Сшитое лицо

Стояла тихая безветренная погода, солнце скрылось за верхушками деревьев, и переселенцы, не шевелясь, до звона в ушах слушали наступившую тишину. Никто не показался и не вышел из леса, никто не предъявил свои права на эту землю. Октай и его спутники весело переглянулись и крепко обнялись – теперь это была их земля. Эчинэй, отпраздновав это событие с новыми поселенцами, на следующий день отбыл к себе, обещая проведать их поздней осенью. Октай долго не отпускал его, выражая свою благодарность.

Все последующие недели переселенцы были заняты постройкой жилья, изгороди для домашнего скота и сенокосом. Дни пролетали быстро, а в конце месяца сенокоса неожиданно приехал Хонгу: он подарил Октаю выделанные оленьи и лосиные шкуры, Айыыне же – красивое ожерелье из кости водяного быка. Так он приезжал потом несколько раз, одаривая Октая и домочадцев различными подношениями. Каждый раз Хонгу и Айыына переглядывались и изредка перекидывались словом. Айыына каждый раз отмечала, как пристально и внимательно смотрит на нее молодой охотник. Октай очень сблизился с Хонгу и заметил заинтересованность, возникшую между молодыми людьми. Работы было много, Октай и его люди до позднего вечера были заняты подготовкой к зиме, и у него не находилось свободного времени пообщаться с дочерью. Но он не раз замечал по лицу Айыыны, что ей все так же тягостно и скучно одной, без сверстников.

– Тебе нравится Хонгу? – однажды зимним вечером, сидя за ужином и немного перебрав с забродившим кумысом, спросил Октай Айыыну. – Я вижу, он приезжает только ради тебя.

– Какой ты внимательный, отец, – Айыына смущенно улыбнулась. Она и сама замечала это, ей было приятно внимание молодого охотника. В то же время она замечала за ним какую-то скрытность и насторожённость, тщательно скрываемую за показной беззаботностью и легкомысленностью. Иногда она видела, как в нем проскальзывали жесткость и непримиримость, которые пугали её, но затем они сменялись добродушием и наивностью. В силу молодости и незнания повадок людей Айыына объясняла себе это особенностями характера живущих здесь племён и тем, что Хонгу не умеет общаться с противоположным полом. Ей нравились в нем скрытая сила, ловкость и уверенность, присущие скорее зрелым мужам, не свойственные молодому возрасту.

Зима прошла, а за ней и долгожданная весна. За это время никто не потревожил Октая и его людей. Жившие в первые месяцы в тревоге и в ожидании появления местных племён, поселенцы через год расслабились и успокоились. В конце лета, в один из вечеров, Октай заговорил с Айыыной:

– Хонгу приезжал. Он приглашает тебя погостить в своем стойбище. Я вижу, дочка, тебе скучно здесь без молодежи. Он сказал, что люди его племени перекочевали на летнюю стоянку поблизости, совсем недалеко от этих мест. Что скажешь? Язык их ты знаешь, мать научила тебя. Хонгу мне нравится. Познакомишься с новыми людьми, а, может быть, и с новыми родственниками? – хитро прищурившись, спросил он. Айыына смущенно промолчала, но все последующие дни думала об этом предложении.

Глава 8. Бэркэ

Бэркэ, находясь в полусне, простонал, на миг открыл глаза и вновь провалился в тьму. В это мгновение его мозг ухватил увиденную картину, и Бэркэ догадался, что находится в юрте. Что-то мешало ему, дыхание было хриплым и неровным. Бэркэ ощутил, как горит его лицо. Весь правый бок болел, и грудь словно пронзало всякий раз, когда он пытался вздохнуть. Что со мной стряслось? Нападение  воинов в масках представлялось ему полусном. Главарь шитолицых… воспоминание о нем пугало Бэркэ. Смех врага звучал у него в голове и от этого бросало в дрожь.

Когда Бэркэ очнулся снова, было темно. Сначала он ничего не видел, но потом вокруг возникли смутные очертания крохотной юрты. Память частично вернулась, и обрывки воспоминаний захлестнули его, как холодная вода спящего человека. Сердце заколотилось, он вспомнил не всё, что приключилось с ним, но тяжелое чувство беды, случившейся с его друзьями, охватило его душу чёрным удушливым мраком.

