Мотя

Кока взял второй листочек и прочел: «Когда идет снег, если внимательно присмотреться, стоять достаточно долго, не двигаясь, и смотреть – то можно увидеть снежных пчел. Стоишь, заносимый снегом, и вдруг краем глаза видишь, что какая-то из снежинок делает странный пируэт – всего лишь порыв ветра, понятно же.

Тем не менее – это пчелы, собирающие что-то среди падающих снежинок. Их очень мало, этих пчел. Сильные снегопады сейчас уже редкость. Первыми о снежных пчелах узнали народы Севера, именно поэтому в 1945 году постановлением СНК СССР «О мерах по развитию пчеловодства» в фактории Хальмер-Седе (ныне село Тазовское, ЯНАО) был открыт Институт Арктического пчеловодства им. Бутлерова (ранее – Институт Северной Пчелы им. Аристотеля). Институт курировался НКГБ, видимо, именно поэтому еще в 80-е среди абитуриентов Новосибирского военного училища ВВ МВД (ныне – НВИ им. генерала армии И. К. Яковлева войск нацгвардии РФ) можно было видеть абитуриентов, поступающих "учиться на военного пчеловода".

Дело в том, что неправильные пчелы дают неправильный мёд, верно? Снежные пчелы дают так называемый "красный лёд" – малые объёмы этого вещества бесцветны во всех агрегатных состояниях, однако в больших объёмах они приобретают ярко выраженный тёмно-красный оттенок.

Мёд снежных пчел обладает рядом уникальных свойств, самым заметным из которых является то, что при воздействии температуры "красный лёд" ведет себя противоположно воде: переходит в жидкое состояние при температурах от ?100 °C до 0 °C, и переходит в твердое состояние при температуре выше 0 °C. При температуре ниже ?100 °C объект переходит в газообразное состояние, схожее с паром, но под высоким давлением сохраняет красный цвет.

При контакте "красного льда" с живым человеком или животным начинается неуправляемая реакция, в ходе которой жидкости в теле субъекта преобразуются в "красный лёд", который затем переходит в твёрдое состояние под воздействием тепла тела субъекта (из-за большой внутренней температуры млекопитающие больше других подвержены этому воздействию). Поскольку "красный лёд" при заморозке выделяет тепло (также, как и обычный лед поглощает тепло при плавлении) процесс самоповторяется, пока вся доступная жидкость не будет заморожена или процесс не будет прерван внешним вмешательством. Первичный контакт: человек или животное входит в контакт с "красным льдом", который наделяет всю воду в поражённой поверхности (как правило, коже) своими свойствами.

На коже формируется тонкий слой инея, т.к. тепло тела и выделяемое "красным льдом" тепло повышают его температуру выше точки замерзания. Переход к этому этапу занимает от пяти минут до одного часа, в зависимости от температуры тела субъекта. На этом этапе затвердевание начинает проникать через внешние слои эпидермиса и вскоре достигает живых клеток.

Далее, экспоненциальное увеличение температуры "красного льда" приводит к распространению кристаллов льда внутри тела субъекта. Расширение льда при замерзании ведёт к масштабному разрушению клеток тела. Потеря крови на этой стадии минимальна, т.к. колотые раны быстро заполняются кристаллами. Субъект может оставаться в живых и находиться в сознании до нескольких часов, после чего наступает смерть в результате полиорганной недостаточности и потери крови из-за системной кристаллизации».

– Вот так, – снова покивал академик, – если все это получится, то примерно через час после того, как все нужные компоненты будут соединены, вы получите нефтяное сердце.

– А где взять красный лед и зимнелику?

– Ну как же? Это же очевидно! У Ходина, – академик поправил очки прямо-таки Кокиным жестом. Они вообще выглядели как старший – Кока, и младший – Гугель, братья.

– А сердце хлыстовской богородицы – у хлыстовской богородицы?

– Точно! – улыбнулся академик.

– И кто у нас хлыстовская богородица нынче?

– Ну ты чего, Мотя, – сказал Кока, – это даже я знаю. Светлана Владимировна, конечно.

– Ого! И где вы собираетесь взять сердце Светланы Владимировны?

– Мотя, ты где была последние лет десять? На Луне?

– Нет, а что? Хотя, ты знаешь, сейчас все чаще думаю, куда делись последние 10 лет? Вообще себя не помню, ни школу, ни садик… – растерянно сказала Мотя.

