«Кровью, сердцем и умом…». Сергей Есенин: поэт и женщины

(Александр Блок. Из поэмы «Возмездие»)

Коллаж. Обложки журнала «Голос жизни», членом редколлегии которого была Ольга Сно-Тутковская (1914— 1915г.)

В августе 1916 года во время посещения квартиры Мурашёва Есенин набрасывает план своего нового сборника стихов (или разделов сборника) под названием «Голубая трава»…

В 1920 году поэт оставил дарственные надписи на сборнике «Плавильня слов» (1920): «Первому из первых друзей моих города Питера Мише Мурашёву. Любящий Сергей» и на книге «Ключи Марии» (1920): «Мише с памятью о днях нашей петроградской жизни. С. Есенин».

За несколько дней до отъезда в Ленинград в декабре 1925 года Есенин пришел попрощаться с Мурашёвым. Чтобы как-то развеять мрачное настроение поэта, хозяин квартиры достал из шкафа свои старые альбомы и книги с автографами. «Я знал, – вспоминал Михаил Петрович, – Есенин любил рассматривать мои альбомы, при этом он всегда оживленно вспоминал свой приезд в Питер, Блока, наши встречи (и конечно, Ольгу Сно – А.Л.). В этот раз, перелистывая знакомые страницы, он подолгу молчал. Я, не желая ему мешать, по старой своей привычке, стал рисовать большим пером и чернилами. Сам не знаю, почему-то нарисовал я обрыв и две березки. Когда Есенин увидел этот рисунок, он взял карандаш и написал: „Это мы с тобой“. Немного помолчал после этого и попросил неожиданно проводить его». Проводить в последний путь…

Есенин ушёл, но оставил прекрасные свои произведения, оставил нам поэму «Анна Снегина», которую мы не только читаем, но и до сих пор разгадываем её загадки, в том числе и загадки её антропонимов.

Кажется, один из источников фамилии героини мы нашли. Источник поразительный и «дословный». Есть и другие объяснения и предположения: нельзя скидывать со счетов исследования о семантических источниках фамилии.

На протяжении всего произведения поэт настойчиво употребляет эпитет «белый» и включает его в разные картины. Белый цвет – символ духовной чистоты, но в то же время – цвет траура в крестьянской среде.

Образ невинной девушки в белой накидке и образ помещицы Снегиной, имеющей женскую тайну – преступную страсть, а также той Анны Снегиной, которая в эмиграции вспоминает о родине и о первой любви, не совпадают и живут как бы отдельной жизнью. Таким же сложным и противоречивым оказывается отношение героя-рассказчика, изысканного и прославленного столичного поэта, к революции и деревенским персонажам…

Снег бел и чист. В народной поэзии с образом белого снега часто связаны мотивы грустной и печальной любви. В лирическом плане эпитет «белый» как бы заменяет собой фамилию и появляется там, где автор говорит об Анне, не упоминая ее имени.

«В то же время образ «девушки в белой накидке» живет в поэме как бы отдельно от образа Анны Снегиной, дочери помещика, жены белого офицера» (наблюдение С. П. Кошечкина в его кн. «Весенней гулкой ранью…». – Минск. – 1989. – С.158). Это достигается за счет использования разных ракурсов описания одного и того же объекта – внутреннего (белый цвет – символ высокой нравственности и непогрешимости в христианстве и цвет траура в крестьянской среде) и внешнего (цвет одежды). При этом одна и та же картина может «вставляться» в различные по тематике произведения:

Где-то за садом несмело,
Там, где калина цветет,
Нежная девушка в белом
Нежную песню поет…
(Сергей Есенин. «Вот оно, глупое счастье…». 1918)

Но припомнил я девушку в белом…
О чем-то подолгу мечтала
У калины за желтым прудом

(Сергей Есенин. «Сукин сын». 1924)

Эту особенность творческой манеры Есенина Е. А. Некрасова называет «отличительной чертой идиостиля Есенина». (Сб. «Очерки истории языка русской поэзии XX века». – М. – 1995. – С. 396. – 448).

