История Смотрителя Маяка и одного мира

И когда Морео уже видел часовых лагеря, мог разглядеть пуговицы на их мундирах, он услышал музыку. Нет, даже не так – Музыку. Чувствуя, как мир расплывается, он бросился бежать, не обращая внимания на предупреждающие крики часовых. Но их «Стой, стрелять буду!» потонуло в безумных аккордах этого инструмента, который принадлежал, видимо, самой Окло-Ко.

Наспех раскидав листовки, Кошачий Бог, задыхаясь, побежал в сторону холма. А потом упал и ударился головой, но всё равно не мог не видеть, как она безмолвно кричит, превращаясь в совершенное кошачье тело. Как уходят её воспоминания – все до одного, – а потом и мысли. Как медленнее всего уходит его образ – того, кто так неосторожно пригрозил ей вечностью.

Тэлли услышала Музыку и велела себе не останавливаться, не слушать. Потому что если она услышит эту музыку по-настоящему, то придётся ехать искать Форина или умереть. Поэтому она, размазывая по лбу пот, обходила лагерь и раздавала сражённым синтийским солдатам листовки, которые хозяин «Лазоревых книг», разумеется, догадался напечатать и на языке Республики. Впрочем, судя по тому, как Музыка захватывала редут за редутом, в этих бумагах уже почти не было надобности.

Тогда Морео Кошачий Бог наверняка спас её. Потому что не будь рядом такого острого, пульсирующего страдания, Музыка обернулась бы для неё катастрофой. А так нужно было собрать все силы и идти к тому, кому нужна помощь.

На полпути к холму (кажется, только улитка позавидовала бы скорости Тэлли) она почувствовала, что кому-то ещё в реальнейшем очень нужна помощь. «Уж не Мастеру ли Музыки?» – удивлённо подумала Тэлли. Но сначала нужно было добраться до Кошачьего Бога. Сначала он. А потом…

Морео готов был потерять сознание, когда Тэлифо взяла его за руку и повела прочь из городского сада Тар-Кахола, из его одинокого дома, в котором не осталось ни одной целой бьющейся вещи, из Дома Радости. И вдруг, прикоснувшись к миру Морео, она почувствовала, что Нить Поиска теплеет в её руках, нагревается, как проволока на огне.

– Она здесь! Слышишь, она здесь, рядом! – прошептала Тэлли. – Твоя любимая! – недовольно пояснила Мастер Помощи. – Ну, что ты спишь?

В это невозможно было поверить. Но два устремления – помочь Морео и помочь Мастеру Музыки – не оставили Тэлли шансов бездействовать. Она махнула рукой и, спотыкаясь, побрела в гору, на вершину холма. Это, несомненно, было самое тяжёлое восхождение в её жизни: даже когда она, путешествуя в Горной стороне, как-то сломала ногу на перевале, так что пришлось ковылять почти день до ближайшей деревни, было куда легче.

Взобравшись наконец на холм, Тэлли не видела почти ничего из-за того, что приходилось очень часто моргать. Но раскалённая Нить Поиска не оставляла сомнений: перед ней была та, которую безуспешно искал Кошачий Бог. Собрав остаток сил, Тэлифо смогла разглядеть перед собой девочку со скрипкой: здесь Музыка звучала уже так громко и надрывно, что была почти не слышна.

Тэлли почувствовала, что скрипачка держится из последних сил: даже (и особенно!) Мастерам Музыки нужна тишина. Тэлифо подошла и укрыла её дорожным плащом, шепча, как заклинание: «Всё, теперь всё в порядке, ты сделала всё, что нужно». Скрипачка непонимающе взглянула зелёно-жёлтыми кошачьими глазами, как будто только проснулась от странного сна, но вырываться не стала. Так они сидели на холме, пока мир вокруг таял, как леденец, не оставляя ничего, кроме липких воспоминаний…

Морео, видимо, услышал то, что говорила ему Тэлли. Потому что он всё-таки поднялся на холм – хотя его сил на это хватить не должно было по любым расчётам.

– Тссс, – сказала Тэлифо, – она спит.

Кошачий Бог осторожно опустился на траву рядом.

– Ты узнаёшь её? – спросила Тэлли.

Морео замер, не зная, что ответить. На мгновение он вспомнил, что они с Тэлифо познакомились в Доме Радости.

– Не веришь, – разочаровано отозвалась Тэлли. – Значит, ты не достоин даже своих страданий.

– Как я должен верить? Я не знаю, ничего не знаю, – Морео согнулся пополам, проводя скрюченными пальцами по земле.

– Смотри, – сказала Тэлли.

И он увидел.

