Золотце

– Как интересно вы, Тимофей Олегович, рассказываете. – Смущаясь, говорила Фаечка и отводила взгляд.

– Я так рад, Фаечка, так рад, что вам интересно. – Отвечал Тимофей Олегович, краснея от удовольствия, что нашёл таких благодарных слушательниц.

Студенты были, между нами говоря, часто неблагодарны и невнимательны, амурные дела занимали их гораздо чаще, нежели труды каких-то там давно почивших философов. Тимофей Олегович страшно по этому поводу раздражался и отыгрывался на бедных студентах на сессиях, за что получил прозвище – Колючка.

Прозвище, надо признать, подходило Тимофею Олеговичу как нельзя лучше – виной всему было несварение и рассеянность. Первое придавало благородному лицу Тимофея Олеговича кислый вид, второе – растрёпанность причёски и неопрятность в одежде. Чем сильнее мучила Тимофея Олеговича язва, тем строже и непреклоннее становился он на экзаменах и зачётах.

Но все изменилось, когда Фаечка взяла над ним шефство. Тимофей Олегович стал полноценно и разнообразно питаться, пополнел телом, разрумянился и стал походить на живого человека, а не на философа-аскета. О, чудо, характер Тимофея Олеговича смягчился, и бедные студенты немного выдохнули. Как многое порой зависит от питания!

Свадьба Фаечки с профессором была скромной, гуляли в генеральской квартире. Невеста блистала счастьем и белоснежным платьем, сшитым её феей-крестной, Танечкой.

– Чудо, как хороша! – То и дело всплескивала руками Танечка, любуясь Фаечкой и платьем. – Ну, изумительно сидит! – Рукава фонариком, наглухо запаянная глухим, застегнутом на маленькие, обшитые той же тканью, пуговки, грудь, широкий пояс и ниспадающий благородными складками подол придавали Фаечке строгий вид. Две завлекалочки в виде отпущенных на свободу из высокой причёски прядей обрамляли очаровательное личико с выразительными чертами – нос с горбинкой, большие, навыкате, глаза, всегда грустные из-за опущенных внешних уголков.

– Фаечка, вы моя спасительница, и как я жил без вас! – Тимофей Олегович восторженно целовал новоиспеченной жене ручки, он никак не мог отвыкнуть обращаться к супруге на "вы".

– Ну, что вы, Тимофей Олегович, бросьте. – Фаечка очаровательно смущалась, улыбаясь своими грустными глазами.

Немногочисленные гости – Танечкино семейство в полном составе, две Фаечкины сослуживицы, трое коллег Тимофея Олеговича, весьма удивлённые приглашению, требовали: "Горько", разгоряченными спиртным голосами. Представители молодой ячейки общества неловко поднимались, с шумом отодвигая тяжёлые генеральские стулья и сливались в поцелуе. Они оба не могли свыкнуться с мыслью, что наконец-то встретили, нашли, выстрадали свое счастье.

Тимофей Олегович обжился в генеральской квартире, казавшейся настоящими хоромами после тесной коммуналки, растерял свое смущение, но не благодарность супруге. На Фаечку и её обильную заботу не мог надышаться.

Жили немолодые молодые в любви и согласии, только вот деток бог не давал. Танечка, знавшая о печали подруги, несла салфеточки и платочки, успокаивая:

– Ничего, Фаечка, будет и на твоей улице праздник.

А однажды принесла совершенно роскошную шаль – тонкую, тёплую, резную. Фаечка ахнула. Вечно мерзнущая, завернувшись в подарок подруги, она тут же согрелась, к лицу прилил румянец, глаза загорелись ярким блеском.

– Спасибо, Танечка. Красота-то какая! Я твою шаль снимать совсем не буду. – И сдержала слово. Служил Танин подарок верой и правдой, согревал плечи. Да что там плечи, душу грел!

Глава 2

То ли шаль Танечкина подсобила, то ли время Фаечкино подошло, хоть и припозднилось, но узнала Фаечка, что ждёт ребёночка. Ох и радости было, и слез! Уж и не ждали, и не надеялись и тут такое!

Тимофей Олегович был сам не свой и впервые в жизни отпустил студентов с занятия. Они недоуменно переглянулись, а потом долго шептались: "Колючка, видать, сбрендил", "Может, белены объелся?", "Завтра, наверное, снег пойдёт". А Тимофей Олегович, действительно, чувствовал себя так, словно белены объелся: голова кружилась от счастья, а ноги сделались ватными.