– Императрица Елизавета Петровна Романова, она же Елизавета I, дочь Петра I, помнишь такую? Так вот, на втором году правления явился ей ангел, убедивший императрикс отказаться от власти, ибо царство ее не от мира сего. Оставив вместо себя на русском престоле двойника – фрейлину или служанку, Елизавета уходит в метель в синем плаще с посохом; в Орловской губернии, леди Макбет Мценского уезда, встречает хлыстов и становится их богородицей Акулиной Ивановной. Не хочу, говорит, быть царицей, Елисаветой Петровною, хочу быть церковью соборною. Только Разумовский, бывший, по слухам, ее любовником, отказывается признать в подменыше царицу, находит у хлыстов Елизавету-Акулину, и зовет хлыстовскую богородицу обратно на престол – та прогоняет его. Короче, на престоле остается двойник, а Елизавету-Акулину казнят, и перед смертью она пророчествует, что её блуждающее сердце влетит как в окно в открытую грудь, и воплотится в новой хлыстовской богородице. На плахе она, как Данко, открывает грудь, вынимает большое алое сердце, поднимает его высоко и бросает в толпу. Ну, и потом весь этот бардак с Петрами третьими, Петр III ее преемник был, ты же помнишь? То есть, мало того, что на престоле непойми-кто, так еще и по стране потом сорок бочек петров-третьих бродит, восстают из своих березовых гробиков и карнавалят почем зря. И еще эта мутная история с Анной Леопольдовной, в общем время было веселое.

– Стоп-стоп-стоп, горшочек, не вари. Остановись на Акулине. Что там дальше было, с сердцем-то?

– Ну, оно потом по наследству и стало переходить, порядок наследования я не знаю, но сейчас оно как бы принадлежит Светлане Владимировне. Одно время оно считалось, что Людмилы Александровнено, а потом все же стало Светланы Владимировнено.

– То есть? Прям вот у нее в груди, что ли?

– Нет, – подал голос Гугель, – после революции оно как-то попало к Надежде Константиновне. Хлысты же, практически, революцию и провели. Когда Ленин умер, то хранилось в Мавзолее. Мавзолей летом 1941 перевезли сначала сюда, а потом в Тюмень, где построили минус-Мавзолей, и хранили там сердце и мумию. Кстати, 23 февраля – это в честь Фебрууса, бога подземного царства, а 8 марта – день сердца хлыстовской богородицы, когда Петр Первый пожаловал Елизавете титул царевны. Вот, а потом мумию увезли обратно, или что там с ней сделали, разное говорят, а сердце оставили здесь, в минус-Мавзолее. Карту Тюменской области потом нарезали по эскизу Щусева, чтобы она была похожа на сердце.

– Что такое минус-Мавзолей? И где это?

– В Тюмени. Улица Республики, 7. Бывший сельхозтехникум, красивое такое здание. Рядом с ним сад, в котором вырыли минус-Мавзолей. Представь, что ты в песочнице играешь, и в руках у тебя пирамидка, маленькая такая моделька мавзолея с Красной площади. И ты этот мавзолей втыкаешь вершиной вниз во влажный песок – у тебя получается минус-пирамидка. А если стены укрепить, и сверху постелить крышу – то мы и получим минус-Мавзолей. Щусеву это приснилось после того, когда он воронки муравьиных львов в лесу разглядывал. В обычном Мавзолее ты спускаешься под землю и стоишь над гробом. А в минус-Мавзолее ты на самом дне этой воронки, а сверху на тебя смотрит мумия И. Голову задираешь и встречаешься с глазами Ленина. Круто же?

– Нуу, наверно…

– Вот. А теперь там, на дне воронки-мавзолея, хранится сердце хлыстовской богородицы.

– Как муравьиный лев, который растворяет в себе своих жертв и однажды выбирается из воронки сетчатокрылым серафимом. Терафим-серафим… – сказал Кока – Ну, хорошо, давай так – ты в Тюмень, за сердцем, а я найду Чичикова.

– Справишься один? – спросила Мотя.

– Справлюсь, – кивнул Кока. – Встретимся в гостинице.

– Ладушки, – ответила Мотя, повернулась к мальчику-профессору и сказала – Прощайте и вы.

И одним ловким движением сломала ему шею.

