Контрабандисты

По гороскопу Огурцов был бык. Могучая двухметровая фигура, широколобая, всегда немного наклоненная вперед голова на короткой мощной шее и упрямый взгляд маленьких, широко посаженных глаз тоже делали его слегка похожим на это грозное домашнее животное. Ну и характер… Тельцов, как пишут в книжках, вывести из себя очень трудно. Нужно, по крайней мере, очень постараться. Купоросу это удалось. Капитан бродил по бесконечным коридорам управления и все никак не мог успокоиться. Наконец, ноги сами принесли его к кабинету эксперта-криминалиста. Он толкнул дверь, вошел и рухнул на стул, приставленный к столу, заставленному разной высоты стопками папок.

– Валерочка, как хорошо, что ты пришел! – Сидящая за ним изящная, невысокого роста, в меру накрашенная капитан Парфенова не заметила его возбужденного состояния. – Правильно сделал, что не стал ждать обеда. Я сижу и думаю, кому позвонить, а тут ты. Представляешь…

Она, не отрываясь глядя ему в глаза, стала рассказывать, какой конфуз приключился с ней по дороге на работу, без малейшей передышки перескочила на свежайшие только что полученные от секретарши начальника новости, потом принялась обсуждать проделки своих домашних животных. Через четверть часа под воздействием ее милого воркования Огурцов полностью успокоился и взбудораживший его инцидент с Купоросом стал казаться ему мелким и незначительным.

– Представляешь, Буся съела все из своей миски и только стала подходить к Мусиной, как та сразу проснулась и давай ее отгонять. Та бежать, она за ней… Такой переполох устроили. Ты бы видел… – Аккуратный ротик криминалистки не закрывался ни на секунду.

Форма ее нисколько не портила. Даже наоборот, Лида как-то умудрялась выглядеть элегантно в угловатом милицейском мундире. Он поглядел на ее миловидное лицо и подумал: «Когда же уже ты станешь старой, некрасивой и перестанешь меня мучить?»

Эта женщина всегда нравилась ему очень. Тянулось это еще с милицейской школы, где они вместе учились. Там, кроме него, мечтали о ней многие, но опередил всех и взял красавицу в жены его друг. Огурцов никогда в себя как в любовника не верил, поэтому порадовался за него и даже как будто бы вздохнул облегченно. Однако вскоре Серега трагически погиб, и капитану пришлось начинать все сначала.

Тогда он был моложе, красивее и, хоть в ловеласах не числился, к женщинам подход знал, но вот с Лидой… Работали в одном управлении, часто виделись. В ее присутствии он всегда был как бы в ударе – шутил, балагурил, болтал на любые темы, но как только решался начать про свои амурные дела, язык его деревенел, голова пустела, нападали сомнения и страх. Сознавая, что надо двигать дело, что может снова опоздать, он тем не менее все тянул и тянул, откладывая серьезный разговор. Давно прошли все требуемые приличиями траурные сроки, давно уже было можно, он понимал, что надо, корил себя за трусость, но все никак… А на вечере ко Дню милиции однажды, будучи прилично выпивши, возьми вдруг да и выложи все и сразу. И так это у него грубо, неловко получилось, что женщина не смогла не отказать. Потом пожалела, но было уже поздно – больше капитан этот вопрос никогда не поднимал.

И вот шли годы, они оставались хорошими друзьями, она жила с кошками, а он один, совсем.

– Ну ладно, Лидок… А как Горизонт мой, или как его там? Отпечатков пальцев на его горле не обнаружила?

– Какое там, – улыбнулась женщина, образовав на щеках очень симпатичные ямочки. – Может, и были какие-то, но за три года, извини, Валерочка, все стерлись. По телу или вернее по скелету, что нам достался, могу сказать только, что у хозяина его имелся приличный сколиоз и не доставало по полутора пальца на каждой из ног, что бывает обычно после ампутации, при обморожении например.

– Да, да. Это есть в деле как особая примета: отсутствие фаланг на пальцах ног. Значит, мы имеем того самого настоящего Якова Серафимовича, и паспорт, разумеется, тоже его. Отлично… А с яйцами что? Почему они у него в сумке лежали, а не были подвешены на положенном им месте?

– Как, как? – не поняла сначала криминалистка. – Фу, Валера!.. Какой ты пошлый!..

– А что? Чтобы три года от меня скрываться, кенту нужны были крепкие яйца.

