«…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)

Зачем я это пишу? Вот зачем. Оказалось, что это мне не нужно. Что-то круто и болезненно во мне изменилось, как ты уехала. Тоска совсем нестерпимая, действительно предсмертная. Всё как-то потухло и затмилось.

Страсть к смерти обуяла меня до радости. Я решил окончательно рассчитаться с жизнью. Я всё обдумал. Тотик и ты? Но ведь ты же в пять минут при желании найдешь себе мужа, попечителя, друга – и полюбишь его. Ты не пострадаешь ничуть, оттого что я погибну. Выйдет наоборот. Счастью со мной не бывать. Я болен и неустойчив. А с другим – счастье возможно.

Всюду одно растление и разврат. Пол, литература (душевное разложение), общество, вся история, мрак будущего, внутренняя тревога – всё, всё, везде, вся земля томится, трепещет и мучается. Самое тело мое есть орган страдания. Я не могу писать – ну кому это нужно, милая Маша? Что за утешение, дорогой единственный мой друг!

Нежный мой далекий неповторимый цветок. Существо, в котором светилась вся моя надежда!

Грусть моя, мое единственное вдохновение, ты была у начала моей жизни, мой конец совпадает с воспоминанием о тебе. Пучина бессознательного тушит во мне контроль сознания. Как страшен и радостен миг полного освобождения, забвения в прахе немого вещества.

Молятся о плавающих, путешествующих, страдающих. Никто не молится за умирающих, за мертвых[308 - Поминовение усопших – один из основных элементов православного богослужения, о чем Платонов хорошо знал. В данном высказывании, символизирующем состояние смертной ночи, одержимости тьмой, речь идет о самоубийстве – смертном грехе, осуждаемом церковью. Самоубийцы в церкви не поминаются и не отпеваются.].

Помолись о мне, моя любимая, Мне не перенесть ни жизни, ни любви[309 - Вариация на тему собственного стихотворения Платонова «Вечерние дороги», напечатанного впервые 26 августа 1921 г. в журнале «Голодающим детям Поволжья» (Воронеж); позднее было включено в книгу «Голубая глубина». В обеих публикациях последняя строфа стихотворения выглядела так: // Все слова таит душа незримая, // Нету ей ни хлеба, ни воды. // Наклонись ко мне, моя любимая, // Мне не перенесть ни песни, ни звезды.].

И это так тянет – сильнее всего, сильнее самого сильного – твоего тела.

Я сделаю всё, чтобы было удобно тебе. Воскресенье я лежал, думал о тебе. Как хорошо еще бы и в последний раз хоть увидеть тебя. Никого нет совершенно у меня. Ненависть к себе у меня предельная. Я бы изорвал свое тело – и я изорву его.

Что хочешь сделаю для тебя в эти дни. Приеду на день на два в Крым. Еще что-нибудь. Что хочешь. Деньги все переведу тебе. Я их только и жду. Но я же не нужен тебе. Твоя горькая правда поможет мне.

Не утешай, не обманывай, а толкни меня – мне будет легче.

Пиши мне свое последнее письмо. Буду ждать и считать версты поезда. Буду помнить. Унесу тебя в себе навсегда, даже в мертвом теле своем запечатлею твой образ. Касаясь камня, я обниму тебя. Я навсегда оценю тебя так, как не сумел оценить при жизни, болея и мучаясь ненужными вещами.

Живи, мой лунный свет и моя великая ночь. Напиши мне быстрое письмо.

Твой Андрей.

Напиши мне всю свою жизнь, но так, как надо, – правдиво и беспощадно.

Я тоже напишу. И тогда кончено.

Скажи, кто ты? Познакомимся и обручимся искренно и без всякой пользы. Это наша свадьба. Как жаль, что ее не было.

Я плачу о тебе, моя далекая подруга. Я стал пошлым и глупым.

Печатается по первой публикации. Архив. С. 487–488. Публикация Н. Корниенко.

{127} Н. И. Замошкину.

