Європа

Впрочем, Ждан хитрил – выписывал через раз: то на Валеру, то на Костю.

– Не густо, – заметил Нефедов. – Но и не пусто.

Последнее время Игорь про себя называл Валеру «теневым начальством» – тот составлял планы-графики-отчёты, разруливал какие-то вопросы с менеджерами и складом, ещё кем-то – вызванивал, узнавал; делал много чего невидимого и незаметного для рядового сотрудника; «публичную» же работу (объяснить, например, продавцам условия акции) Халин почему-то всегда поручал Чижову.

– Я посмотрю, – устало кивнул Нефедов, – и вечерком рассчитаемся.

Сучасний укра?нський ембiент

«Теперь, Мауг Ли, – засмеялся Костя, – твоя и моя одной крови».

Пока Игорь был стажёром, существовали всякие «потом» и «со временем» – освоишь, узнаешь, поймешь, попробуешь, осилишь… «Надо будет знать, – говорил Халин. – Надо будет сдать». Время стажёра линейно – завтра означает сегодня плюс сколько-то, послезавтра – это завтра плюс сколько-то ещё, и дальше, дальше, дальше. От старта и до финиша, от начала и до конца. Дни – словно столбики на трассе: «Сколько ехать-то, не помнишь?» – «Двадцать. Или двадцать пять».

У стажёра – единственная цель: стать продавцом. У продавцов же – сотни промежуточных: порвать всех в этом месяце по выторгу, дотянуть до выходных, распродать «камни», получить премию, – но никакой финальной. Как бег по кругу: «Что белки хреновы в колесе» (Сохацкий), «Сансара. Сара-сан» (Халин), «И каждое утро начинаешь с нуля» (Олейников), «Помнишь игра была такая – „Менеджер“?» (Чижов).

Или, скорее – «Монополия». «Chance» и «Community Chest» всё-таки ближе «Європе», чем «Сюрприз» и «Извещение»… Круглые сутки, круглая неделя, круглый месяц, круглый год – беконечное поле (читай: безначальное).

В одной из бесед с Фабьеном Уаки Далай-Лама XIV сказал: «Если бы сансара где-то начиналась, то начало должно быть и у Будды, а это уж очень всё усложняет».

(GO)

Иногда Лисицина забегала на стиралки к терминалу. «Можно выпишу? – спрашивала она. – А то глянь, что у нас творится». И действительно, возле их терминала – единственного на весь отдел – всегда собиралась толпа: две параллельные очереди, в одной – сплошь девчонки в красных поло; в другой – подвёрнутые джинсы, подсолнухи на юбке, развязавшийся шнурок – неслучайная случайность, как фокус-группа или люди на остановке.

Оля стучала ноготочками по клавишам, отбивала какой-то ломанный ритм («Игорян, говори этим с мелкой, чтобы отдел обратно меняли»), печатала заказы – часто целую пачку; и потом почти каждый раз предлагала: «Идём покурим?» – «Идём», – соглашался Ждан.

«Как у Булычёва – всё по одной схеме: герои куда-нибудь прилетают, приплывают, проваливаются. В какой-то мирок. А там – зверская тирания. Ну и суть-дело: устраивают революцию, свергают тирана и мчат домой под радостные аплодисменты освобожденных туземцев… Свобода, хэппи-энд, ура-ура! А что такое свобода? Возможность выбора. Вот туземцам и приходится выбирать. Проблема в том, что свобода заканчивается, когда выбор сделан. И дальше – в лучшем случае скукотища; в худшем – как в „скотном дворе“, всё сначала… До новой свободы и нового выбора… Потому-то люди и шляются по магазинам – всякий раз пытаются ощутить эту свободу, возможность выбирать».

Шёл дождь, и они спрятались под навесом сервиса. Можно было покурить и на центральном входе, даже Ужва махнула рукой: «Чёрт с вами, раз такой ливень» – но там уже набилось столько людей: и продавцов, и покупателей, и просто прохожих, решивших переждать непогоду, – хрен протолкнёшься, – что Оля и Игорь несговариваясь побежали за угол (перепрыгивая ручьи и лужи) к сервису (по скользким ступенькам, придерживаясь за мокрый поручень).

