорил.

– В странах третьего мира? Никогда такого не слышала.

– А в странах «золотого миллиарда» появились новые ролики-эмоции. В которых мужчин, женщин и детей из стран третьего мира накачивают обезболивающими и наркотиками. Их насилуют, режут, колют, калечат. – Алекс всего лишь описывал то, что видел каждый день.

– Это чёрный рынок, – не сдавалась Ольга. – В «Эмпатии» в открытом доступе этого нет.

– Это ещё и лайт-версии. В хардкорных вариантах нет спасения. И ваши технологии позволяют это создавать. Записывать на физические носители. И воспроизводить на оборудовании для подключения к «Эмпатии», только без связи с вашими серверами, лишь бы был обруч для «глубокого» погружения, да хватит даже набора для «продвинутого» уровня. Я только позавчера нырял в последние воспоминания девочки-шлюхи двенадцати лет. Ей в конце отрубали руки, а она говорила спасибо. Чем вы занимались в двенадцать лет? – Он внезапно наклонился к Ольге. Просто чтобы проверить реакцию.

– Играла Джульетту в школьном театре. – Счастливая не сдвинулась ни на миллиметр. – Я понимаю вашу профессиональную деформацию. Но вы и раньше, до «Эмпатии», сталкивались только с чёрной стороной жизни. Знаете, с таких позиций всё вокруг кажется таким…

– Чудесным? – Алекс уже откровенно над ней издевался.

– Сколько раз вы ныряли в воспоминания этой девочки? – осторожно спросила Ольга.

– Тридцать-сорок раз. Пока не разглядел обшивку контейнера, в котором её мучали. Увидел её глазами первые цифры блока, разобрал запах гнилых мандаринов. Коллегам из международного бюро расследований этого хватило для поиска по международным портам.

– Вам определённо нужно вернуться в проект «Терапия», как эксперт я настаиваю на этом для вашей же безопасности. – Ольга отсела от него максимально далеко, насколько позволяла кабина аэрокара.

Она держалась от него подальше и после высадки в закрытом посёлке. Въезд сюда был по пропускам, заселение – через разрешение от государства. Члены пасторального сообщества, обитающего в нескольких десятках двухэтажных таунхаусов, явно работали в каком-то особом министерстве. Здесь даже был газон. Настоящий, зелёный.

– Какая прелесть. Воздух такой свежий. – Ольга улыбалась.

– Пахнет чем-то чудесным. – Алекс поднялся по крыльцу нужного ему дома и постучал в дверь. – Горем, что ли.

– Мы же летели в школу Дмитрия Никифорова. – Ольга неуверенно присоединилась к Холодову.

– Я изменил маршрут.

Дверь распахнулась. На пороге стояла бледная Людмила Николаевна. Заплаканная, растрёпанная, в том же платье, в каком нашла мёртвого сына. Потёки крови высохли и стали коричневыми. Ольга уже было развернулась, но Алекс схватил её за руку и почти зашвырнул в холл.

– Людмила Николаевна, правительственная комиссия, МИТ. А это, – он кивнул на Счастливую, – представитель социальной сети «Эмпатия». Она хочет задать вам несколько вопросов о бреши в защите доступа. И контенте, который потреблял ваш сын под вашей личиной.

Никифорова повернулась к Ольге. Наконец убитая горем женщина увидела ту, на ком можно выместить всю злость и обиду за трагедию.

– Ты? Да как у тебя совести хватило заявиться, отродье дроидское? – Людмила Николаевна двигалась к ней медленно, как будто собиралась атаковать.

– Расскажи ей про счастье и радость. Предварительный допрос уже был, но вдруг ты выяснишь что-то новое. – Холодов закрыл входную дверь и крикнул: – Отчёт к вечеру!

Глава 7. Дом, милый дом

Холодов сидел в своём аэрокаре на заднем дворе собственного дома. Сначала включил «глушилку» и только потом набрал на передней панели код вызова Синего. Лицо Кристиана замерцало на переднем стекле.

– На тебя поступила жалоба от Счастливой, – вместо приветствия сказал парень.

– Это серьёзно?

– Шеф даже распечатал документ, на настоящей бумаге. А потом скомкал и кинул в ведро. Этим своим жестом, типа он звезда баскетбола. – Кристиан явно был под впечатлением от расточительности начальства.

– Алгоритм подбора роликов по жертвам готов?

– Будет через пару часов. «Эмпатия» со скрипом поделилась данными. Всё как всегда. Выбор был случайным, исходя из предпочтений пользователей.

– Всё равно надо проверить, что-то общее у жертв должно быть.

– Нам. Им. Всем, короче, повезло, что автора зарезали на первой песне. Обычно музыканты начинают концерты с опозданием, традиция такая. Максимальное количество подключений зарегистрировано минут через пятнадцать. И через пять после смерти девушки.

– Трансляция продолжалась?

– Да. Ужас, любопытство, истерика свидетелей, паника тех, кто пытался покинуть зал, страх тех, кого обыскивали. Ролик час был в топе «Эмпатии», пока его не удалили.

– Слушай, надо сравнить данные трансляций концерта с предыдущим выступлением группы.

– Сейчас отправлю запрос в «Эшку».

– Это открытые данные, не привлекай пока их внимания. Это рабочая версия.

– Насколько важная? – Кристиан слишком хорошо его знал.

– Пока главная. Но в отчёт не включай. Проверим. Если цель не убийство, а дискредитация сети… – Алекс запнулся.

– То МИТ расформируют, а мозги сотрудников вычерпают чайной ложкой?

– Не понял.

– Не обращай внимания. Я тут увлёкся старыми фильмами. Вот там насилия и «чернухи» насмотрелся, не ожидал даже. Неужели полвека назад в каждом доме жил маньяк, а прогулка вечером по улице была тем ещё смертельным аттракционом? Как они так жили, а?

Россия пару десятилетий назад стала одной из самых безопасных стран в мире. Тотальный контроль за гражданами ввели ради всеобщего блага. Никто не возражал. Сканеры на каждом шагу и личные идентификационные датчики, вшитые в тело, не давали ни единого шанса замести следы. Кражи, разбои, хищения канули в Лету.

Потенциальных маньяков и убийц вычисляли ещё в детстве на ежеквартальных школьных осмотрах. Если медикаментозное лечение не глушило агрессивные наклонности, то ребятишки с жаждой крови переезжали в специальные учреждения, «санатории», пожизненно.

Зачем рисковать свободой и грабить кого-то, если правительство обеспечивает тебя базовым набором всего необходимого и даже жильём?