Золотце

Золотце
Анна Владимировна Рожкова

Рая – поздний, долгожданный ребенок, потому и балует ее Фаина Львовна, как может, ни на шаг от себя не отпускает. Особенно после смерти мужа, никого ведь у Фаи нет, кроме дочери. Рая чувствует свою власть – борзеет, но привыкла уж жить такой жизнью. Удастся ли ей вырваться из-под опеки матери?

Анна Рожкова

Золотце

Глава 1

– Раечка, золотце, вставай, двенадцать уж на часах. – Фаина Львовна раздвинула тяжёлые портьеры, и в комнату хлынул солнечный свет.

– Ну, вот, я поспать хочу. – Из-за под одеяла вынырнула ножка сорок второго размера, с обратной стороны приоткрылся заспанный глаз.

– Раечка, кушать пора. Я уже на рынок сбегала, шанежек тебе к завтраку напекла. – Фаина Львовна с любовью смотрела на свое единственное чадушко, разменявшее третий десяток.

– Не хочу шанежек, хочу сырников. – Капризничала Раечка, давно свив из матери канат, она теперь потихоньку его подтачивала, делая его все тоньше и тоньше.

– Конечно, золотце, конечно. Хорошо я на рынке творожка захватила, жирненького, свеженького, как ты любишь и сметанки домашней, ложка стоит. Ну, я пойду сырники печь, а ты вставай потихоньку.

– Иди уже, жрать охота. – Огрызнулась Раечка.

– Бегу, бегу. – Фаина Львовна выбежала из комнаты со всей прытью, на какую была ещё способна.

Раечка подниматься не торопилась, сладко потянулась всем своим длинным тощим телом, широко зевнула, перевернулась на другой бок и снова заснула. По дому поплыл запах жарившихся сырников.

– Раечка, золотце, все готово. – Позвала Фаина Львовна. Не получив ответа, боязливо заглянула в комнату. – Опять спит. Ну, что ты будешь делать? – Всплеснув руками, она на цыпочках вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.

От нечего делать набрала номер даней подруги, Татьяны Тихоновны. Когда-то они вместе трудились на благо советских граждан на производстве полуфабрикатов, строили коммунизм, мечтали о светлом будущем для своих детей. Фаина Львовна была технологом, а Татьяна Тихоновна – простой лепщицей. Не круга Фаины Львовны, что уж греха таить. Незатейливая, как продукция советской лёгкой промышленности. Даже, можно сказать, деревенская.

Хотя… деревенская и была, приехала в райцентр из села, окончила кулинарный техникум, устроилась на работу.

Фаине Львовне повезло родиться в семье генерала. Мама, Эмилия Эммануиловна, не работала, обеспечивала уют, варила борщи и грела генеральскую постель. Всех все устраивало: у генерала был надёжный тыл, у матери Фаечки основательный фронт, у самой Фаечки, как у единственного ребёнка – вся любовь родителей.

Может, все бы так и продолжалось: Фаечка с родителями по-прежнему отдыхала бы от мирских забот, вдыхая терпкий запах крымских сосен и морского бриза, вкушала бы кушанья, за которые простые граждане бились в очередях и думала, что весь мир живёт так же, если бы генерала не объявили врагом народа и не перемололи бы в жерновах политических репрессий.

До Фаечки с мамой добраться не успели: Сталин умер, к власти пришёл Хрущев. Фаечка и Эмилия Эммануиловна осиротели. Обе были к жизни не приспособлены и, словно слепые кутята, тыкались в углы, ища выход. От генерала осталась большая сталинка, ворох добрых воспоминаний, да фотокарточка на чехословацком комоде. Генерал слегка выцвел на солнце, но смотрел на жену и дочку строго, как бы предупреждая, что не потерпит самоуправства.

Фаечке пришлось рано повзрослеть: Эмилия Эммануиловна не желала жить жизнью миллионов советских граждан: крутиться, простаивать в очередях, "доставать" дефицит и заводить полезные связи. Она так и осталась женой генерала, только без положенных ей по статусу привелегий и без самого генерала. Бывшая генеральша с цепкостью коршуна, несущего добычу, охраняла память мужа, практически причислив его к лику святых.