– А ну прекрати сейчас же! – Лидочка сделала недовольное лицо.

– Да, да, извини. Больше не буду… – поморщился Огурцов, подумав: «Может быть, и хорошо это, что я не круглые сутки с этой моралисткой рядом».

Потом спросил:

– И все-таки?

– Ну… Яй… Тьфу! Ювелирные изделия эти полностью идентичны по форме, но сделаны из разных материалов. Одно – из золота высокой пробы и бриллиантов, другое – из позолоченного серебра и, по-видимому, фианитов. Я не эксперт в ювелирных делах, но первое изделие, судя по всему, подлинное пасхальное яйцо знаменитой фирмы «Фаберже», а второе фальшивое. Подделка неплохого качества, но несколько лет в болоте она не выдержала: позолота слезла, эмаль потрескалась, камушки из алмазной сетки повыпадали, ну и остальное сам видел. Еще я заметила, что копия лишена некоторых трудоемких деталей, орнаменты значительно упрощены, огранка фианитов совсем другая, чем у бриллиантов, а вот клейма скопированы очень тщательно и выглядят совсем как настоящие. Да… и вес, вес один и тот же. То есть я думаю, что перед падением в болото весили эти яй… изделия абсолютно одинаково.

– Ну что ж, спасибо, Лидок. Теперь понятно… что ничего не понятно, – почесал затылок капитан. – Версия только одна и все та же.

– Какая?

– Одно яйцо было его родное, а второе наш подозреваемый сделал для равновесия.

– Тьфу на тебя, Валерка. Тебе бы только шутить. Человек, работник искусства погиб, а тебе все хихоньки да хаханьки.

– Что искусства – тут ты права, – согласился он с ней, поднимаясь со стула Вот только какого?.. Ох, чую, удивит еще всех нас искусник этот…

Капитану жутко не хотелось идти в отдел, но он сделал над собой усилие и повернул в родной коридор. Купороса в кабинете не было. Рабочее место его было по-прежнему разгромлено, хлам с полки так и валялся на полу, лишь кем-то поднятые кубки испуганной кучкой толпились на столе, и голова главного чекиста сердито глядела на него из их окружения.

– Привет. Что это за на хрен тут произошел? – спросил он у сосредоточенно грызущего ручку старшего лейтенанта Потапова – хозяина третьего стола в их кабинете.

– А я хотел у тебя спросить. Здравия желаю… Пришел, дверь не закрыта, Феликс Эдмундович посередине комнаты, носом в пол…

– А Купороса не видел?

– Нет… Думал, он под столом похоронен, но нет… К сожалению.

– Уполз, гнида…

– И не говори. Хорошего человека точно бы раздавило, а этого…

Зазвонил местный телефон. Потапов лениво потянулся его взять.

– Меня нет!.. – заорал капитан и отчаянно замахал руками.

– Алле… Его нет, Лидия Петровна… Не знаю… Может, у женщины какой-нибудь опять…

– Дай сюда. – Огурцов вырвал у лейтенанта трубку, но опоздал – на том конце провода уже никого не было. Он поднес к носу ухмыляющегося коллеги кулак и начал хмуро набирать лабораторию.

– Какой-то ты злой сегодня, Валеро. – Лейтенант откинулся на спинку стула. – И Купорос, чувствую, тоже твоя работа.

– Ну вот, хреном тебя по башке. – Огурцов знал, что если у Лидочки занято, то это надолго, но продолжил набирать ее номер. – Ты, Потап, молодой еще, а борзый уже, как…

– Парфенова, – ответили с того конца провода.

– Алле, Лидок, что-то еще? Потапыч сказал, что ты звонила…

– Да, Валера, делаю отчет и вспомнила, что забыла тебе сказать, что бумаги во внутреннем кармане, которые лежали вместе с паспортом, – это пять полусотенных купюр, и с ними упаковка от банковской пачки. Удалось даже восстановить номер отделения сберкассы – 114 в Ленинском районе. Вот. А еще я вспомнила, что вчера ко мне приходила соседка насчет Муси…

– Спасибо, Лидочка. Ты мне очень помогла, – перебил ее капитан, ему хотелось поскорее покинуть место преступления, и слушать ее истории – не было времени. – Завтра расскажешь, а сейчас, извини, мне нужно бежать.

Он положил трубку и выскочил из кабинета.

