Контрабандисты

– Не знаю…

Они заглянули в ящик на полу. Оттуда пахнуло сыростью и чем-то нехорошим. Леха бесстрашно засунул руку внутрь, извлек на поверхность развесистую мочалку из белых мясистых ростков и рассмотрел на свету.

– Отлично! – обрадовался он, обнаружив в ней несколько грязных сморщенных картофельных рожиц. – Через полчаса все будет.

– Что, прямо и пожаришь? Умеешь? – удивился Эдуард.

– А чего тут уметь? Будь спок…

Леха был его старым другом. Вернее не другом, конечно, друзей у Эдуарда быть не могло в принципе. Приятелем, собутыльником, оруженосцем, учеником, помощником, подчиненным – кем угодно, только не другом. Хотя бы потому, что дружба, помимо всего прочего, подразумевает равенство, а его здесь никогда не было.

Познакомились они давно, еще в колхозе после абитуры. Все вновь поступившие тогда перед учебой поехали на картошку. Поехал и Эдуард. С его связями на кафедре он мог, конечно, отвертеться, но не стал – не знал, что там придется работать, да и захотелось нюхнуть студенческой романтики. Первый же день в полях показал ему, как жестоко он сглупил, но обратного пути уже не было. Пришлось решать проблему на месте, и он сделал это в свойственной ему манере – нашел себе работника.

Удивительный деревенский самородок Леха где-то там у себя в Байкаловском районе окончил школу, самостоятельно подготовился и сразу, без всяких репетиторов и блата, поступил в престижный институт. В своей мешковатой одежде и с деревенской прической на белобрысой голове он был вылитый Иван-дурак из сказки, то же краснощекое, покрытое веснушками лицо и никогда не сходившая с него простодушная улыбка. Выросший за тысячу километров от цивилизации, он приехал в город учиться наукам и жизни. Это был благодатный материал, из которого можно было сделать что угодно. Не заинтересуй Эдуарда своими агроспособностями, скорее всего, он слился бы с остальным советским стадом, достиг там успехов и был бы счастлив, но ему не повезло или, наоборот, повезло.

Корнеплод собирали парами. Помучившись первый день в дуэте с красивой, но бесполезной в поле Ларисой, назавтра Эдуард выбрал в напарники рукастого Леху и не ошибся – проблемы его сразу же исчезли. Их тандем, в котором Эдуард лишь мешался, легко выполнял немаленькую дневную норму часа за три, и у них оставалось масса свободного времени, в которое Эдуард от нечего делать решил учить напарника жизни. Он был всего на год старше, а разница в опыте между ними была огромной. Леха ходил за новым товарищем с открытым ртом и впитывал, как губка, всю грязь, которую тот с удовольствием в него вливал. Он был очень способным и к концу колхоза из непроходимого деревенщины превратился во вполне приемлемого для студенческой жизни кадра, и даже под руководством учителя успел расстаться с девственностью. Поймите правильно: переспал с вышеупомянутой Ларисой, которую они перед этим до полубесчувствия напоили. А потом, кстати, вместе лечились у Эдуардова знакомого врача, что тоже стало для Лехи полезным уроком.

В институте их сотрудничество продолжилось. Леха, как в колхозе работал за двоих, так и тут ему пришлось учиться и за Эдуарда тоже, а кроме того, стать крупным клиентом его бизнеса. Учился, а ночами должен был подрабатывать, так как присылаемых теткой денег и стипендии на веселую жизнь и на модные шмотки не хватало. Эдуард его за это вводил еще глубже в городскую жизнь. Знакомил с западной музыкой, самиздатовской литературой, альтернативными политическими взглядами на разных «Голосах» и прочей «порнографией духа». Леха вместе с ним бывал на тусовках, встречал там разных модных людей, смотрел, слушал, запоминал. Он учился прилежно, и сейчас его было не узнать: из деревенского простака превратился в модного городского прощелыгу, пьяницу, бабника, спекулянта и антисоветчика. Сегодня они встретились попить пивка и поговорить после долгой разлуки. Леха, в отличие от собутыльника, этой весной институт окончил, защитил диплом и после провел три месяца на военных сборах в саперном батальоне. И как только вернулся – сразу к приятелю.

Он вошел в комнату, вытер руки о шторы и поднял банку, налить пива:

– Блин, Эд… Засушил ты своим джазом. Есть что-нибудь попроще?

– Фу, деревня… Учись понимать настоящую музыку, наконец. А! Слышишь? Импровиз пошел… – Эдуард закатил глаза, запрокинул голову и заперебирал пальцами по воображаемой гитаре.

Леха нисколько не обиделся на «деревню», так как, во-первых, все еще не считал это чем-то зазорным, а во-вторых, привык. А импровизация, в самом деле, была неплоха. Он заслушался. За виртуозной гитарой вступило фортепьяно, далее саксофон, барабаны, и, наигравшись, музыканты продолжили тему вместе. Пусть Эдуард прохиндей и тунеядец, но в хорошем вкусе ему отказать нельзя, и Лехе всегда приятно и интересно было пообщаться со старым приятелем.

– Неплохо, конечно, но джаз в Америке сейчас уже никто не слушает, – начал он с умным видом, подавая Эдуарду налитую до краев кружку. – Одни старперы и облезлые негритянки.

– А что слушают? – спросил тот, удивленно подняв брови.