Все недостатки почившего генерала: падкость до женского пола, порой мелочность и вспыльчивость были стерты из неблагонадежной памяти Эмилии Эммануиловны, словно ластиком. Фаечка ей в этом не препятствовала, оберегая материн хрупкий покой, подобно хрустальной вазе. Одно неверное движение – и рассыплется шаткое равновесие тысячами осколков, брызнут они в разные стороны, больно ранив Фаечку.

Так и жили – Фаечка крутилась, что бешеный волчок – училась в вузе на технолога, трудилась в столовой. Зарплата, конечно, кошкины слезы, зато всегда есть, что домой принести – маслице, молочко, котлетки опять же, бывало, пряники перепадали. В общем, с голоду не помрешь.

Генеральша морщила носик, отказывалась столовские котлетки кушать, капризничала. Фаечка не настаивала, от голода пузо сводит даже у генеральш. Так и вышло – спустя совсем немного времени Эмилия Эммануиловна с аппетитом уминала столовские котлеты с китайского фарфора.

– При Левушке расстегаи едали, да стерлядь с чёрной икрой. – Со слезой в голосе вспоминала Эмилия Эммануиловна, с нежностью глядя на суровый лик супруга в черной рамке.

– Давай на Новый Год рассегаев наготовим, стерлядь с черной икрой не обещаю, но вполне можно заливную щуку приготовить. – Миролюбиво отвечала Фаечка.

Готовка была её страстью. С раннего детства Фаечка наблюдала, как мама варит борщи, заводит тесто на пирожки и замешивает фарш на котлеты. "Чтобы тесто нежным получилось, надобно маслица добавить, лук в котлеты нужно не в мясорубку кидать, а мелко резать, так котлеты сочнее получаются". – Учила Эмилия Эммануиловна дочь, а та пропитывалась знаниями, как бисквит сиропом.

Звук скворчащих на сковороде котлет был приятнее Фаечкиному уху, чем самая волшебная музыка, а вид праздничного стола, уставленного яствами, и вовсе вызывал в Фаечке религиозный экстаз. Есть бог, чему бы там не учила советская пропаганда и имя ему – Кулинария!

Пока Фаечка ваяла свои кулинарные шедевры, Эмилия Эммануиловна все больше выпадала из реальности. Местами ей чудилось, что муж жив, тогда она облачалась в свои лучшие одежды, неумело красилась, как прости Господи в поисках клиента и вела с ним долгие душещипательные беседы. Фаечка старалась не нарушать идиллию. Но беседы были все длиннее, у Эмилии Эммануиловны все чаще появлялись тени на глазах, а у Фаечки – под глазами.

Однажды Эмилия Эммануиловна забыла закрыть кран и затопила соседей. Фаечке пришлось долго извиняться, а потом откладывать с каждой зарплаты на ремонт соседской квартиры. Теперь Фая оставляла маме графин с водой, а кран – перекрывала во избежание сюрпризов. Не успела Фая выплатить долг соседям, как размалеванная Эмилия Эммануиловна встретила её словами:

– Мамочка, ну наконец-то. Я уже два дня взаперти сижу. – Она горько заплакала, размазывая по лицу художества. Фаечка заплакала с ней вместе – от бессилия.

Как Фаина не откладывала этот момент – пришлось сдать маму в соответствующее учреждение. Решение далось ей нелегко, она плакала всю ночь и боялась, что ей не хватит решимости. Но утром мама потребовала:

– Мама, Миля кушать хочет. – Эмилия Эммануиловна молотила ложкой по столу, и каждый удар отдавался болью у Фаины в сердце.

К обеду приехала бригада, Эмилия Эммануиловна дала себя увести. Врач её уверила, что они отведут её в детский садик. Она даже обрадовалась, где-то на подкорке отложилась любовь к детскому садику, хотя она их терпеть не могла.

Её мама воспитывала девочку одна, работала допоздна. Маленькая Миля жила в круглосуточно детском садике, мама забирала её только на выходные и то не всегда. Но болезнь порой меняет людей до неузнаваемости. Фая вернулась в опустевшую квартиру и заплакала, с комода, покрытого густой паутинкой трещин, на неё с укоризной смотрел генерал. Фая подошла и перевернула фотографию.