Увидел, как серая с белым пятном кошка убегает из Тар-Кахола. Как долго-долго, крошечным пятном на ночной дороге, бежит она за слепым стариком-бродягой. Как он сердито сгребает её и несёт с собой. Как рядом с ним идёт девушка в капюшоне, а кошки больше нет. Как она оборачивается и смотрит на них с Тэлли долго-долго, а потом бежит догонять старика…

– Фелина! – воскликнул Морео, распахивая глаза.

– Тссс, – повторила Тэлли с улыбкой. – Она не помнит тебя. Ты можешь любить её только так – не отражаясь и не надеясь.

Морео молчал. Он хотел бы сказать ей, что научился молчать и теперь ничто не угрожает ей. Что он никогда не… но он только молчал, чувствуя, что в его горле – целый аквариум с безголосыми рыбами.

А потом Тэлли подумала, что пора бы им уже вернуться в Тар-Кахол. Хорошо, что она очень-очень этого хотела.

И пока Морео и скрипачка оглядывались, не ожидая, что холмы Дальней стороны так стремительно сменятся столичной мостовой, Тэлифо с предчувствием неудачи искала в карманах плаща ключи от деревянной двери своей булочной. Это случалось почти всегда: попадая в реальнейшее, она теряла ключи от того места, которое числилось её домом. Вот и теперь – поэтому ей пришлось перелезать через забор в маленький сад во дворе и выуживать ключи из тайника в стене.

– Располагайтесь, – кивнула она в сторону перевёрнутых на столы стульев, когда гости наконец смогли переступить порог булочной Хирунди.

А сама хозяйка отправилась в кладовую за сушёными вишнями – чтобы приготовить вишнёвый пирог, который ей всегда отлично удавался.

9.2.2 Pictoribus atque poetis[57 - «[Дозволено] художникам и поэтам» (лат.).]

В реальнейшем Дом Радости выглядел так, что прохожие Тар-Кахола, окажись они здесь, не поверили бы, что это заведение врачевателя Грави. Впрочем, случайные люди не сумели бы попасть в реальнейшее, поэтому секрет чудесного превращения мог храниться сколь угодно долго.

А можно было сказать, что и не было никакого секрета: Дом Радости в реальнейшем был тем, чем должен быть дом для людей. Здесь каждый мог делать всё, что хотел. Точнее, только то, что хотел по-настоящему и во что верил. И это избавляло пространство от большинства лишних движений. А если кто-то вдруг решал пожелать чего-то за счёт другого (и был достаточно сильным для этого), то в игру вступал великий Грави Эгрото. Именно поэтому обитатели Дома Радости боялись врачевателя – а не оттого, как думали многие, что он, как самый авторитетный специалист по душевным болезням в Тар-Кахоле, мог в значительной мере определить судьбу каждого жителя столицы, да и Королевства.

Тем не менее даже в реальнейшем Дом Радости не был приятным и спокойным местом. И те, кто пытался попасть сюда в поисках убежища от чего-то, терзавшего их в реальности, неизменно довольно быстро разочаровывались.

Верлин проснулся в скверном настроении и, как обычно, долго смотрел в стену, поскольку не мог достаточно сильно захотеть начать новый день. Один раз, когда Мастер Слов был в мрачном расположении духа, он пожелал, чтобы день не наступал (сочинив об этом целое стихотворение), и для обитателей Дома Радости действительно не пришло очередное утро. Конечно, сразу же явился Грави и всё исправил, а Верлина в наказание (то есть, конечно, в целях лечения) отправил артистом на самый весёлый карнавал, который только смог придумать.

Теперь Морео, Тэлли и Долора сбежали и даже за невидимыми стенами реальнейшего был слышен грозный шум происходящего в Шестистороннем. Что-то сдвинулось, потеряло опору, как снег в весенних горах, и готово было вот-вот сорваться лавиной. Можно было попытаться разобраться, но Верлин не хотел этого. Он чувствовал только раздражение оттого, что навязчивый шум заглушает слова, звучащие в его голове. Оттого что эти люди не только не понимают поэзию, но ещё и не могут устроить всё так, как им самим было бы хорошо. Мастер Слов вспомнил Форина и подумал, что второй раз тот вряд ли будет всё исправлять.

И ещё, конечно, Кора. Верлин мог сколько угодно не признаваться себе (в реальнейшем – действительно сколько угодно, пока не закончатся слова), но эта поэтесса с холодными карими глазами была для него больше, чем человек, понимающий в стихах. И сколько бы они ни устраивали балаган, на дне сундука с нелепыми костюмами всегда хранилось, как слиток золота в прошлогодней соломе, самое для него ценное. И от этого все слова иногда на мгновение покидали Верлина – и чего-то страшнее и представить было сложно.

