Один день после конца света

Он медленно двигался по проходу и старался особо не шуметь, чтобы не мешать вернувшимся с вахты. Возле последней двери отсека он не смог пройти мимо и остановился. На двери была табличка «Командир Вячеслав Павлович Куницин». Когда-то здесь жил капитан. После Приказа и по молчаливому, но единодушному решению в его каюту больше никто не входил. Замполит, который принял командование через шестнадцать минут после пуска, переехал на центральный пост, а капитанская каюта так и осталась нетронутой. Зашли в нее только один раз – непосредственно после выстрела.

Широков постоял немного у двери и, перекрестившись, двинулся дальше. Перед следующим отсеком он уже заранее поднял ворот ватника и прижал к лицу нашедшуюся в кармане варежку – это был живой уголок, он же «ферма». Вообще, конечно, им несказанно повезло, что на момент отплытия у них в качестве животных оказались на борту не какие-нибудь канарейки, а несколько вполне обыкновенных кур. Второй раз повезло, когда старпом, сам себе парень деревенский, не дал сожрать их сразу же, а под угрозой расстрела обязал вахтенных высиживать яйца. Не все прошло гладко, и большую часть яиц сожрали те же вахтенные, за что были биты смертным боем неоднократно. Но именно благодаря Кириловичу в их зеленой и жиденькой хлорелловой похлебке иногда встречается куриное мясо. Конечно, на сорок восемь оставшихся человек одной курицы на несколько месяцев, мягко скажем, маловато. Но это много больше, чем вообще ничего, что подтвердит вам любой знакомый с голодом человек. Потому как тот коктейль, который год от года сочиняют химики, ни есть, ни пить практически невозможно. Все уже даже перестали спрашивать, из чего они его делают. Из чего бы они его ни делали, на выходе всегда получается одно и то же – неизменно пахнущая ацетоном полужидкая субстанция, похожая на разлитый по тарелке канцелярский клей. Только цвет периодически меняется. Но и за это нужно было их поблагодарить. Пока не заварили переходы, поговаривали, что у Левых и того нет и жуют они уже кожаные ремни от парадной формы.

– Ну как, Кирилыч? Сколько сегодня высидел? – приветствовал он заведующего фермой.

Кирилыч, заросший бородой, как леший, но в белом, без единого пятнышка халате прохаживался по своей ферме. Запах, казалось, ему не мешал совсем, а занимали его внимание более важные вещи. Он осматривал свои владения, как господь бог рассматривает дела мирские, – со сдержанным интересом и готовностью всегда вмешаться. Несколько укутанных пленкой длинных теплиц под его чутким руководством взращивали гречу; под потолком, поближе к освещению располагались висячие сады с какой-то чахлой зеленью; в углу возились несколько кур размером с крупную крысу.

– А, – отмахнулся Кирилыч. – Не несут совсем. Скоро, чувствую, мне точно самому придется их обхаживать, чтобы хоть одно яйцо в месяц получить. А так, все без толку.

– Ну, ты то может и сможешь, – улыбнулся Широков. – У нас вон, уже даже по утрам похвастаться нечем. Товарищ Правый Капитан не проходил тут?

– Был. Давно уже, в торпедный шёл, просил не беспокоить. А про след, правда? – спросил вдруг Кирилыч.

– Слышал уже? – удивился Широков. – Я же только с докладом иду.

– Знаю, конечно… Так это правда?

– Правда, правда, – успокоил его Широков. – Есть след. Пойду, всё же побеспокою.

Борода Кирилыча зашевелилась, но Широков, не дожидаясь воплей восторга или, что было бы еще хуже, профессиональных советов где, как и с кем искать медведя, двинулся дальше.

Добравшись до торпедного, он остановился прислушиваясь. Было тихо, не считая привычного для лодки шелеста вентиляции, бульканья гидравлики и, время от времени, тяжелых, отдаленных ударов. Поговаривают, что это левые затеяли провокацию, но возня эта продолжается уже несколько месяцев, а провокации все нет. Привыкли и к этому.

Широков постучал.

– Товарищ капитан! Товарищ Правый Капитан!

Тишина. На всем крейсере по должности, а не имени-фамилии, называли только его. И каждый знает, что это означает. Но так устав соблюден, ведь другое обращение и есть прямое нарушение устава, поэтому формально наказывать некого и не за что. Бывший замполит, конечно, поначалу бесился. А сейчас ничего – привык, и вроде как ему это уже даже нравится.