12 июля 1927 г. Москва.

Глубокоуважаемый тов. Замошкин!

Я получил Вашу открытку[310 - Письмо Замошкина с отзывом о повести «Сокровенный человек» не сохранилось. Частично отзыв критика можно реконструировать по его рецензии на книгу «Сокровенный человек» (1928), большая часть которой посвящена повести; Замошкин поддержит вошедшего в литературу нового большого писателя и выскажет свои замечания именно к повести: // «У А. Платонова следует отметить упорное стремление быть серьезным писателем. Он движется по линии наибольшего сопротивления, иногда даже искусственно создавая на своем пути препятствия. Всё время кажется, что писатель изнемогает в попытках показать «тайное тайных» своих не совсем обычных героев. Кто такой «сокровенный человек» – слесарь Пухов и что в нем особенного? Обратимся для этого к щедрым авторским характеристикам. // Пухов «не враг революции, а какой-то ветер, дующий мимо паруса революции», однако он всегда «ревниво следил за революцией, стыдясь за каждую ее глупость». Перед нами анархическая, смутная натура, не верящая в «организацию мысли», а стремящаяся к синтезу «природной обстановки» с революцией. Таков этот прекрасный опытный слесарь, прямой и храбрый человек, побывавший на фронтах гражданской войны и, кстати, наделавший там много благоглупостей (история с «песочным десантом» и др.). В конце повести автор водворяет его в трудовую мирную обстановку, где Пухов наконец-то обретает «нечаянное сочувствие к людям». Такой фактический конец повести не может считаться естественным психологическим концом ее, ибо в этом «сочувствии к людям» нет никакого «исхода» душевным смятениям героя, какого-либо завершения судьбы Пухова – ведь мизантропом он никогда не был, да и не мог быть, постоянно тоскуя по человеческой «гармонии». Остается неизвестным: к чему же пришел этот «кустарь советской власти»… Повесть оборвана, не завершена веским, естественным финалом» (Новый мир. 1928. № 3. С. 269).] о моей повести. Если Вам нужны короткие рассказы, то я прошу Вас самостоятельно пустить отрывок из моей повести как самостоятельный рассказ[311 - Очевидно, редакция отказалась и от этого предложения Платонова. У Платонова был подготовлен для публикации в качестве «самостоятельного рассказа» фрагмент повести «Сокровенный человек», однако он не будет напечатан.]. Это легко сделать.

Если этого никак нельзя сделать, то Вы назначьте мне день и час, когда я могу явиться к Вам за рукописью.

Но я бы просил удовлетворить мою первую просьбу. С тов. приветом.

Андрей Платонов.

12/VII.

Впервые: Волга. 1989. № 8. С. 163. Публикация Е. Литвин. Печатается по автографу: РГАЛИ, ф. 2569, оп. 1, ед. хр. 335, л. 2. Почтовая карточка.

{128} М. А. Платоновой.

14 июля 1927 г. Москва.

Маша!

Получил два твоих письма. В воскресенье в Крыму был шторм[312 - 10 июля в Крыму прошли ураган и сильная гроза, были повреждены телеграфные и телефонные провода, снесены крыши домов, ливень сопровождался крупным градом (см.: Стихийные бедствия // Известия. 1927. 12 июля. С. 2).]. Я беспокоился и послал тебе телеграмму с оплаченным ответом, но пока нет от тебя ответа.

Мое письмо к тебе было простое, а не противоречивое. Я очень далек от зависти, обиды, которую кто-то будто бы мне нанес здесь, и т. д. Это всё неверно. Хвалят меня не по кабакам, а в таких местах, как Совкино. Председатель Шведчиков[313 - Шведчиков Константин Матвеевич (1884–1952) – старый большевик, с 1924 г. – член коллегии Наркомвнешторга и председатель правления «Совкино».] прочитал мою книгу (ему дал ее Бляхин[314 - Бляхин Павел Андреевич (1887–1961) – член правления и руководитель Художественного отдела «Совкино», член правления издательства «Молодая гвардия», прозаик и сценарист (киноповесть «Красные дьяволята», 1925; сценарии «Большевик Мамед», 1925; «Во имя бога», 1925; «26 бакинских комиссаров», 1926; «Иуда», 1927).]) и говорил со мной.