– Панков… Знаешь таких?

– А… Да куда мне? А ты, чувак, смотрю, только что из Штатов. Что это еще за панки?

– Ну как тебе объяснить? Панки – придурки такие… Напьются, обколются и бегают по сцене, орут, плюются, ссат на публику и все такое.

– Ну и что в этом хорошего?

– Ну, не только это. Играют еще, ну и поют. Все прутся от них…

– И ты считаешь, что там все такие же дебилы, как ты, чтобы это слушать вместо джаза?

– Да пошел ты, сам дебил… – Леха высосал кружку до дна и, громко выпустив в атмосферу пивные газы, вытер губы. – Я просто слышал где-то…

– Где? По телеку, что ли? В «Международной панораме»?

– Да, отвянь! Ты любишь джаз, а весь мир панков. Я-то тут при чем? – Он улыбнулся своей фирменной улыбкой и, не дав приятелю ответить, убежал на кухню мешать картошку.

– Вот ты, Леха, вроде не дурак на вид. Штаны у тебя «Лейвис», хаер[1 - Калька с английского hair – «прическа».] по моде, а такую лажу гонишь, – возмутился Эдуард, как только повар, вернувшись, показался в дверях.

– Ну вот, завелся. – Тот, смачно жуя, снова налил себе и приятелю. – Сказать ничего нельзя.

– Твой панк – это мусор, говно. Вот дай-ка… – Эдуард повелительным жестом указал на стоящий в углу дипломат.

Сам он предпочитал никогда ничего не делать. Так повелось еще с того колхоза, подавал, наливал, вытирал в их дуэте всегда младший компаньон. В последнее время, правда, Леха, считая, что давно уже вышел из категории воспитуемых, иногда пытался бунтовать, но едва Эдуард начинал функционировать самостоятельно, сразу бросал эту затею. Для него в сто раз было легче, забыв про гордость, сделать все самому, чем смотреть на уродские движения приятеля. Вот и сейчас он молча подал, что приказали. Эдуард, порывшись в портфеле, достал оттуда пластинку.

– На-ка, поставь.

– Секс Пистолс… – прочитал Леха, сверхаккуратно, как учили, проделывая все манипуляции с драгоценным диском. – Что это?

– Так вот он – панк твой. Слушай.

Игла опустилась, и из динамиков сразу, без всякого вступления, замолотили ударные совместно с рубящими гитарными аккордами и уханьем бас-гитары. Противный голос надрывно запел-заорал что-то вызывающее, плохо попадая в ноты незамысловатой мелодии. Все вместе звучало задорно. Леха прибавил звук и задергался в такт, помогая рукой со сложенной из пальцев козой. Эдуард наблюдал. Через минуту, как он и предполагал, весельчак не выдержал, прекратил танец, убавил звук и почесал макушку:

– Да, и на самом деле говно. Убрать?

– А что? Пусть… Там еще с другой стороны навалом. Вся Америка слушает. А мы хуже, что ли?

– Да ну, херня какая-то. – Леха поднял звукосниматель.

– Что, не нравится?.. А в Америке, думаешь, хуже тебя придурки живут? Нет, братуха. У нас в ресторанах пьяные недоумки «Городские цветы» лобают, а у них Квинси Джонс и Бенни Гудман с оркестрами. У нас «Стены»[2 - Имеется в виду The Wall – одиннадцатый студийный альбом группы Pink Floyd, выпущенный в 1979 году.] еще даже в Москве не найдешь, а у них турне в поддержку диска по штатам уже полгода гоняет. Сорок грузовиков декораций и оборудования. Хоть каждый день ходи.

– Да… «Пинк Флойд»! Все бы отдал, чтоб послушать.

– Будет… Макарон обещал на будущей неделе. Говорит, везут с Одессы партию, десять дисков.

– Блин, Эд, – Леха сложил руки словно у иконы, – проси что хочешь…

– Да запишу, запишу, не ссы. Куда от тебя денешься? Ночь не поспать придется, конечно? Всем надо… Но для друга…

– За мной не заржавеет, ты же знаешь.

– Да уж понятно… Пленку тащи. «Свему» только, «Тасма» головки засирает, не прочистить ничем.

Эдуард гордо взглянул на свой «Окай»[3 - Имеется в виду катушечный магнитофон Akai.] – недавнее приобретение. Старый советский катушечник он очень выгодно пристроил Лехе. Теперь тот тоже стал меломаном и с помощью друга собирал коллекцию записей.

– Блин! Картошка… – повел повар носом, громко топая, унесся в кухню, а минут через пять вернулся с двумя тарелками. – Вот, мосье, разрешите представить: картошка в стиле панк.

Выглядели блюда и в самом деле не очень. Не помогали даже кучки морской капусты, которыми кулинар пытался их украсить.

– А что черное такое? Мумие, что ли, положил? – спросил Эдуард, критически принюхиваясь.

– Блин… А я еще думаю: что забыл?.. Но ничего, можно сверху покрошить.

Леха достал из заднего кармана два прибора. Один положил перед приятелем, другой взял себе, налил всем пива и плюхнулся на кровать.

– Вот как ты думаешь, чувак, почему негры сами черные, а зубы у них белые? – задумчиво спросил Эдуард, внимательно изучая поднятый на вилке блок из пяти пригоревших друг к другу брусков картошки.