3

Отец умирал еще месяц, но Эдуард больше к нему не приходил – не звали, и сам не рвался. Отец, возможно, был бы не прочь пообщаться с сыном в свои последние дни, но мать возражала. Она колола умирающего опиумом и опасалась, как бы сыночек не узнал про это, случайно не попробовал и не стал бы наркоманом. Этого ей только не хватало. Эдуард спрашивал ее пару раз, как у отца дела, она отвечала, что все нормально, и на этом разговор заканчивался. Старик свою миссию выполнил, и сейчас интересовал его мало. Все мысли новоиспеченного миллионера были поглощены привалившим богатством и как его конвертировать в шикарную жизнь. В Союзе превратить ворованные произведения в деньги, конечно же, было невозможно, но он об этом и не думал. С ними его давнишняя мечта покинуть совок получала всегда недостающую ей экономическую составляющую. Выехать за бугор, вывезти картины, реализовать их там и на вырученные доллары жить припеваючи – такой стала его программа на будущее.

Эдуарда с раннего детства тянуло к искусствам. Ища, к каким больше, он перепробовал многое: занимался танцами, лицедействовал в театральном кружке, рисовал и даже пару месяцев постигал скрипичное дело в музыкальной школе. Однако, не смотря на определенные способности, успехов ни в чем этом, достичь не смог. Брался за дело он, как правило, с энтузиазмом, но, дойдя до этапа, когда требовались организованность и трудолюбие, резко охладевал.

Дисциплины не хватало, да и утруждать себя мальчик не любил. Все мальчики и девочки вокруг, сбившись в отряды и дружины, самоотверженно учились, трудились над собой, пытаясь стать полезными обществу, а он жил по своим правилам, ставя во главу угла свою персону и ее потребности. Нормы и устои, усердно вдалбливаемые советской пропагандой в умы молодого поколения, в его мозгах не оставляли никакого следа. Он упорно не хотел становиться винтиком социалистического механизма, но жить как-то надо было, и с годами эгоист приспособился, правда, не поступился своими принципами, не стал самоотверженным и трудолюбивым, а просто научился жить, используя окружающих или, проще сказать, на них паразитировать.

Наибольшую нагрузку, разумеется, несла спина его матери. На ней лежала вся домашняя работа: стирка, уборка, готовка, а кроме того, и добывание денег. Отец мало интересовался делами семьи, все, что зарабатывал, тратил на себя, а она трудилась на две ставки в школе – учителем математики, физики и черчения, а вечерами еще и подрабатывала уборщицей в межшкольном учебно-производственном комбинате. Наряду с ней донорами стали друзья-товарищи, подходящих кандидатов в которые он безошибочно определял в окружающей его толпе, подчинял и умело эксплуатировал. А уж когда созрел для половых отношений, к ним добавились еще и подруги-любовницы.

А женщинам Эдуард нравился. Самки всегда были падки на все яркое и необычное, а он выделялся из общей серой массы, и еще как.

Во-первых, он всегда красиво и модно одевался в фирменные тряпки. Они безупречно сидели на его высокой, тощей, прямой, без малейших признаков сутулости, фигуре. Походка его выглядела небрежной, но одновременно, возможно из-за прежних занятий танцами, легкой и красивой. За движениями чувствовалась уверенность в себе и своем внешнем виде.

Во-вторых, он тщательно следил за собой: чистил зубы, умывался, своевременно давил прыщи. Растительность на его лице вследствие неизвестных причин была развита слабо, но он все равно каждый день брился, после чего мазал лицо заграничным кремом и душился французским парфюмом. Особенно он заботился о своих густых длинных волосах красивого светло-коричневого цвета. Модник их периодически мыл и укладывал в парикмахерской. И было зачем. По отдельности черты лица его не блистали совершенством: щеки были слишком пухлыми, нос крупноватым, глаза навыкате с ранними мешками под ними, веки чересчур массивными, уши торчали, маленький рот и вдавленный подбородок создавали впечатление недоразвитых. Но пышные волосы все это чудесным образом объединяли – и получалась в общем миловидная картина.

Которую иногда только портили некрасивые зубы. Мелкие и жутко кривые, они, когда вылезали на свет божий, делали своего хозяина похожим на какого-то кровососущего инопланетянина. Для профессионального красавца, разумеется, это было неприемлемо, поэтому он решил эту проблему, научившись никогда не улыбаться, не смеяться, и говорил мало, тихо и порой из-за едва раскрываемого рта неразборчиво.