Почему-то пахло рыбой – конечно, не так сильно и явно как на рынке или в каком-нибудь магазине-океане, – и всё же дождь был странным, угрюмым – никакой прохлады, никакой свежести – наоборот, будто бы вытягивал из города остатки воздуха – давил, угнетал.

– Мне так никто и не поверил, – сказала Лисицина. – Короче, была весна – март или апрель. Пылесосы только-только передали от вас к нам. И я каким-то чудом – ещё толком выучить их не успела – продала моющий томас. Вся сияю, подхожу к терминалу и набиваю томас, клац энтером, смотрю – вывалился список самсунгов. Что за фигня? Пишу заново: нажимаю тэ – на экране эс, жму аш – на экране а… Я стою и смотрю на экран, как дура. Потом попробовала понажимать другие клавиши – что бы не клацала, выходит: эс, а, эм, снова эс. В общем, самсунг, как ни крути… Покупатель уже начинает нервничать, стоит, переминается с ноги на ногу. Ещё и Игнатьева подходит, тоже выписать надо – ты её не застал, она где-то в мае уволилась. Я объясняю, что проблемы с базой, надо звонить программистам. Сама, говорю ей, попробуй, я минут десять пытаюсь томас вбить. Игнатьева подходит к терминалу, безо всяких проблем набивает томас. Спрашивает: какой? Отвечаю: моющий. Клац-клац, и распечатывает мне заказ. Держи, говорит, и меньше пронто нюхай, когда полки протираешь. Сучка… Я с тех пор всегда на экран смотрю, после того, как нажму первую букву.

Сверкнула молния – Перун хлестнул плетью проштрафившуюся нечисть – где-то там за жэ-ка и усадьбой. Дождь припустил с новой силой.

– Вперёд? – спросила Оля.

– Вперёд, – Игорь бросил окурок в урну.

Лисицина взяла его за руку. Цитата откуда-то: переглянулись, засмеялись. И дальше – тоже цитаты: сбежали по ступенькам, глядя под ноги, вжав головы в плечи (в одежде под душем), уже не разбирая куда ступать («бля», – черпнул туфлем воду) – быстрей, быстрей, быстрей – к другим ступенькам… Чёрно-белый ливень: раскрась в свои цвета и мысли – и он станет твоим на все сто.

На входе стоял Шквырь, директор. «Подожди-подожди», – сказал он технику, собравшемуся обратно в магазин. «И ты», – другому. «И вы, тоже пойдите сюда», – двум продавцам у банкомата.

Ждан подумал, что Шквырь собирается вычитывать курильщиков – индульгенция от Ужвы ещё не означала, что грехи будут прощены и директором. Тем более, запрет на курение вдвоём никто не отменял. Так было в институте – официально: «палити заборонено»; однако никто не обращал внимания ни на запрет, ни на нарушавших, разве что иногда кто-нибудь из деканта, зайдя в туалет, возмущался: «окно хотя бы открывайте». А однажды в «курилку» на третьем этаже заглянул ректор. И застал там Игоря с сигаретой. «Вы учитесь у нас?» – спросил ректор. Строго, но не повышая голос. «Да», – ответил Ждан. «Можно ваш студенческий?.. Ага… Игорь Ждан… Хорошо. Идемте со мной». Они спустились в а-хэ-чэ, зашли к начальнице. «Выдайте молодому человеку ведро и швабру, – скомандовал ректор. – Потом проверьте, что он нормально всё там выдраил. И после этого отдадите документы». Слух быстро разошёлся по институту, недели две или три все выходили курить на улицу.

– Вы тоже, – остановил Шквырь Ждана и Лисицину.

Ладонь Оли выскользнула из Игоревой. Она чуть отодвинулась, обхватила свои плечи руками.

– А теперь, – громко сказал директор, – если кто-то начнёт ныть, что у него херовые условия труда… Вот, блядь, – он ткнул пальцем в сторону перекрестка, – смотрите на действительно херовые!

Светофоры не работали. Движением управлял регулировщик в дождевике: поднял руку, вытянул вперёд, повернулся боком… Вода лилась будто из шланга, волнами – как в кино.

– Парня явно начальство не любит, – сказал кто-то.

– Херовые! – повторил Шквырь.