Фаечка с мужем с умилением наблюдали, как раздавались её бока, как рос живот, а уж когда ребёночек стал требовательно стучаться в мир, так Тимофей Олегович, почтенный и ученый муж, расклеился, словно маленький, ей-богу, даже слезу пустил.

Фаечкин живот охраняли, словно некую драгоценность. Ей не позволялось носить ничего тяжелее пакета молока, нельзя было наклоняться и запрещалось носить каблуки. Это Тимофей Олегович так решил. Тяжелее всего, как ни странно, Фаечке дался отказ от каблуков. Бегала она на них так лихо, как не каждый лыжник по снегу. Все-таки маленький рост имеет свои преимущества!

Тимофей Олегович боялся даже в сторону Фаечки дышать. Однажды его одолел кашель, и он так испугался, что хотел ночевать у сослуживца. Фая еле уговорила упрямца вернуться домой.

Танечка тоже радовалась за подругу и готовила для младенца приданое: маленькое одеялко в оборках, крохотные пинетки, кукольные чепчики – все розового цвета.

– Почему все розовое, Танюша? – Удивилась Фаечка.

– Потому что будет девочка. – С улыбкой ответила Таня.

– Но, почему ты так в этом уверена?

– Не знаю, просто знаю – и все! Сердцем чую! – В доказательство Таня положила руку на грудь.

Уверенность передалась и Фае.

– Чувствую, любимый, будет у нас дочка. – Говорила она мужу.

– Какая разница, Фая? – Отмахивался Тимофей Олегович. – Лишь бы ребенок был здоров.

– А как назовем? – Спросила как-то Фая.

– Раечка, как мою маму. – Ответил Тимофей Олегович, положив руку на Фаин живот. – Ой, дернулся, ты чувствуешь? – Профессор поднял на жену глаза, исполненные таким восторгом, что у Фаи защемило от нежности в груди.

Раечка родилась стандартной – рост пятьдесят семь, вес три пятьсот, но росла быстро, словно на дрожжах.

– В меня пошла. – Говорил долговязый Тимофей Олегович, ласково поглаживая дочь по голове.

– На тебя, Тимоша, на тебя. На кого же еще? – Соглашалась Фаечка, глядя на самых любимых и дорогих сердцу людей.

Ночами она подолгу молилась, пытаясь отвести от их маленького мирка беду, словно предчувствовала что-то. И это что-то не преминуло случиться: у Тимофея Олеговича открылась старая язва, словно дремавший до поры, до времени вулкан.

Тимофей Олегович похудел, стал желчным и раздражительным, доводя Фаечку до слез своими придирками и нападками. Иногда создавалось впечатление, что в профессора вселился бес.

– Я же сотни раз говорил, – втолковывал он жене. – Я пью чай только горячим. Неужели так трудно запомнить?

– Тимоша, ну, прости. – Винилась Фая. – Меня Раечка вымотала, ну такая егоза.

– А ты ребенком не прикрывайся. – Прикрикивал Тимофей Олегович. – Любишь, как что, на Раечку все свалить. Я пришел с работы, устал, а чай – почти холодный.

– Тимоша, ну ты же опоздал. Я чай заранее сделала, к твоему приходу. Ну, хочешь, я новый заварю. – Предлагала Фая.

– Не надо нового, буду этот пить. – Тимофей Олегович всем своим видом демонстрировал обиду: вжимал голову в плечи, становясь похожим на худого желтушного воробья.

– Мама, – кричала из детской проснувшаяся Раечка и начинала хныкать. Фаечка бросалась на зов дочери, забывая про мужа.

Спала Фаечка урывками: то стонал от боли Тимофей Олегович, то проснувшаяся среди ночи Раечка требовала компот. Фаечка похудела вслед за мужем, став такой прозрачной, что сквозь нее впору было смотреть телевизор.

– Совсем ты себя не бережешь. – Качала головой Таня.

– Тут уж не до себя, Тимофея Олеговича бы на ноги поставить, да Раечку вырастить. – Отвечала Фаечка, улыбаясь одними губами. В глубине темных глаз залегла печаль.

– О себе подумай. – Втолковывала Таня подруге. – Так недолго и самой на тот свет отправиться. Кто тогда Раечку растить будет?

– Что ты такое говоришь? Мне ради дочки и мужа жить нужно. – И без того бледная Фаечка бледнела еще больше.

– Знаю я, что тебе нужно. Пойдем. – Сказала однажды Таня и, взяв Фаю за руку, куда-то повела.

– Куда мы, Таня? – Спросила Фая.

– Сама скоро увидишь. – Ответила Таня, не отпуская Фаиной руки.