Третий и, скорее всего, самый важный, источник фамилии Снегина – литературный, совпавший с первыми двумя, а возможно, и определивший их выбор, – роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». «Близость звукового облика» названий романа Пушкина и поэмы Есенина отметила М. Орешкина. Наблюдения лингвиста развил В. Турбин, который счел фамилию героини Есенина, «каламбурно перекликающуюся с фамилией пушкинского героя – О-негин и С-негина, – «индикатором традиции», о пушкинской традиции в есенинской «Анне Снегиной» пишет и Э. Мекш (см.: Турбин В. Традиции Пушкина в творчестве Есенина. «Евгений Онегин» и «Анна Снегина» // Сб. «В мире Есенина». – С. 267; Мекш Э. Б. Пушкинская традиция в поэме Есенина «Анна Снегина» // Пушкин и русская литература. – Рига. – 1986. – С. 110 – 118).

Фамилия есенинской героини, кстати, в первоначальном названии поэмы не только «каламбурно перекликалась с фамилией пушкинского героя», но была точно такой – Онегина. Первоначально Есенин назвал свою поэму именно так – «Анна Онегина».

Исследователи отмечали важную особенность деревенских персонажей «Анны Снегиной» – их разность: перед нами «разные» мужики (Прокушев Ю. Л. Сергей Есенин. Образ. Стихи. Эпоха. – М. – 1975. – С. 305).

«Есенин и его герои как бы вторгаются туда, где жили герои Пушкина, – в деревню, в обстановку дворянской усадьбы: герой-рассказчик Сергей въезжает в поэму на дрожках, Евгений Онегин „летит в пыли на почтовых“. Письмо Анны Снегиной вызывает в памяти знаменитое письмо пушкинской Татьяны к Онегину». (Прокушев Ю. Пушкин и Есенин: Письмо Анны Снегиной // Журнал «Огонек». – М. – 1979. – №41. – С. 24 – 25).

Герой поэмы Есенина, как показал В. Турбин, «изысканный, а заодно и прославленный петербуржец, своеобразный Онегин начала XX века, Онегин-крестьянин, Онегин-поэт», «герой нашего времени», ведущий «социально-лирический диалог с дворянкой». «Анна Снегина», – пишет В. Турбин, – сопоставима с романом Пушкина по многим параметрам: ирония тона повествования, обрамление рассказываемого письмами героев, их имена и их судьбы. Традиция живет, пульсирует, неузнаваемо преображается, таится и вдруг обнаруживает себя в случайных или в преднамеренных совпадениях, в мелочах» и полемически противопоставляется героям пушкинского «Евгения Онегина». (В мире Есенина: Сб. статей / Авт. А. А. Михайлов, С. Лесневский. – М.: Сов. писатель. – 1986. – С. 281).

Об особом внимании Есенина к пушкинской традиции в 20-е гг. свидетельствуют стихотворение «Пушкину», анкета журнала «Книга о книгах» (ответы Есенина к Пушкинскому юбилею), а также комментарий к «Черному человеку».

Одна из корреспонденток поэта, Л. Бутович, писала ему 22 августа 1924 года, прочитав в «Красной нови» (1924, №4) стихотворение «На родине»: «Да, у меня было такое чувство, будто я читаю неизданную главу „Евгения Онегина“, – пушкинская насыщенность образов и его легкость простых рифм у Вас, и что-то еще, такое милое, то, что находит отклик в душе… Мне кажется, что, как он, Вы владеете тайной простых, нужных слов и создаете из них подлинно прекрасное… Вы могли бы дать то же, что дал автор „Евгения Онегина“ – неповторимую поэму современности, не сравнимую ни с чем». Позже поэт сам отметил в автобиографии «О себе» (октябрь 1925): «В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину».

«Анна Снегина» имеет и другие, близкие по времени объекты скрытой полемики – женскую поэзию времен Первой мировой войны и прозу 10-х годов, проникнутую народническими настроениями. И снова возвращаемся к имени писательницы Ольги Сно, путевой очерк которой под названием «На хуторе», опубликованный в петроградской газете «Биржевые ведомости» (1917, 30.07), является одним из подобных конкретных источников сюжета и персонажей поэмы Сергея Есенина «Анна Снегина». Но скрытая полемика между «женской прозой 10-х годов» и произведением Есенина заключена в противопоставлении атмосферы «невыразимого спокойствия» (очерк Ольги Снегиной) и неспокойной атмосферы революционной деревни (поэма Есенина).