– Товарищ капитан! – уже энергичнее заколотил в дверь Широков. – Разрешите с докладом!

Никто не отозвался. Странно. «Может у него сердце прихватило» – с надеждой подумал Широков.

Он, уже собираясь уходить, дернул ручку и люк неожиданно поддался. Постучал снова, осматриваясь, покричал. Никого.

Решившись, Широков распахнул дверь и вошел. Приглушенное освещение, ровное гудение генератора. Пусто. Он обошел отсек, внимательно присматриваясь и прислушиваясь. Вдруг ему показалось, что он слышит невнятное, какое-то приглушенное бормотание, напоминающее слабое журчание воды по трубам. Он остановился и с удивлением понял, что источник звука находится по левому борту.

Широков осторожно ступая двинулся вдоль борта и приблизился к давным-давно наглухо заваренному переходу на левый борт. То есть он был заварен. Теперь же, присмотревшись, Широков увидел, что звук доносится из-под узкой полоски неплотно прикрытого люка, искусно замаскированной нарочито грубым, ржавым сварным швом.

Он уже поднял руку и, заинтересованный, хотел открыть люк, как вдруг тот распахнулся сам и на него уставился капитан. В его расширившихся глазах удивление мгновенно сменилось самым настоящим, откровенным бешенством.

6

– Ну, и долго мне так стоять? – спросил Широков.

– Сколько надо, столько и будешь стоять, – проворчал капитан, пытаясь одной рукой поймать микрофон «лиственницы», потому как другая рука была занята пистолетом, который он направлял в сторону радиста.

– Сидеть!

Сделавший было попытку подняться Широков снова опустился на стул. Тем временем его собеседник наконец добрался до микрофона и, косясь в сторону Широкова, включил связь: – Внимание! Говорит капитан! Всем отсекам – боевая готовность! Группа жизнеобеспечения ко мне! Бегом! ЧП на судне, обнаружен диверсант!

Когда его звенящий голос растаял в эфире, Широков решил задать мучивший его вопрос.

– Товарищ Правый Капитан! А что вы там делали?

– Молчать!

– Нет, ну вы же там что-то делали? Что? Там ведь есть кто-то, правда? Они живы?

– Молчать… – прошипел он сдавленным от бешенства голосом. – Слово скажешь, гад, я же тебя прямо здесь и сейчас… При попытке к бегству… А будешь молчать, может и поживешь еще. Понял?

– А я знал, – сказал Широков.

– Что же ты знал, тухлая ты селедка? – вкрадчивым шёпотом поинтересовался капитан.

– Я знаю, что они живы. И что вы туда ходите. И то, что вы им газ гоните, тоже все знают. Давно слухи ползут. Все знают.

– Кто это – все?

– Ну кто… Команда.

– Команда, – презрительно бросил капитан и покосился в сторону двери. – Ничего вы не знаете…

– Ну как же, – спокойно и, как бы сам такому спокойствию удивляясь продолжал Широков. – Мы же не слепые. Вот и сегодня утром… Откуда помидоры-то у вас? А огурцы? У нас такого нет и не было никогда. И спирт… Утром, ведь это спирт был, правда? Это ведь не та бормотуха, что в теплице бодяжат, это совсем другое. Я уж этот запах ни с чем не перепутаю…

Он замолчал, понимая, что дальнейшие рассуждения на эту тему вряд ли принесут ему что-либо хорошее. Но и остановиться он уже не мог. Хотелось рассказать об этом – пусть даже ему, капитану, самому неподходящему для этого человеку. Ему. Он знает. Знает. И осознание этого наполняло его веселой злостью.

– Ну-ну, – подбодрил его капитан, покачивая пистолетом. – Дальше давай.

– А что дальше… Да вот хоть бы и рыба…

– Что?! А это откуда знаешь? Откуда, сволочь?

– Ну как… Я же вижу всё сверху. Раз следов нет, значит они копали не вверх, а вниз. Так ведь?

– Допустим, – качнул стволом капитан.

– Так вот, рыбы же у нас нет? Нет. Значит, это левые вам ее поставляют.

– А ты видел?

– Как приносят – нет, не видел. А кости видел пару раз.

– Где?

– Да здесь и видел. Антенна ведь здесь подключена, я проверяю иногда. Видел. И охотники…

– Охотники?