Контрабандисты

– Ладно, – согласилась та. – Но пусть знает, что это ему большой, – она строго взглянула на помилованного, – большой аванс.

– Можно пододвигаться обратно? – спросил тот с надеждой.

– Нет. Сиди пока там…

– Нет, не сиди, а встань и достань-ка нам снова тот кейс. – Эдуард показал пальцем под кровать.

– То спрячь, то достань… – Ворча, Леха сполз на пол, запихал руку под кровать и извлек на свет уже знакомый чемодан.

– Много бессонных ночей провел я, ломая голову над вашей проблемой, фрэнды[10 - Калька с английского friend – «друг».], и нашел этот простой и гениальный способ. – Заметив, что застежки не закрыты, Эдуард ловко поддел носком ноги крышку – и чемодан распахнул свое клетчатое чрево.

– Ух ты? В чемодане? Оригинально… Вряд ли там будет кто-нибудь искать, – восхитился Леха.

– Да, хитро… – поддержала его Вера. – До этого еще никто не додумывался.

Они переглянулись и засмеялись.

– Я рад, что попал в такую остроумную компанию, – прервал атаман веселье контрабандистов, – но вы меня не дослушали. Я предлагаю спрятать полотна под обшивку. Они плоские и по размерам подходят…

– Двойное дно… Неплохо придумано, но, к сожалению, не тобой… В прошлом веке, если не ошибаюсь, еще старик Крупский так возил свои газеты, – перебил его Леха, ехидно улыбаясь.

– За что был пойман и посажен в Шушенское село, – добавила Вера.

– Вот ведь спелись… Прямо Тарапунька и Штепсель какие-то, – снова начал сердиться Эдуард, – слова сказать не дают…

– Ладно, ладно… Молчим. – Девушка показала кулак соседу по кровати. – Так плоские, говоришь? Это интересно…

– Именно, плоские и размерами как раз с наш кейс. Я исследовал его устройство. – Эдуард показал ступней на изрезанный угол крышки. – Дерматин, плотный картон, какая-то бодяга и бумага… Сечешь, о чем я, чувак?

– Ну, допустим, – предположил недавно испеченный промдизайнер, задумчиво ковыряясь пальцем в чемоданной ране. – Но как сделать это аккуратно? Чтобы никто не докопался…

– А погляди-ка, что написано вот на этой бумажке. – Эдуард ткнул большим пальцем ноги в приклеенную к углу этикетку.

– Чебоксарская кожгалантерейная фабрика имени Первого мая… Не-е-ет! – все понял Леха.

– Не не-е-ет, а да-а, – дошло и до Веры. – Ну ты голова, Эдуардик! Там наверняка разные чемоданы делают, может, и покрасивее есть.

– Какие еще Чебоксары… Да вы что? Да ни за что! – выгнулся Леха.

– Можно, конечно, и в Чебоксары… – Эдуард сделал театральную паузу. – Но есть такая же фэктори[11 - Калька с английского factory – «фабрика», «завод».] и в нашем городишке. Название только посмешнее – «Красная кожевница». И, согласно висящему на ее заборе объявлению, кожевницы ей требуются позарез, ну и кожевники, конечно, тоже.

– 4.

Эдуарда в последнее время мучила бессонница. Давило привалившее вдруг богатство. С вечера, обычно после принятого алкоголя и утомительных дневных хлопот, он засыпал хорошо, но как только у матери в комнате кукушка на часах отмечала четыре, просыпался и больше уснуть не мог.

– Вот ведь, надо же, часы помешали, – сокрушалась мать, глядя на с корнем вырванную из своего жилища птичку. – Двадцать с лишним лет спал, не слышал, а тут раз – и… А нервный какой стал в последнее время… От безделья бесишься, Эдька. Учиться, учиться тебе надо срочно. Институт оканчивать…

Но проведенная той ночью варварская операция не помогла. Кукушка погибла, а дело ее осталось.