Он был старше Игоря всего на год или два. В двухтысячном устроился в ЦУМ техником-грузчиком, через пару месяцев стал продавцом, затем – старшим, а там и завом-замом. Сюда, на Космонавта Добровольского его назначили директором, едва компания выкупила цех: откроем – будешь. Ещё немного – и можно в какие-нибудь фокусы-бизнесы, в рубрику «история успеха».

О том, кем Шквырь начинал, в «Європе» вспоминали довольно часто. По разным поводам: и «грузчик, блин, без образования – зато учить горазд», и «тоже техником когда-то, а теперь!»

Ждала себя —
(сентябрь, лавка в сквере)
не суетилась, не искала —
Ждала.
Себя – журнал листала.
И, отвлекаясь иногда,
смотрела как другие —
у стелы, у ступенек, у фонтана —
дождались.

Вечером Игорь впервые увидел Лисицину не в униформе. После работы: тучи прятались за домами, солнце топталось по лужам (как ребенок, чьи родители отвлеклись-отвернулись), а радуга – разноцветный змей – пила воду из реки – наполняла небесные закрома для новых дождей.

Лисицина ждала кого-то на выходе, разговаривала по телефону и кивала уходящим: пока, пока, пока. Как швейцар: «До свидания, всего доброго». Не так давно Ждан тоже побывал в роли такого проважающего («Пять минут, – сказал Чижов, – заскочу в первый, и побежим») – курил в двух шагах от лестницы и будто раздавал напутствия каждому спускающемуся – удачи, счастливо… Оля была в белой маечке (сквозь которую просвечивался бюстгалтер), длинной жёлто-красной юбке с какими-то индийскими узорами и тапочках – балетных чешках. Другая Лисицина. А ещё – словно подчёркивая «инакость» – она через слово говорила «мерси» и «пардон», слова, которых Игорь прежде от неё не слышал.

«Пока», – сказал Ждан. «Пока-пока», – ответила Лисицина.

Они будто выключили друг друга до завтра (направили пульты и одновременно клацнули «power») – потому что жизнь продавцов вне магазина – это как краны либхер или танкеры хюндай – знаешь, что есть такое, но особо не задумываешься. Потому что либхер – это холодильник, а хюндай – телевизор или магнитола.

– Это же бош?

– Нет, – ответил Игорь, – это горенье. Словенская фирма.

– Ну завод-то им бош строил. Вы разве не знаете? И вся технология боша.

Спорить Ждан не стал. Если Mandalay «Empathy» продавали как Portishead «Pearl», почему бы не продать горенье как бош. «Не совсем портисхэд», – говорил продавец из киоска на конечной.

– Не совсем, – сказал Ждан.

(ELECTRIC COMPANY)

Обычно Игорь сразу понимал (едва заметив), что свернувший с бульвара покупатель идёт именно к нему. И не важно, стоял ли Ждан на стиралках один, или с Олейниковым, или даже если вокруг «паслось» полотдела. Вот он – твой, к тебе. Чаще всего, несложно было вспомнить кто и что: этот присматривал морозилку, эта ждала вертикалку канди («Нет-нет, нужна именно такая»), у этого чего-то не хватило для кредита. Впрочем, случались исключения – Игорь видел, что идут к нему (не потому что единственный или ближе всех), но не узнавал.

Так вышло и с тем утренним «прорабом» в полукомбинезоне с накладными карманами, не по сезону тёплой рубашке, ботинках на высокой подошве, с толстой папкой с завязками в руках («Дело №») – для полноты образа не хватало разве что каски. Он резво прошагал к терминалу, прямиком к Игорю, миновав ничем не занятого Сашу.

Вообще-то, папка – нехороший знак; правда, скорее у пожилых посетителей (блеяние: «мо-о-олодой че-е-еловек, я принёс план кварти-и-иры, да-а-авайте посмотрим, вот здесь я хочу поставить холодильник, а вот схема про-о-оводки, скажу сра-а-азу – заземления в доме нет»). Этот же был бодрым, вполне себе in bloom.

– Здрасьте, – сказал «прораб». – Так, – он посмотрел на бейджик, – Ждан. Продавец. Хорошо, – положил папку на ближайшую машинку, развязал бантик и стал выкладывать акты или справки: листики с подписями и печатями.