Бэркэ попытался вскочить, но боль охватила его, стиснув, как кулак гиганта. Дыхание оставило его, он сумел только охнуть и повалился обратно на оленьи шкуры. Еле восстановив дыхание, весь в поту, Бэркэ вновь впал в забытье.

Под утро он пришел в себя от прикосновения холодного воздуха: в жилище вошел худой старик – он был незнаком Бэркэ и поначалу испугал его своим появлением. Чиркнув кресалом и не обращая внимания на парня, тот молча разжег очаг. При свете костра Бэркэ,  стараясь не выдавать своего волнения, разглядел пришедшего. Старик был уже на склоне своих дней, и его седые космы местами совсем побелели. Плоский нос и рот углами вниз делали его лицо суровым. Правда, вскоре стало ясно, что он не опасен. Подогнув колени, старик сел напротив и успокоив Бэркэ жестом, тихим и сипловатым голосом попытался уговорить парня лечь обратно на шкуры. Бэркэ попытался подняться. От усилия у него помутилось в глазах, и стены юрты завертелись колесом. Он простонал и зажмурился. Из-за резкого движения рана на боку, умело зашитая стариком, воспалилась. Откинувшись, он обнаружил, что и лицо его частично обмотано тряпками и сильно саднит. Бэркэ вспомнил последние мгновения жизни Бузагу, плачущего Толбочоона и кожаные маски нападавших. Его затрясло, как в лихорадке, и он снова с криком попытался вскочить, оттолкнув старика.

– Кто ты? – В горле немилосердно саднило, и Бэркэ скрючился в приступе кашля. – Аа…– просипел он. Собственный голос показался ему слабым и хриплым, и стены юрты вновь поплыли перед глазами. Старик хотел помочь ему, но парень махнул рукой и вскоре оправился.

– Пусти! Я убью их! Я найду их, отпусти меня, старик! Нет! Нет!

– Успокойся! Ты не в себе! Ложись! – старик попытался снова уложить его на шкуры.

– Нет! Отпусти! Пожалуйста, отпусти!

– Успокойся парень, ты слишком слаб! Успокойся! О духи, вразумите его!

– Нет! Все равно! Я найду их и убью! Отпусти меня, старик!

Бэркэ, вскочив на ноги и оттолкнув старика, качаясь от слабости, направился к выходу, но сознание его помутилось, и, потеряв равновесие, он упал. Пол тордоха качался перед его глазами, но он, рыча от накатившей боли и от осознания своей слабости, упорно полз к выходу на четвереньках.

На улице его ослепил дневной свет, и он, зажмурившись, замер. Хотел встать, но упал. Рыча от боли, попытался вновь подняться. Старик, подскочив, рывком поднял его и развернул к себе, строго посмотрел ему в глаза и выпалил:

– Хочешь отомстить?! Ладно! Давай! Возьми оружие! – старик, выхватив откуда-то топорик, протянул его Бэркэ. – Держи! Ну!

Бэркэ неловко схватил протянутое ему оружие, шумно дыша и глядя на старика полными отчаяния глазами. Он почувствовал, что с лица сползла повязка, и сдернул её, обнажив уродливый шов. Его качнуло в сторону, но он удержался на ногах.

– Держи оружие крепко! – бросил ему старик, и Бэркэ вытянул перед собой топорик в дрожащей руке. Схватив приткнутый к стене юрты шест, старик с силой ударил им по топорику в руке Бэркэ. Раздался глухой удар: топорик отлетел в сторону, а Бэркэ, не удержав равновесие, неловко упал на пол, больно ударившись спиной.

– Ну? Даже меня не можешь одолеть! – громко сказал старик, осуждающе глядя на поверженного парня.

Бэркэ, стиснув зубы и зажмурившись, несколько секунд лежал, пытаясь отдышаться, затем попробовал резко перевернуться и вскочить, но тут же упал на колени, елозя лбом по земле. Застонал от боли и замер. Его стон захлебнулся и перешёл в какой-то клёкот, плечи мелко затряслись, как будто он сейчас засмеётся, а всхлипы перешли в тихое рыдание. Он обхватил своё изуродованное лицо обеими ладонями и, дрожа, лежал перед стоящим над ним стариком. Тот подхватив его и занёс обратно в тордох.