Затем хорошо отзываются сценаристы (Берроуз и Пушас[315 - Берроуз и Пушас – таких имен нет среди советских сценаристов 1927 г. Очевидно, мистификация Платонова. Берроуз Эдгар Райс (1875–1950) – американский писатель, создатель знаменитого Тарзана, героя серии экзотико-приключенческих романов, очень популярных во всем мире, в том числе в России: «Тарзан – приемыш обезьяны», «Возвращение Тарзана», «Тарзан и его звери», «Сын Тарзана» и др. О Берроузе-сценаристе Платонов мог знать от Шкловского, посвятившего феномену Тарзана статью 1924 г.: «В книжных магазинах сообщали, что заказы идут из мест Сибири, настолько глухих, что о них не было слышно двадцать лет. Никогда, вероятно, со времен молодого Горького страна не переживала такого массового увлечения литературной повестью»; «Я встретился с Тарзаном в первый раз в Берлине в кинематографе. Шла лента «Тарзан». Народу было очень много, роман был известен всем» (Тарзан // Русский современник. 1924. № 3. С. 252–253. Подпись: В. Ш.). Пушас Иосиф (Осип) Исаакович (1908–1937) – сотрудник ленинградской кинофабрики «Совкино»; в 1927 г. опубликовал в «Новом Лефе» (№ 3) статью «О шаблоне и безграмотности», в 1928 г. – там же статью «Не заболванивайте ребят» (№ 4). Сведения о Пушасе сообщены А. Галушкиным.] ты их не знаешь). Воронский, «Нов[ый] мир», писательская орда из «Мол[одой] гвардии» и т. д.[316 - В июне 1927 г. Платонов предлагал для публикации в журнал «Новый мир» повесть «Сокровенный человек» (см. прим. к п. 121, 127). О «Молодой гвардии» см. ниже.]. В кино мне говорят, что я смогу стать большим сценаристом, и как только приедет из Л[енин]града Эйзенштейн[317 - Эйзенштейн Сергей Михайлович (1898–1948) – кинорежиссер («Стачка», 1925; «Броненосец Потемкин», 1925; «Октябрь», 1927; и др.). В это время в Ленинграде шли съемки фильма «Октябрь», о чем постоянно писали центральные газеты. Неизвестно, состоялась ли летом 1927 г. встреча Платонова с Эйзенштейном; в рассказе Платонова «Надлежащие мероприятия» появляется образ автора «Октября»: «Режиссер туманных картин т. Эйзенштейн» (см.: Архив. С. 35, 37–38).], то меня познакомят с ним. Воронский назвал вещь первым образцом беспримесной пролетарской литературы. – Никакого комханжества[318 - Комханжество – коммунистическое ханжество.] и комлакейства нет, вещь очень резкая, твердая и даже несколько излишне спрессована, – сказал он. К сожалению, он власть потерял. Завтра – [в] пятницу – иду к нему в «Круг»[319 - У А. Воронского (в «Красной нови») в это время находилась повесть «Сокровенный человек». Повесть не будет опубликована ни в «Новом мире», ни в «Красной нови», ни в «Круге», а выйдет в «Молодой гвардии» у Молотова, которому Платонов передал повесть 16 июня.]. Вчера подписал договор с «Мол[одой] гв[ардией]» на 900 р[ублей][320 - Текст договора неизвестен.]: во вторник что-нибудь получу.

Во вторник же выезжаю к тебе с поездом в 8 ч[асов] 25 [минут] вечера. Наверно, в четверг тебя увижу. Я буду рад и счастлив, если ты встретишь меня в Симферополе.

Милая моя, зачем ты меня не хочешь понять?

