Бьеркезундская легенда

– Захарыч, а можно я возьму эту гитару поиграть?

– Бери, Валек, она все равно у нас нигде не числится. Может, у тебя получится. На шкафу, что в углу стоит, коробка с надписью «Бергер». Возьми и ее тоже, там его учебники и ноты по гитаре остались.

Счастливый Валька принес гитару с коробкой в маленькую комнату общежития. С нетерпением открыл футляр и взял ее в руки…

Инструмент был невероятно красив даже в сравнении с виолончелями, которых немало побывало в его руках. Этот был совершенно другим. Он осторожно прикоснулся к струнам, гитара ответила глубоким и сочным звуком.

Спустя несколько месяцев Валька самостоятельно освоил гитарные курсы Петра Агафошина и начал работать над пьесами Тарреги и Барриоса. После занятий в школе он мчался в садик за младшей сестрой. Не обращая внимания на солнечную ташкентскую погоду, футбольную площадку и школьных приятелей, он спешил домой скорее взять в руки свой новый чудесный инструмент.

Валентин по-прежнему прилежно учился игре на виолончели, регулярно посещая репетиции в школьном трио, хор и сольфеджио. Однако к гитаре он испытывал совершенно другие чувства. Она, как живое существо, была его собеседником. Листая ноты Бергера, Валька случайно набрел на первую сюиту Баха для виолончели, которую он играл на отчетном концерте. Он любил эту пьесу, она легко воспринималась даже чуждыми классической музыке людьми. Но это было переложение виолончельной сюиты для гитары. Валька, знавший пьесу до мелочей, очень быстро освоил ее на новом инструменте. Сыграв столь знакомое произведение маме, он удивил ее новым звучанием и красотой этой музыки на гитаре.

В мае сорок третьего он с отличием окончил музыкальное училище и поступил на первый курс консерватории. После экзаменов и зачисления Валентин в составе группы первокурсников консерватории оказался на знакомых хлопковых полях. Гули появилась так же тихо с кувшином воды. Обернувшись, он увидел повзрослевшую девушку. Черные с угольным блеском волосы и такие же черные глаза на милом лице. Волосы теперь были собраны в две косы. По-прежнему в шароварах, но теперь через платье угадывались очаровательные формы тела девушки. За прошедший год она превратилась в загадочную восточную красавицу с миндалевидными смеющимися глазами.

– Как ты повзрослела!

– Это хорошо или плохо?

– Смотря с какой точки зрения. С точки зрения наблюдателя, ты стала просто красавицей, а с точки зрения времени, состарилась на год.

– А что для тебя лучше?

– Мне хотелось бы остановить время и чтобы мы в нем остались такими, как сейчас.

Она рассмеялась и процитировала:

– Ни былой, ни грядущей минуте не верь,

Верь минуте текущей – будь счастлив теперь!

– Кто это? – спросил изумленный Валька.

– Омар Хайям.

– Кажется, поэт или восточный мудрец?

– И тот и другой.

Она снова приезжала на хлопковое поле каждый день и несла ему кувшин с водой. В конце лета случилось необычное для тех мест явление. Посреди ясного дня налетел шквалистый ветер, и небо заволокло огромными кучевыми облаками, из которых полились длинные струи воды. Они стояли в дальнем конце хлопкового поля друг против друга в промокшей одежде и смеялись. Ливень закончился так же внезапно, как и начался. Через прилипшую к телу мокрую одежду проступала грудь девушки, с мокрых волос на ресницы стекали капли. Она ладонью вытерла его мокрое лицо и пригладила светло-золотистые волосы. Валька прикоснулся к ее лицу. Она смотрела на спрятавшееся за тучей солнце и улыбалась. От порывистого ветра ей становилось немного холодно. Преодолевая робость, Валентин осторожно обнял ее. Пробивающееся через уходящие облака солнце стало быстро согревать все вокруг.

Фронтовые вести становились все более обнадеживающими. Однако, судя по письмам и похоронкам, приходящим к знакомым и друзьям Ольги Васильевны с фронта, было ясно, что за Ржев, Сталинград и Курск заплачена невиданная цена. Самое большое беспокойство вызывал приближающийся призывной возраст Валентина. Ходили слухи о готовящемся указе народного комиссара об освобождении от призыва для всех студентов высших учебных заведений. Но он так и не вышел.

В один из зимних вечеров, листая нотные тетради Бергера, Валька наткнулся на рукопись нот каких-то пьес для гитары. Он уже быстро играл с листа. Попытался сыграть попавшиеся рукописные ноты. С каждой сыгранной строкой он чувствовал красоту неизвестной никому музыки. Он никогда раньше ее не слышал. Валентин погружался в мир исчезнувшего человека через ноты, оставленные на листе его рукой. Человека нет, а музыка осталась и попала в его, Валькины, руки. Ольга Васильевна, сидевшая рядом со спицами для вязания, подняла голову и спросила, что это за музыка. Ее опытный музыкальный слух сразу уловил красоту звуков Валькиной гитары.

– Мне кажется, мама, что эту музыку написал Бергер. Ты знала его?

– Да, но совсем немного. Он был преподавателем консерватории до войны. Несколько раз приходил к нам в училище на отчетные концерты и отбор детей в консерваторию.

– А это правда, что он оказался немецким шпионом?

– Валюша, сынок, я не знаю, но если честно, то я в это не верю.

– Мама, ты понимаешь, что эту музыку, кроме нас с тобой, никто не слышал?!

– Да, Валюша, прекрасная музыка. Ты можешь сыграть ее нашим педагогам, она того стоит!

Пришел новый, сорок четвертый год. В конце января в Ташкент долетела весть о снятии блокады Ленинграда. В консерватории пошли разговоры о скором возвращении домой. Горе потери мужа стало постепенно отступать. Дети росли, маленькая Катя пошла в первый класс музыкальной десятилетки при консерватории. Валька учился на первом курсе консерватории по классу виолончели, в группе Штриммера. Несмотря на увлечение гитарой, он совсем не потерял интереса к виолончели.

Все с нетерпением ждали вестей из Ленинграда, а главное – известий о возвращении домой.

В феврале сорок четвертого в Ташкенте было тепло, все расцветало. Только что отпраздновали восемнадцатилетие Валентина. Гули приехала поздравить его. Ольга Васильевна возвращалась с Катей из музыкальной школы. В длинном коридоре общежития у двери своей комнаты она увидела молодого офицера с портупеей через плечо. Внутри Ольги Васильевны все похолодело.

– Вы к кому? – спросила она дрожащим от волнения голосом.

– Мне нужен Валентин Николаевич Горячев.

– Это мой сын, он сейчас в консерватории. Я его мама. А что случилось?

– Ему повестка в военкомат. Необходимо явиться завтра к девяти утра для прохождения комиссии.

Вихрем ужаса закружились мысли. Ольга Васильевна вдруг почувствовала, что у нее отнимают сына, ее любимого Валюшу.

– Но у него погиб отец, для студентов должна быть отсрочка от призыва.

– Ничего не знаю, завтра к девяти ему необходимо прибыть в военкомат. Распишитесь, пожалуйста.

Он протянул повестку. Ольга Васильевна дрожащей рукой поставила подпись.

Вечером, когда Валька в приподнятом настроении пришел домой, предвкушая встречу с любимым инструментом, он встретил заплаканную мать. Она сидела на казенном стуле, обняв Катю, в ее бледной, дрожащей руке была повестка. Она с болью в душе смотрела на сына и повторяла:

– Не отдам…

– Валюша, я завтра пойду к Арону Львовичу. Они не имеют права тебя забирать, у тебя должна быть отсрочка.

На другой день Арон Львович, выслушав Валькину маму, пообещал поговорить с военкомом.

– Я сделаю все возможное, не переживайте, Ольга Васильевна, что-нибудь придумаем.

Вечером, вернувшись после медкомиссии, Валька сказал, что признан годным и его предварительно приписали в артиллерию. Время на сборы – три дня. Рассказал, что военкомат был переполнен. Было много мальчишек, которым еще не исполнилось восемнадцать. Поговаривали, что есть какой-то секретный мобилизационный приказ, согласно ему идет большой призыв для пополнения потерь сорок третьего года, от которых Красная армия еще не оправилась. Многие категории брони и отсрочек были на время отменены. Настроение у Вальки, конечно, было не очень, но он старался не подавать вида и успокаивал мать.

– Мама, война скоро закончится, наши войска уже освободили Ленинград и скоро разобьют немцев. Все будет хорошо, я обязательно вернусь.

Арон Львович не обманул. Он долго ждал приема военкома и, оказавшись в его кабинете, был принят вполне учтиво. Он прямо попросил сделать все возможное, чтобы дать отсрочку Валентину Горячеву. Хотя бы на полгода, для того чтобы дать ему окончить первый курс консерватории. Тем более что ходят слухи о готовящемся указе, который приостановит призыв студентов. А здесь особый случай – мальчик очень одаренный. Отец погиб под Ленинградом, он единственная опора матери и маленькой сестры.

Внимательно выслушав, седой подполковник сказал:

– Освободить от призыва или дать отсрочку я не могу, единственное, чем могу помочь, – это направить мальчика по запросу в учебный отряд ВМФ в школу гидроакустиков. Единственная разнарядка. Его как музыканта с хорошим слухом есть основание туда направить. Будет служить на флоте, там потери значительно меньше, тем более сейчас, когда погнали немцев. А когда выйдет приказ по студентам, его сразу демобилизуют и он вернется в консерваторию.

Вернувшись от военкома, Арон Львович все рассказал Ольге Васильевне и постарался как мог ее успокоить и убедить, что уже совсем скоро Валька вернется. На проводах у военкомата было много заплаканных женщин. Ольга Васильевна с Катей провожали Валентина. Стриженный наголо, в большой шинели и кирзовых сапогах, он выглядел несуразно. С трудом протискиваясь между прощавшихся, Гули тихо подошла к ним. Валентин просветлел.