– Я должен… Как же я отомщу? Я должен отомстить… Почему? Почему я не умер тогда? Это моя вина… – эти слова Бэркэ, прерываемые плачем, тихо звучали в ставшем тесным тордохе. Он почувствовал, как руки старика опустились ему на плечи и крепко сжали их, пытаясь унять дрожь. – Как же… Как же мне отомстить им? Как мне вернуть моих друзей? Я виноват… Я… – Бэркэ поднял голову и посмотрел на старика глазами, полными страдания, боли и немой мольбы, будто старик мог обратить время вспять и вернуть ему друзей. Слезы текли по его изуродованному лицу, исказившемуся от душевных переживаний. Не выдержав взгляда Бэркэ, старик отвернулся, не зная, какими словами можно утешить человека в таком состоянии. Некоторое время они так и стояли, не говоря ни слова: смотрящий куда-то невидящим взглядом, задумавшийся о своем старик и опустивший голову Бэркэ.

– Ты отомстишь им, – произнес старик мягко, словно не желая вторгаться в мрачные думы парня. – Тебе только надо набраться сил, сынок. И ты обязательно отомстишь.

Глава 9. В гости к Хонгу

Заканчивались месяц вил и сенокосная страда, отшумели летние грозы, и в один из приездов Хонгу Айыына, переговорив с отцом, согласилась съездить погостить в стойбище парня. Оседлав ездовых оленей, молодые люди под напутственные слова Октая  тронулись в путь и вскоре покинули долину.

Осенний лес местами принарядился в золотое одеяние, тропа была усыпана первыми опавшими листьями. Стояла тихая солнечная погода. С непривычки Айыына, с детства приученная отцом к верховым лошадям, испытывала некоторое неудобство при езде на рогатом помощнике. Необычная посадка и управление были ей в диковинку, но вскоре, приноровившись, она привыкла к размеренному шагу оленя. Ее мать была из племени тонг-биисов, и кровь давала о себе знать. Они ехали в основном молча, изредка перебрасываясь словами. Время от времени Хонгу напевал какую-то тихую мелодию.

– Что это за песня? – спросила Айыына.

– Ее мне пела мать. Она – о детях, пожелание им счастья.

– Ой, смотри! – испуганно воскликнула Айыына, заметив что-то в траве. Недалёко от тропы лежали сгнившие кости оленя с остатками шерсти и обрывками истлевших ремней. Рядом валялись обломки отполированного дерева, бывшего когда-то нартами.

Хонгу, скучающе оглядев останки, ускорил ход оленя.

«Куда мы едем?» – впервые серьезно задумалась Айыына, объезжая скелет животного. Если бы она посмотрела немного в сторону, то заметила бы белеющий в траве человеческий череп. Тропа петляла из стороны в сторону и местами, как ей казалось, вела в обратную сторону. Малоезженая, местами густо поросшая травой, она пересекала один и тот же ручей, поворачивала то на восток, то на запад, то пропадала в лесу совсем. После этого они некоторое время ехали молча по извилистой звериной тропе, ведущей между двумя холмами, по склонам которой росли хилые сосны. Хонгу объяснил девушке, что он временами срезает путь, они не заблудятся и волноваться нет причины.

Вскоре, проехав под скалами по дну пересохшего ручья, они поднялись в густой еловый лес. Плотный ковер из опавших иголок укрывал землю, и копыта оленей глухо постукивали по нему. Неожиданно они въехали в небольшое стойбище, состоящее из десятка тордохов и укрытое от чужих глаз густым ельником. Айыына удивилась выбору места стойбища, но вскоре позабыла об этом, объясняя себе это особенностью жизни местных племён, враждующих и опасающихся друг друга. Тишину леса разорвал лай выбежавших им навстречу разномастных собак. Из всех закоулков стойбища появились встречающие. К ним навстречу вышли несколько мужчин, женщин и детей. Айыына с интересом разглядывала лица, украшенные, как и у Хонгу, причудливыми татуировками. Ее спутник, спешившись, обнял подбежавшую к нему невысокую молодую девушку.

–Айыына, познакомься. Это… моя сестра, Ичин.

Встретившая их девушка была среднего роста, стройна и быстра в движениях. На ее скулах проступал густой румянец, черные жесткие волосы были собраны в длинную узкую косу, спадающей до спины. Смуглая кожа с рисунком узора на ее лице в свете солнца казалась еще темнее, а белые зубы с чистым блеском придавали лицу необыкновенную свежесть. Она держалась свободно, бойко поддразнивая пришедших.