Образ девушки в белой накидке в «Анне Снегиной», напоминающий юную Анну Сардановскую, и образ помещицы Снегиной, который символизирует печальную тайну, страсть женщины, которыми обладала Лидия Кашина, и образ изгнанницы-эмигрантки, вспоминающей о родине, за которым угадывается история Ольги Сно, – не совпадают и живут как бы отдельной жизнью.

Была у Сергея Есенина ещё одна знакомая – Анна Лаппа-Старженецкая. Она до конца своих дней была уверена, что имя Анна Есенин дал героине в честь её, своей батумской приятельницы. Во время работы над поэмой «Анна Снегина» Есенин много беседовал с Анной Старженецкой (урождённой Чачуа), которая рассказывала ему историю своей жизни. Когда Анна Алексеевна прочитала поэму, она обнаружила в биографии героини эпизоды своей жизни.

Была ещё и пятая женщина, обращаясь к которой, Есенин сказал: «Вы всё-таки похожи на неё…». На кого? У исследователей творчества Есенина есть на этот счёт свой ответ: «На Анну Снегину…». Речь идёт о Наталье Крандиевской. Её имя логичнее было бы включить в часть «Сергей Есенин и женщины с Именами», но мы нарушим эту логику, чтобы закончить разговор о прототипах Анны Снегиной…

«Вы всё-таки похожи на неё…»

НАТАЛЬЯ КРАНДИЕВСКАЯ

Наталья Крандиевская

Наталья Крандиевская (1888 – 1963) родилась в Москве. Отец поэтессы Василий Афанасьевич Крандиевский (1861 – 928) был земским деятелем, позднее издателем «Бюллетеней литературы и жизни», публицистом, библиофилом, знал литературную Москву от Льва Толстого до Глеба Успенского и Гаршина.

С конца 1890-х Крандиевские живут в Гранатовом переулке, в доме их близкого родственника «миллионщика» Сергея Аполлоновича Скирмунта. Литературный быт был частью жизни этого семейства, частыми гостями которого были Короленко, Максим Горький.

Мать Натальи Крандиевской, Анастасия Романовна (1865 – 1938), в девичестве Тархова, – известная писательница, автор многих рассказов и повестей.

Когда накануне Первой русской революции правительство сошлет Скирмунта в Олонецкую губернию, Анастасия Романовна отправится вслед за ним, прихватив с собой и детей. И супруг возражать не будет.

Детей у Крандиевских было трое: Сева, Туся (Наташа) и Дюна (Надежда Крандиевская, появившаяся на свет 13 августа 1891 года и в будущем ставшая скульптором; умерла в 1962 году).

Наташу Крандиевскую Горький величал «премудрая и милая Туся».

С детства она прекрасно музицировала на фортепиано, училась рисованию и живописи у Добужинского и Бакста. Но делом всей её жизни были стихи, и только стихи:

…Звук воплотился в сердца стук,
И в пульс, и в ритм вселенной целой…

Туся начала писать в восемь лет (первая её публкация в журнале «Муравей» подписана Т. (Туся) Крандиевская. В тринадцать она уже печаталась в московских журналах. Талант пятнадцатилетней москвички оценил Бунин, уже в эмиграции с теплотой вспоминавший об отроческих стихотворных ее опытах: «Наташу Толстую я узнал еще в декабре 1903 года в Москве. Она пришла ко мне однажды в морозные сумерки, вся в инее, – иней опушил всю ее беличью шапочку, беличий воротник шубки, ресницы, уголки губ, – и я просто поражен был ее юной прелестью, ее девичьей красотой и восхищен талантливостью ее стихов, которые она принесла мне на просмотр, которые она продолжала писать и впоследствии, будучи замужем за своим первым мужем, а потом за Толстым, но все-таки почему-то совсем бросила еще в Париже».

В пятнадцатилетнюю Крандиевскую были влюблены и Бунин, и Бальмонт.

Вот стихотворение «Сумерки», написанное в 1903—1904 годах и не включенное автором ни в одну из трех прижизненных книг:

Тает долгий зимний день…
Все слилось во мгле туманной,
Неожиданной и странной…
В доме сумерки и тень.
О, мечтательный покой
Зимних сумерек безбрежных,
И ласкающих, и нежных,
Полных прелести немой!..
В старом доме тишина,
Все полно дремотной лени,
В старом доме реют тени…
В старом доме я одна…
Чуть доносится ко мне