К институту и столовой добавился ещё один маршрут – в психоневрологический диспансер. Фае больно было наблюдать, как мама старится от лекарств. Её некогда роскошные волосы висели тусклыми прядями, обрамляя лицо в сеточке морщин, оно напоминало ей растрескавшийся лак на старом чехословацком комоде.

Фая предпринимала отчаянные попытки маму забрать, но попасть в неповоротливый механизм государственной машины было проще, чем из него вырваться.

– Девушка, вы что, не понимаете? Ваша мама нуждается в постоянном уходе. Она больна.

– Пожалуйста, я возьму академ в институте, уволюсь с работы. – Плакала Фая, заламывая руки.

– Прекратите комедию. – Из-под очков на неё смотрели стеклянные глаза манекена в витрине, кукла открывала рот, произносила навязанные ей фразы. Человеческие эмоции были ей чужды.

Эмилия Эммануиловна тихо угасла спустя два года. Фаина винила в её смерти себя. Не отдай она маму, будь жив папа… Но ничего уже не изменить! Эмилия Эммануиловна упокоилась рядом с мужем. С портрета на Фаину с укором смотрел отец: угробила маму, не досмотрела. Фая горько рыдала.

Окончив институт, Фая уволилась из столовой и устроилась работать по специальности на производство полуфабрикатов. Жила она обособленно и уединенно, держалась особняком, была приветлива, но в душу никого не пускала.

Только Татьяне удалось растопить сердце Снежной Королевы, так Фаю прозвали на работе. Уж очень Таня была участлива. Для каждого у неё доброе слово находилось, вот и для Фаечки нашлось. Упало благодатным бальзамом на израненное сердце. Татьяна пригласила Фаю домой, в святая святых, так сказать. Ей от работы дали подселение, там Таня и жила, радовалась, плела уют.

Скатерть, салфеточки, думочки – вязала крючком, вышивала. Уж такая рукодельница, любая вещь в её руках в шедевр превращалась. А сделает кому подарок своими руками – от сердца, чистого, как слеза невинного младенца – и у одариваемого словно гора с плеч упадёт, даже дышится легче.

Жила Таня с мужем, Анатолием и сыночком, Женечкой. Не семья, а загляденье. Муж обласкан и обстиран, сынок – чистенький, пригожий – любо-дорого взглянуть. А Фая все одна и одна, уж тридцатник в затылок дышит.

– Фаечка, я тебе салфеточку связала. – Таня протягивала плод своих трудов и душа радовалась и пела у обеих. У Фаи – от работы тонкой, затейливой, у Тани – от того, что подруге угодила. – Ничего, Фаечка, встретишь ты свою судьбу, верю.

– Твои бы слова, да Богу в уши. – Вздыхала Фая, любуясь подарком. – Спасибо!

То ли салфеточки Танины волшебные помогли, то ли пресловутое советское равенство, но встретила Фаечка свою любовь. При чем здесь равенство? А притом, что одну коммуналку могли делить профессор и работник, ну или работница с фабрики.

В Таниной коммуналке, помимо их семьи, проживали ещё два человека: одну комнату занимала старушка-божий одуванчик, другую – профессор – серьёзный, что тот кот учёный, что ходит по цепи кругом. Профессор был немолод, но совершенно одинок. Мысли его всецело занимала философия, дружбу он водил исключительно с Платоном, Аристотелем и Диогеном. Жил тихо, как мышка, соседям не докучал, за всякими непотребствами замечен не был. В общем, человек со всех сторон положительный и уважаемый.

Фаечка подругу навещала часто, а учитывая её любовь к кулинарии, с пустыми руками никогда не являлась, считая это дурным тоном. Профессор чуял аппетитные запахи, неизменно сопровождавшие гость, и каждый раз высовывал свой востренький носик: вдруг и ему кусочек перепадет? Декарт с Диогеном в друзьях – это, конечно, хорошо, но накормить они, к сожалению, ввиду определённых обстоятельств, не накормят. Потому-то профессор питался плохо и нерегулярно, накликав на себя самую настоящую язву желудка.

Фаечка профессору благоволила, охотно угощала своими кулинарными творениями, профессор, в свою очередь, кормил Фаечку с Танечкой рассказами о жизни философов. Делал он это, надо сказать, так виртуозно, с таким знанием деталей и с такой любовью, что философы представали пред очами двух очарованных красноречием профессора барышнями, как живые.