Я не под настроением пишу тебе письма, и в них нет загадок. Мое отчаяние в жизни имеет прочные, а не временные причины. Есть в жизни живущие и есть обреченные.

Я обреченный. Кто меня мог так обидеть? Маша, мне нужна ты, а не женщина вообще. И если тело, то тоже твое – […] я, наверно, очень сжился с тобой в половом отношении. Но это всё же второстепенное по сравнению с тем, что я без тебя никак не могу писать – теряю вдохновение, выражаясь вульгарно. Да, ты права, что надо писать для себя. Халтурить я совсем не могу. Но мое горе и мое счастье в том, что я пишу для себя и для тебя. И потом, писать могу, когда ты рядом живешь. Душа должна быть верна себе и спокойна, а в такой тревоге, в какой я живу без тебя, она бесплодна.

Ты говоришь, где меня хвалят. Муся, ведь это чепуха. Хотя мне говорил Молотов, очень скупой на похвалы ко мне человек (в педагогических целях), что над «Епиф[анскими] шлюзами» плачут. Это глупость, конечно.

Сейчас только звонили из Совкино (отрывали от письма), чтобы завтра я зашел поговорить о сценарии из жизни сектантов[321 - Результат переговоров неизвестен. Среди известных сценариев Платонова 1927–1928 гг. нет текста о сектантах.]. Дадут денег вперед – буду работать, а иначе откажусь.

Ты удивлена, почему меня отовсюду «гонят».

Мария, у нас в Центросоюзе сокращают сразу.

300-400 чел[овек], я попадаю не потому, что я персонально плох, а что сокращают целиком тот отдел, где я нахожусь[322 - После XVIII сессии совета Центросоюза, посвященной обсуждению итогов работы потребкооперации за 1926 – первую половину 1927 г., началась реорганизация аппарата (см.: Сессия совета Центросоюза // Известия. 1927. 22 июня. С. 3); вопрос о реорганизации Центросоюза слушается в правительстве (Известия. 1927. 3 июля), и Платонов попадает под сокращение.]. Да ты не бойся, вшинка моя! Я и сам не хочу служить. Я никогда не служил в канцеляриях – это так тяготит меня. Дело такое поганое и ненужное, и т. д. Я служить вообще не буду. С «Мол[одой] гвард[ией]», вероятно, подпишу договор на роман в 15 лист[ов][323 - См. выше прим. 2 к п. 126. Договор на роман не выявлен. Летом 1927 г. Платонов начинает работать над повестью «Строители страны», текст которой после его прочтения Литвиным-Молотовым перерабатывается в роман «Чевенгур».].

1000 р[ублей] получу в июле и августе. Остальные 1300 р[ублей], в октябре. Затем 450 р[ублей] по «Сокр[овенному] чел[овеку]» в сентябре. Разве так необходимо и выгодно служить.

Может, с Совкино что выйдет. Разумно ли сидеть по 6–7 ч[асов] в день за 150 р[ублей] в м[еся]ц?

На роман дал план. Он понравился.

Меня больно уязвило то место в первом письме, где ты говоришь о Пироговой[324 - Пирогова – неустановленное лицо.]. Неужели, если я правильно понимаю, ты заплакала, что твоя подруга – жена богатого начальника верфи? А ты, дескать, жена босяка. Милая, «начальник верфи»[325 - Здесь и далее в кавычках – цитаты из письма Марии Александровны.] это должность, а не достоинство человека. Это всего-навсего служба. И я бы мог быть не меньшим. Неужели женой поэта быть так низко, что стоит завидовать жене бюрократа. Наверно, тут дело в другом – твоя старая, неизвестная мне любовь оказалась.

Вчера послали с Валентиной тебе костюм. Гюлизар я сам придумал (кто мне мог советовать?)

Мне казалось, что ты в этой роли будешь лучше.

А роль Гюлизар[326 - О Гюлизар см. п. 123.] теперь большая. Но пока ничего еще нет – с Совкино, я тебе писал, затяжка. Приеду – расскажу. И т. д.