От Коры мысли Мастера Слов перешли на Сорела, этого выскочку, который был так нелеп в своём желании казаться поэтом. Но, по справедливости, следовало признать, что его преданность Коре и восторженная любовь к поэзии были неподдельными, поэтому в реальнейшем сияли ещё ярче. И эти его бубенчики в волосах…

Верлин одним резким движением откинул одеяло и опустил ноги на прохладный пол. Солнечные лучи расчертили пространство от кровати до окна на манер доски для шахмат. Слышалось щебетание птиц.

Мастер Слов тогда отчётливо подумал, что если сегодня он не сочинит своего гениального стихотворения, то даже Мастеру Грави следует признать лечение неудачным.

Кора не спала всю ночь. У неё не было бессонницы, просто сон не приходил (да, это не одно и то же). Наверное, Мастер Снов, которого никто никогда не видел, за что-то рассердился на неё. Впрочем, и сама она не была привычно равнодушна к себе: глухим недовольством в море мыслей перекатывались воспоминания о том, как Сорел пытался её защищать, да и вообще, вёл себя безупречно плохо. Кора чувствовала снова этот страх: страх безмолвной рыбы, которая знает, что где-то там, в густой тинистой глубине, притаился звонкий блестящий крючок. И стоит только позволить несчастливой случайности вести тебя – и всё, он уже прочно вошёл в твоё нёбо, и чем больше ты будешь дёргаться, тем прочнее он будет вгрызаться в живую дрожащую мякоть…

Довольно с неё одной фальшивой Коры – пора бы уже объяснить Сорелу, что он должен жить своим реальнейшим. Точнее, не должен, а может. И хочет. Иногда для этого требовалось сбросить человека со своей шлюпки и старательно не замечать его призывы о помощи.

Грави, как обычно с утра, выпив чашку некрепкого кофе, обходил все здания Дома Радости, прислушивался, радовался успехам, витающим в воздухе, – а успехи у его подопечных были всегда. Недаром он был единственным в Шестистороннем Мастером Излечения. И сейчас, когда в реальном он ослеп, эти прогулки в саду реальнейшего были необходимы и самому Врачевателю.

Но это утро было чем-то омрачено: ни серьёзное щебетание птиц в саду, ни солнце, скрытое за пелериной невесомых облаков, ни роса, капли которой, сверкая, то и дело срывались на тропинку, – ничто не могло объяснить того удушливого настроения, которое сжимало Дом Радости плотным кольцом. Вроде бы всё было, как обычно: утренние художники рисовали свои ночные кошмары (чтобы не забыть), увеличивая расход чёрной краски, слепые пересказывали свои сны в пустоту – и если послушать, можно было понять, что зрение отнимает у человека всё остальное. Кто-то готовил утренние кофе или тирену, кто-то кричал, кто-то пел похоронные или свадебные песни. Грави не препятствовал ничему, что было настоящим и не слишком задевало других. Но в этот раз он должен был найти то, что представляло угрозу, и поэтому шёл, прислушиваясь к своим ощущениям.

– Когда ты в последний раз видел Сорела? – спросил Грави, выныривая из кустов прямо перед носом Мастера Слов.

Верлин только хмыкнул, что означало, что он легко мог бы и век его не видеть, как и самого Грави.

– Я не слежу за ним.

Мастер Излечения не был настроен продолжать разговор – он молча сунул в руки Верлину свежий номер «Тар-Кахольского рыбака» и, развернувшись, безапелляционно зашагал прочь.

Мастер Слов брезгливо повертел в руках газетные страницы, пока не прилип глазами к неброскому заголову: «Казнь поэта: сегодня в полдень на площади Рыцарей Защитника поэт, уличённый в клевете на Сэйлори, должен будет уничтожить свои зловредные стихи». Верлин застыл и ещё раз перечитал. Даже ему – тому, кому подвластны все слова на свете, – было не понять, что это означает. Но одно было ясно – Сорела нужно было спасать.

Верлин вздохнул и пошёл искать Кору. Впрочем, он, конечно, был рад, что они отправятся вместе, что будут выручать глупого мальчишку.

Кора только покачала головой, и они немедленно отправились на площадь Рыцарей Защитника: до полудня оставалось не больше часа.

Утренний Тар-Кахол уже принялся за работу: прохожих поубавилось, солнце медленно восходило по весенней тропе от горизонта до шпиля ратуши. Сбежавшие из Дома Радости притворялись самыми нормальными, и только когда никто не видел, обменивались заговорщицкими безумными улыбками.

Когда они проходили мимо Стены Правды, Кора потянула Мастера Слов за рукав, указывая на частично замазанное краской стихотворение: