Грязь. Сборник

– Сына мэра на Гумбольта. Делай с ним, что хочешь, он должен быть до сих пор на вилле, но увези Гумбольта.

«Мрачное лицо» подняло палец вверх, прерывая собеседника:

– И ещё ты, наконец, сделаешь то, ради чего я тебя сюда привёл. Перестанешь бегать и сделаешь.

Товарищ сжал губы и кивнул головой, будто признавая поражение.

– То-то же, святоша.

Клык оттолкнул моего товарища и дал добро на погрузку тяжелораненых. Его люди забегали. Двоих он послал за сыном мэра. Потом с широкой страшной ухмылкой поклонился и ушел. Мой товарищ сидел на ящике, закрыв рот рукой. Его несуществующий нимб стал еще более очевиден.

– Всё хорошо? – спросила Она, дотронувшись до его плеча.

Мой товарищ медленно перевёл взгляд на Неё, убрал руку ото рта, резко встал:

– Прощайте.

Он взял Её за руку:

– Потерпи его, он тебя любит. Ему сложно говорить об этом. Но он любит.

Потом подошёл к Гумбольту и положил руку на его колено:

– Всё будет хорошо, дружище. Позор тому, кто дурно об этом подумает.

И вылетел из шатра.

Правительство начало стягивать бронетехнику, и в столице уже прозвенел нужный звоночек – ещё немного, и нарушителей спокойствия можно будет «выпроводить» с площади. Офицеры довольно потирали руки в ожидании этого. У огромных ворот штаба – арки между зданиями, всё было напрасно для мятежников. Люди перестали пытаться прорваться и соорудили невысокие баррикады, из-за которых смотрели на стену серых щитов под сводами ворот. Съев суп, я залез на крышу Фольксвагена и пристально смотрел на то направление, ведь только что с той баррикады спрыгнул человек в знакомом пальто. Он держал в руках незажженный коктейль Молотова и осматривался по сторонам, нервно проводя рукой по растрепанному «ежику» на голове. Это был мой товарищ. Между укреплениями и жандармами валялось много мусора, разбитых бутылок, пара-тройка недвижимых тел, в нескольких местах ярко горели разбитые Молотовы. Он задрал голову вверх и вдохнул свежий ночной воздух, холодный и непокорный, развел в стороны руки, стараясь быть как можно большей мишенью для гнева. Это были последние мгновения спокойствия во вселенной, и он ими наслаждался. Это был самый важный момент его жизни, он это чувствовал и просто не мог этого упустить. Пять, четыре, три… Ему так хотелось, чтобы перед смертью он ещё раз взглянул на звезды.

Мой товарищ опустил руки, посмотрел на полицейские щиты и медленно пошел вперед в одиночку. Его пытались остановить криками из-за баррикады, но он шёл. Спокойно, как будто на прогулке. Его рваные кеды промокли насквозь. Он обернулся и крикнул, не останавливаясь:

– Братцы! Да что же вы стоите?! Вперед!

У ближайшего огня он остановился и поджег «фитиль» Молотова. Грязная тряпка хорошо загорелась. Он поднял бутылку над собой, будто одинокий факел в ночи, манящий усталых путников. Он посмотрел на баррикаду, а потом снова медленно пошел вперед. Его пальто развивалось от порывов северного ветра, а лицо было словно высечено из камня. Через баррикаду перелез юный мальчуган и пошел вслед за тем храбрецом. Ещё несколько человек лихо перепрыгнули через сожженный автомобиль и побежали его догонять.

– Да какого черта!

Люди стали ломать части баррикады, чтобы было удобней выходить. Их поток стал неиссякаем и все они шли за тем одиноким огоньком над головой безумца. Но этот безумец воображал себя Ганнибалом, ведущим свою армию через Альпы. Он продолжал идти и уже видел глаза жандармов, следящих за ним в узкие прорези на щитах. Он обернулся – сотни людей шли за ним. И он засмеялся. Раньше он обличал суть этого мира, теперь же он сам становился этой сутью. Это не могло его не рассмешить.

– Так обратится же все это в прах.

И он бросил бутылку за стену щитов.

А дальше – буря.

Плохо запоминающийся шум из

Криков, воспоминаний, отвращения, страха,

Потерь.

Давили, давили, давили. Они быстро освободили площадь.

Костры погасли. Шёл дождь.

На площади лежало множество тел, которые стонали или уже похолодели.

Истекающий кровью Клык стоял на коленях и опустил голову, смотря на разбитую фигуру огромного ангела, некогда находящегося на самом верху памятника. Крест в его руках не разбился.

Люди бежали с площади. Ещё час назад они пели и ели в дружбе и понимании, а теперь вели себя как испуганные звери, выгрызающие себе спасение.

Хаос. Толпа сметает всё на своём пути. В центре города не осталось ни одного целого стекла.

– Мы права не имеем! Так убьем за него!

Люди выхватили жандарма из окруженного отряда правоохранителей, бросили его на асфальт и стали избивать палками, камнями, у кого-то в руках был лом. Если бы не подошедшее подкрепление, та же участь ждала и весь отряд. А теперь было наоборот: жандармы били людей.

Загорелись несколько домов, перепуганные семьи выбегают из них. Все проносятся мимо: помощи ждать не от кого.

Что здесь может сделать один человек?

– Эй! Ты писатель? – кто-то из бара узнал меня. – Если ты настоящий писатель, то расскажи об этом! Расскажи обо всём! Может быть, тогда ОНИ наконец поймут, почему их дети курят, пьют всякую бодягу и приходят сюда! Почему в них столько ненависти и злости, почему они не хотят взрослеть, смотря на НИХ! Мы не молчащее поколение, мы не будем терпеть то, что терпели наши отцы! Пусть ОНИ наконец поймут это!

– А почему? – спросил я, но он меня не услышал.

– Расскажи об этом! Пусть их сердца содрогнутся от прочитанного, но пусть они дочитают, пусть поймут, во что ОНИ нас ввязали!

И он побежал дальше.

Шум. Люди бегут, не зная куда, но зная от чего.

Путь к квартире на Маяковского был отрезан. Бежать.

Бежать.

Бежать.

– Хэй! Хэй! Ээээй!

Кричал знакомый голос. Я остановился, мысли моментально пришли в порядок. Обернулся. Мой товарищ стоял неподалеку, наклонившись вперёд, и истошно кричал хриплым голосом, пытаясь привлечь моё внимание. Его лоб был рассечен, рана перерезала кожу на носу и перемещалась на правую щеку, она кровоточила, кровь текла по его шее и уже пропитала собой его черную майку под расстегнутым пальто. Но ему было все равно.

– Кхе-эй… Помоги!… – тяжело выдавил он.

У его ног на подстилке недвижимо лежал Гумбольт.

Я сразу же подбежал к нему, попутно столкнувшись несколько раз с бегущими вокруг нас людьми.

– У него пробито легкое. Твоя подружка перевязала, но нужен врач…