Бьеркезундская легенда

Валентин-музыкант

Валька был тем удивительным ребенком, которого не надо было заставлять или принуждать к чему-либо. Он с детства отличался завидным трудолюбием и интересом к жизни. По примеру родителей он любил слушать музыку и очень хотел играть ее сам. Он учился в музыкальной школе при Ленинградской консерватории.

Когда пришла война, его отец, Николай Горячев, университетский преподаватель-лингвист, человек высоких моральных принципов, с первых дней записался в ополчение. Потомственный интеллигент, из семьи педагогов, репрессированных в тридцать седьмом, он чудом остался на свободе. Николай Горячев сказал дома:

– Пришло время, когда каждый делает свой выбор.

Он погиб в сентябре сорок первого на подступах к Ленинграду в составе первых ополченцев. В страшном и уже далеком сорок первом, когда город оказался в блокаде, Ольга Васильевна получила похоронку на мужа. Она лежала на железной кровати. Ее открытые глаза были безжизненны, как глаза мертвеца. Пятнадцатилетний Валька вместе с маленькой сестрой Катей с ужасом смотрели, как мамины каштановые пряди на глазах покрывались пепельной сединой. Катя, плохо понимавшая случившееся, тихо плакала.

– Мама, мы с тобой, мы выживем, все будет хорошо. Повторяя эти слова, как заклинание, он ловил себя на мысли, что сам в это уже не верит. Все вокруг летело в пропасть.

За несколько дней мама постарела лет на двадцать. Ее красивое лицо осунулось, глаза потускнели. Как жить дальше? Все, что у нее осталось, – дети и работа. Тогда в сорок первом все менялось так стремительно, что люди не успевали понять происходящее. Не успевшая начаться война уже через два с половиной месяца разметала в клочья Красную армию, которая была всех сильнее. Восьмого сентября Ленинград оказался в кольце блокады. Начавшийся осенью сорок первого голод стал безжалостно отнимать жизни ленинградцев.

Музыкальная школа при консерватории, в которой Валька учился по классу виолончели и где преподавала фортепиано его мама, в октябре приступила к эвакуации.

В первых числах декабря с последними машинами, нагруженными музыкальными инструментами, музыкальной литературой, консерваторской и училищной утварью, Ольга Васильевна с Валентином и Катей отправились в эвакуацию.

Первый ладожский лед, холод и ветер со снегом. Под гул сирен пикирующих юнкерсов, разрывы бомб и снарядов дорога осталась в памяти кошмаром. Каждый налет Валька считал для себя последним и представлял, как после попадания бомбы он тонет в ледяной воде. Бомба угодила в одну из машин с консерваторским имуществом. Грузовик с искореженной кабиной торчал из огромной проруби. В полузатопленной кабине на вмятом руле лежало окровавленное тело водителя. Вода и лед вокруг кабины окрашивались красным цветом. Разбросанные по ладожскому льду, валялись скрипки и контрабасы. Виолончели лежали рядом с искалеченными трубами. Над ними, как подбитые птицы, падая на землю, кружились обгоревшие партитуры и обрывки страниц музыкальной литературы.

С достижением другого берега появилась первая надежда.

Ташкент встретил неожиданным теплом, исходившим не только от солнца, но и от местных жителей. Незнакомый восточный народ в длинных халатах и цветастых тюбетейках встречал ленинградцев гостеприимством и открытыми дверьми своих скромных домов и кишлаков. Ольге Васильевне с детьми досталась шестнадцатиметровая комната в общежитии швейной фабрики. Из Москвы, Ленинграда и прифронтовых городов нескончаемо прибывали люди. Отдельная комната для семьи была большой роскошью. Кому-то приходилось делить комнаты на две, порой на три семьи.

Консерватория и музыкальная школа вскоре возобновили работу под горячим южным солнцем. Катю устроили в переполненный детский сад.

Наступил сорок второй. Первое лето Валька с мамой работали на хлопковых полях. Это был изнурительный труд. Хлопок – это порох и одежда для солдат. В перерывах на обед, который проходил там же, на полях, приходила машина с едой и свежей водой. Под палящим солнцем на сорокаградусной жаре постоянно хотелось пить. Воду разносила молодая узбечка в забавной цветастой тюбетейке и длинном платье с передником. Валька, работавший на дальнем краю хлопкового поля, не сразу заметил тихо подошедшую к нему девушку. Она стояла с кувшином и улыбалась.

– Хотите пить? – тихо спросила она.

– Спрашиваешь. Как слон в пустыне.

Сняв с плеч хлопковый короб, он взял кувшин, из которого в рот потекла прохладная спасительная влага.

Пока пил, рассматривал незнакомку. Она улыбалась. Забавные косички, которых было не меньше десятка, падали на плечи. Из-под длинной юбки виднелись шаровары.

– Как ваше имя, таинственная спасительница?

– Гули, – девушка говорила по-русски очень хорошо, в отличие от большинства ее земляков.

– Вы спасли меня от неминуемой смерти. Вы тоже здесь работаете?

– Мы развозим еду и питье сборщикам хлопка.

Девушка стала приносить Вальке воду каждый раз, когда она приезжала. Гули с кувшином шла через все поле, чтобы найти Валентина. Он оценил эту заботу и во время обеда сел рядом с ней. Она заботливо раскладывала еду из больших кастрюль. Он заметил, что ему она кладет немного больше. Это была вкусно приготовленная узбекская еда с обилием овощей. Часто плов с мясом. Рядом были мама и другие работники, он немного стеснялся, что это заметят. Потом помог загрузить кастрюли в грузовик и оказался лицом к лицу с девушкой. «Восточная красавица», – мелькнуло у Валентина. Карие глаза из-под густых ресниц, белозубая улыбка и эти черные косички. Он опять не успел их сосчитать. Водителем грузовика был ее дед, почти не говоривший по-русски. Он что-то бормотал на неведомом языке, явно подгоняя девушку. Сбор хлопка заканчивался. В один из последних дней, когда она принесла воду, Валентин загрустил. Гули жила в кишлаке за городом, он понимал, что больше не увидит ее. Он долго искал повод и пригласил ее в музыкальную школу на отчетный новогодний концерт, слабо надеясь, что она придет.

В сентябре учеба возобновилась. В своем классе он был одним из лучших учеников. Трудолюбие и прекрасный слух давали результаты. Под новый, сорок третий год музыкальная школа давала отчетный концерт, во второй части которого выступали солисты и некоторые педагоги школы из консерватории. Для Ташкента это было важным событием. Афиши о готовящемся концерте ленинградских музыкантов были расклеены по всему городу. На концерте присутствовал заместитель директора, профессор консерватории Арон Львович Островский, человек высокой культуры. Из-под копны взъерошенных волос торчал огромный нос с круглыми очками, какие впоследствии носил Джон Леннон. Арон Львович хорошо знал Ольгу Васильевну. Валентин дважды появлялся на сцене. Первый раз играл в составе трио виолончелистов, а второй раз сольно. Исполнил прелюдии из первой сюиты Баха. После концерта Арон Львович подошел к Ольге Васильевне и поздравил ее. Он сказал, что двери консерватории для ее сына открыты. Мама обняла Вальку.

– Спасибо, Валюша. Как жаль, что наш папа этого не увидел.

Так, забыв про время, они стояли, обнявшись, в коридоре концертного зала клуба узбекских швейников. Неожиданно в коридоре показались знакомые шаровары и тюбетейка с косичками. Гули растерянно стояла в коридоре.

– Я опоздала на концерт, простите.

Валька, не ожидавший такой встречи, поймал себя на мысли, каких трудов стоило этой девочке приехать сюда из своего кишлака. Он подошел к ней.

– Как это хорошо, что ты здесь.

– Пойдем к нам, – предложила мама.

Забрав Катю из сада, собрались в их маленькой комнате общежития. Мама подала скромный обед из овощей и рыбных консервов. Накормив всех, она предложила:

– Раз уж Гули не попала на концерт, сыграй, Валюша. Он неохотно взял смычок, сомневаясь в музыкальных предпочтениях узбекской девушки. Играл одну из несложных пьес. Гули улыбалась. Может, ей и вправду понравилось или из чувства приличия, терялся в догадках юноша.

– Чем интересуешься ты? – осторожно спросила Ольга Васильевна девочку.

– Я люблю стихи.

– А что именно?

Тут Гули стала наизусть читать «Кавказского пленника». Ольга Васильевна и Валентин явно не ожидали такого от девушки из далекого кишлака.

Он поехал ее проводить. Местный автобус целый час натужно ревел мотором на старых улицах Ташкента, пока доехал до райцентра. Потом почти час по степной дороге с бескрайними хлопковыми и зерновыми полями до кишлаков. Теплый воздух быстро остывал, за бескрайними полями исчезал красный шар солнца. По дороге он узнал, что отец девушки пропал без вести в сорок первом. Ее и трех сестер и двух братьев воспитывают мама и дед. Ей шестнадцать, и она старшая. Семья жила в маленьком глинобитном доме с одной большой комнатой. Спали на деревянных топчанах, накрытых незатейливыми ковриками. Гули училась в поселковой школе, где преподавал пожилой литературовед, сосланный из Ленинграда в начале тридцатых.

– Так вот откуда твой русский и любовь к поэзии!

– В какой-то степени.

Остаток пути они читали друг другу стихи, кто что помнил. Валентин часто сбивался, тогда Гули продолжала забытую им строку. У нее была феноменальная память. Домой Валька возвращался под ярким светом луны и россыпями звезд. Такими яркими и красивыми он видел их только там. Все небо разрезал загадочный и многоцветный пояс Млечного Пути. Вид южного звездного неба, сиявшего светом загадочных миров, завораживал.

Однажды после занятий он помогал завхозу консерватории, однорукому фронтовому инвалиду Захарычу, разбирать старые инструменты, привезенные из Ленинграда. Среди запыленных контрабасов и виолончелей, большая часть из которых хранилась без футляров, в дальнем углу между альтов лежал футляр классической гитары. Открыв его, Валентин с изумлением обнаружил прекрасный испанский инструмент. Клеймо с автографом мастера внутри мензуры на задней деке. Валька много раз слышал игру на гитаре по радио. Незадолго до войны он с родителями был в капелле на концерте московского гитариста Иванова-Крамского. Звуки испанского инструмента заинтересовали юного музыканта.

Все струны были на месте, в кармане футляра хранился комплект запасных.

– Что это за гитара, откуда она здесь? – спросил он у Захарыча.

– Это инструмент одного нашего бывшего педагога…

– Почему бывшего?

– Был до войны в консерватории такой Эдуард Арнольдович Бергер. Хороший был музыкант. Великолепно играл и на скрипке, и на гитаре. Хотел даже свой класс гитары открывать, но не сложилось. Шпионом немецким оказался. Забрали его в тридцать девятом. Сгинул, короче. А гитара его осталась.

– Захарыч, как же так: в консерватории работал, хороший музыкант и вдруг шпион!? Разве такое возможно?

– Не знаю, человек он был хороший. А его игру многие педагоги приходили послушать. У нас мало кто на гитаре классику играл, да и школы гитарной как таковой у нас не было.

– А кто-нибудь из родственников остался? Почему никто не забрал гитару.

– Нет, Валек, перед самой войной всю его семью забрали. Как семью немецкого шпиона. Слышал такое? А детей малых в детдом отправили.