Вот и сегодня он, как всегда, проснулся в четыре, сходил отлить, попить водички из крана и, потрогав на обратном пути чемодан под кроватью, залез обратно в постель. Поворочался с боку на бок, перевернул подушку. Все бесполезно, спать больше не хотелось. В открытую балконную дверь сквозь дым из труб сталелитейного завода таращилась чумазая луна. С пустыря веяло прохладой и доносились звуки ночной жизни представителей скромной северной фауны.

«Эдуард, Эдуард, Эдуард…» – квакала совсем не издалека какая-то земноводная.

«Стервец, стервец, стервец…» – вторил ей хор неких членистоногих.

«А что это вдруг стервец?» – начал он вспоминать события прошлой попойки. Наоборот, все клево было. Бухнули, поплясали даже. Верка, правда, снова не дала, но зато он ее до пояса раздел и даже пару раз в трусы рукой залез. Раньше она ему такого не позволяла… К тому же виски и сигареты удачно толкнул. В голове его закрутились колесики встроенного калькулятора: «Так, так… Пятерка да трояк… Восемь рябчиков наварил… Голова разве что побаливает, но ничего, пройдет… Самое главное – дело сдвинулось. Команда складывается вроде неплохая. Будут пахать, как бобики. Все нормально, похоже, хотя посмотрим, что на трезвую голову скажут. Особенно этот колхозник может сдриснуть. Да нет… Так повезло лаптю. Такая халява. Никуда он не денется. А Верка? Ну вот что так ломаться? Видно же, что самой хочется, аж трусы дымятся…» Он вспомнил шелковистые волосы у нее на лобке и узкую скользкую щель, в которую сумел-таки засунуть палец. Цель была так близка, но… эти проклятые джинсы! Одному их всяко не снять. И зачем он только их ей подогнал, и, главное, почти без навара…

Леха проспал всю ночь без сновидений в одной позе, как убитый. Проснулся от боли в затекшей спине. Голова и подушка были мокрые от пота. С трудом разодрал веки. В комнате оказалось душно и жарко, но он не торопился вставать хотя бы для того, чтобы открыть окно. Глядя на грязно-желтое пятно на потолке, начал вспоминать, что вчера натворил. Хотелось понять, откуда у него это ощущение сделанного чего-то ужасного, непоправимого.

– Ё-ё!.. Точно… Пойло у этого сквалыги покупал… Конечно, вот осел! Тридцать рублей за какой-то самогон американский… И сигареты – пятерка… Тридцать пять!.. – Ему стало до слез обидно. – На Верку меня развел как лоха. Вот ведь ушломан… Блин! Я и Верку еще за сиськи хватал! – Из памяти всплыло, как танцевал с красавицей медляк и от избытка чувств залез ей под майку. Потрогал левую щеку. Та слегка побаливала.

– Правильно. Так мне и надо… Вот я ишак! – Добавил себе еще изо всех сил ладонью по лбу. – Скотина, как выпью – урод уродом!

Полежал еще минуту. Вроде покаялся, но облегчения не приходило. Вечер помнился ему отрывками, и он чувствовал, что на дне самого большого провала памяти лежит еще что-то, еще ужаснее всего этого: «Что же, блин?»

Вставать не хотелось, но было надо. Собравшись с духом, он резко сел на кровати.

– Ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё!!! – Вместе с острой головной болью пришло воспоминание о самом главном. Он рухнул обратно и обхватил голову руками. – Бли-и-н!!! На что же я вчера подписался?!..

Сначала на него напала паника. Всосанный с молоком матери ужас перед Уголовным кодексом схватил за сердце ледяными лапами. Стремление немедленно бежать в милицию вновь подняло его, и он даже успел спустить на пол одну ногу. Но новый приступ головной боли отрезвил. Вспомнились подробности их разговора. «Если эти картины никто не ищет, значит, они ничьи…» А Вера? Его тайная любовь и мечта, такая желанная и недоступная красавица вчера была совсем рядом, так близко… Он закрыл глаза, сжал правую кисть и снова почувствовал в ней волнующую упругость под бархатистой кожей и сосок, такой крупный и твердый… «Если настучу на них – никогда такое не повторится, и я никогда ее больше не увижу…»