– Вот, значит, какие девушки нравятся моему брату! – Ичин, улыбаясь, обняла Айыыну и, оглядев ее с ног до головы, рассмеялась: – Неплоха, совсем неплоха!

– Не слушай ее, Айыына, Ичин обучена манерам, – сказал Хонгу, улыбаясь.

– Манерам? Что ты вообще говоришь, великий охотник? Какие ещё манеры?! В лесу ты совсем одичал, – ответила Ичин, несильно толкнув Хонгу.

Вскоре, рассевшись вокруг расстеленного замшевого полотнища, Хонгу, Айыына, Ичин и несколько домочадцев в предвкушении застолья весело рассказывали друг другу новости и смешные истории. Перед каждым сидящим появился берестяной чуман, наполненный аппетитно пахнущим горячим оленьим мясом. Началось пиршество. Тут была оленья голова, хрящи, жирные щеки, мозги, маслянистый язык и оленьи губы. Ловко работая ножами, отсекая мясо прямо у рта и аппетитно причмокивая, окружающие, загадочно улыбаясь друг другу, поглядывали на скромно притихшую девушку. Айыына поначалу испытывала неудобство, замечая, что все украдкой посматривают на нее, но вскоре привыкла к этому.

– Красивые девушки у народа саха! Мой брат знает толк в этом деле, – сказала Ичин, бросая многозначительные взгляды на Хонгу и Айыыну.

– Мать Айыыны из племени тонг-биисов, – вставил Хонгу, оглядывая всех, – она понимает наш язык, так что не ляпните какую-нибудь глупость. А то потом краснеть за вас, родня.

Сидящие вокруг домочадцы с непонятным для неё интересом разглядывали Айыыну, и когда она смотрела на них в ответ, прятали взгляд и, как ни в чем не бывало, продолжали принимать пищу. Неторопливый певуче-грустный говор ласкал слух. Айыына заметила пристальный взгляд сидящего в углу худого, высокого охотника, лицо которого украшали многочисленные татуировки, он один принял её взгляд без ответной улыбки, и она, почувствовав неловкость, отвернулась. Верзилу звали Онгонча: быстро закончив есть, он отсел и принялся затачивать лезвие своего черного копья, искусно украшенного причудливой резьбой. Айыына заметила у домочадцев различные украшения: мастерски вышитые бисером наряды, костяные кулоны со вставками из малахита, украшения с литьем из золота. Ей всё казалось в диковинку. Хоть её мать и была уроженкой из племени тонг-биисов, сама Айыына, родившаяся в долине Великой бабушки Илин, помнила только детство в племени уранхаев-саха с их тёплыми балаганами и уютным камельком.

– Тебе здесь понравится, Айыына. Мои родственники просты, но искренни. Ты привыкнешь, – склонившись к Айыыне, прошептал ей на ухо Хонгу.

Девушка понемногу начала отходить от скованности и неловкости, да и домочадцы вскоре перестали обращать на неё внимание, ведя оживленный разговор о насущных проблемах. Но двое все же продолжали наблюдать за ней: высокий Онгонча, с темным, неулыбчивым лицом, и нахмурившаяся Ичин, вдруг утратившая любезность и разговорчивость. Темные глаза ее вновь скользнули по лицу гостью, но Айыына не заметила, что в этом взгляде не было и следа дружеского расположения, как утром.

После сытного ужина Хонгу затеял возню с двумя детьми. Он изображал медведя, рычал, шумно принюхивался, ползал на четвереньках, смешно чесал себе живот, показывая, что ловит блох, а дети, визжа от восторга, кружились вокруг него. Айыына, наблюдая за домочадцами, поняла, что все – от мала до велика – любят Хонгу и стараются ему угодить.

Глава

10. Долгоон

Октай, проводив дочь и Хонгу в дорогу, занялся со своими людьми укреплением изгороди вокруг собранных стогов сена. К полудню два работника, ушедшие в ближайший лесок заготавливать жерди, прибежали к нему с встревоженными криками. Ими в лесу были замечены неизвестные всадники. Собравшиеся в тревоге люди и Октай вскоре увидели на краю леса три конные фигуры. Незваные гости, неуверенно потоптавшись на месте, стали неспешно приближаться к ним.