Леха продолжал размышлять уже сидя, закрыв лицо ладонями. Что он теряет? Ну, во-первых, Родину… Что это такое? Убрал руки от глаз и оглядел обшарпанную комнату – снимает у старухи и на свою такую заработает еще нескоро. Во-вторых, родные и близкие. Тут тоже все просто. Родители погибли давно, еще в его детстве. Тетка с мужем, которые его вырастили? Да, им будет это все неприятно, но и не смертельно, у них есть еще двое детей, родных. Что еще?.. Леса и равнины? Березки? Как в кино показывают. Возможно… Но так там тоже что-то будет, наверное, еще и покрасивше даже. Зато… Перед глазами у него всплыли красочные фотографии разных фирменных товаров из немецкого каталога «Неккерман». Эта толстая замусоленная книжка, листов на тыщу, ходила по рукам в их тусовке, и, когда появлялась у Эдуарда, они сидели, подолгу листали ее, изучали, завидовали проклятым капиталистам. А теперь всего этого будет у него, сколько захочется… Если, конечно, все получится.

Он снова похолодел. Вспомнилось, что картины ворованные, и представилось, как ведут его в наручниках по тюремному коридору.

Вера спала дольше всех. Яркая полоса солнечного зайца с обоев в розочку сползла на ее розовое одеяльце, потом на подушку с рюшами и добралась, наконец, до красивого личика. Она открыла глаза и счастливо потянулась. Самочувствие прекрасное. Пила она вчера мало, лишь мочила в ирландском пойле свои изящные губки. А как расслабишься в такой компании? Хотя… почему бы и нет? Она представила себе, как бы все вышло, позволь она этим парням то, что они хотели. В памяти невольно всплыли фотографии из нехорошего шведского журнала, подсунутого ей недавно Эдиком. Рука сама потянулась под одеяло. «А этот Леха тоже ничего, – вспомнила, как он тер своим хозяйством по ее бедру во время танца. – Там у него наверно, о-го-го…» Она мысленно поменяла их с Эдуардом местами: «Ага, так лучше, но чего-то не хватает…» Добавила сзади еще подругу Ленку, как на той фотке, и через полминуты часто задышала и, коротко вскрикнув, перевернулась на бок. «Фу, какая я грязная девчонка», – подумала о себе с восхищением, сладко потянулась и снова заснула.

5

– Здравствуйте, молодой человек! – Низенький, щуплый, но очень бодрый начальник отдела кадров, чтобы поприветствовать нового будущего кожевника, даже выскочил из-за стола. Мужчин на их фабрике не хватало, поэтому представителей сильного пола он обслуживал лично, чтобы его вороны-инспекторши ненароком не упустили какого-нибудь ценного работника. – Очень, очень рад. Капуста Афанасий Григорьевич.

– Алексей… Алексей Сергеевич Морозов. – Немного смутившись таким вниманием к своей персоне, Леха пожал маленькую, но сильную ладонь кадровика. – Вот, хочу у вас работать, – не смог не ответить он на вопросительный взгляд необычно радушно улыбающейся ему физиономии.

– Прекрасно, прекрасно, молодой человек. Такие крепкие парни нам нужны позарез. Сколько лет, девятнадцать… двадцать? Образование какое-нибудь есть? – Начальник уже опять сидел за столом и, нацепив очки, нетерпеливо тянул руку. – Давай, давай документы посмотрим…

– Двадцать два, – только и успел вставить Леха.

– В армии служил? В каких войсках? В волейбол играешь? – Кадровик подпрыгивал уже снова рядом с ним. – Наша команда в прошлом году почетное одиннадцатое место заняла. – Он поднял вверх кривой палец. – В городе… Правда, женская… Ну, давай же, где документы?

– Нет…

– Чего нет? Документов?

– В волейбол не играю.

– А… Это не страшно. Петь умеешь? У нас хор вот такой! – Снова палец, только большой, не менее кривой, но еще и замотанный синей изолентой. – Заслушаешься. Давно просят у меня мужичков на вторые голоса подкинуть. А то у них там только плотник Анисич, семьдесят три года. Не столько поет, сколько девок лапает.

– Пою немного, – соврал Леха, чтобы хоть чем-нибудь порадовать человека.