6

Автобусы до Тюмени ходили из Юдольска каждый час, и Мотя добралась достаточно быстро – на местных просторах пугало не расстояние, чего там, впадаешь в сонное забытье часов на десять, просыпаешься уже на месте, а ожидание перекладных, тупое сидение в душном вокзале при пересадке; ждать и догонять – вот самое страшное, как известно. Покормив перронных собак заветренной вокзальной пиццей, Мотя села в такси, и направилась к цели.

Тюмень, бывшая «мать деревень» Северного Зауралья, распухла на нефтяных дрожжах довольно быстро, уверенно стремясь стать миллионником. Всюду шла стройка, и Мотино такси кралось до нужного места довольно долго, хотя, как оказалось, до бывшего сельхозтехникума, ныне сельхозакадемии, от вокзала было всего три километра. Кроме того, таксист, молодой парень, всю дорогу рассказывал Моте о каких-то сравнительных достоинствах и недостатках автомобилей, и под конец она не знала уже, что делать – как девочка воспитанная, она не могла не поддерживать беседу, но ведь оба собеседника должны нести ответственность, ведь так? Если ты видишь, что человеку неинтересно – ну поменяй тему, что ли. Надо как-то этот процесс урегулировать. Цеплять бейджик с надписью «я ничего не понимаю в кишочках железных созданий, которых я различаю как красненькие, допустим, и синенькие. А, нет, я еще Волгу двадцать первую знаю, и Москвич-412. И «Чайку», да». Нет, это хлопотно. Проще убивать, – раздумывая так, Мотя уныло глядела в окно, иногда глубокомысленно изрекая что-то вроде: «ну-у, это да, это конечно» или «угу».

Наконец, такси добралось до места, Мотя расплатилась и вышла. Улица Республики, бывшая Царская, семь. Симпатичное бело-голубое здание, двухэтажный пряничный домик, бывшее Александровское реальное училище. «Реально сельхозакадемия, реально сад», – подумала Мотя, – «Пожалуй, я сюда ночью приду, а то, боюсь, меня не поймут».

Остаток времени до вечера она убила, гуляя по городу – выпила кофе и купила замечательную немецкую кирку на красной пластиковой ручке и китайский фонарик.

Ночью она вошла в сад, держа перед собой два куска проволоки, согнутых буквой Г, как учил ее папа. Над пустотой проволоки сошлись. Мотя сделала шаг назад, и, размахнувшись, ударила киркой в землю. Через час-полтора работы она проделала в земле достаточно широкий лаз под крышу минус-Мавзолея, швырнула кирку в кусты, и со словами "едят ли кошки мошек? едят ли мошки кошек?" нырнула в лаз.

Внутри, взяв фонарик в рот, она повисла на руках на ферме потолка, огляделась, и спрыгнула на ступеньку минус-Мавзолея. Под ногами что-то хрустнуло. Мотя посветила, и увидела, что раздавила стеклянную банку с чем-то желтовато-белым – вокруг, насколько хватало света, на ступенях стояли такие же банки.

– Как у бабушки в погребе, – прошептала Мотя. Стены минус-Мавзолея были облицованы порфиром, и из-за стоящих всюду белесых банок казалось, будто все вокруг вымазано засыхающей кровью и спермой.

Она наклонилась, чтобы разглядеть содержимое банок, и увидела, что это человеческие ногти. "Вот тебе и Нагльфар, мастерская ногтевого сервиса…" – подумала Мотя, – "зачем это, интересно?"

Осторожно переступая между банками, Мотя крутилась, разглядывая странное сооружение – под крышей минус-Мавзолея висел манекен Ленина. Из-за раскинутых в стороны рук казалось, будто И. летит, вернее, пикирует вниз, на дно. Кока рассказал ей, что глаза мумии были вынуты и заменены искусственными, из мохового агата – можно было представить ужас гостя минус-Мавзолея, вглядывающегося со дна воронки в туман агатовых глаз пикирующей на него мумии.

Тили-тили-бом

Закрой глаза скорее,

Кто-то ходит за окном,

И стучится в двери.

Тили-тили-бом.

Кричит ночная птица.

Он уже пробрался в дом.

К тем, кому не спится, – напевала Мотя, спрыгивая по ступенькам вниз. Чем ближе ко дну, чем больше банок, иногда они стояли друг на друге, и Моте приходилось просто сползать на следующую ступень, но все равно банки иногда срывались вниз. Переколотив кучу банок, она все же добралась до дна и увидела в одном из углов большую банку с широким горлом, в такой бабушка держала чайный гриб – банка жила у нее годов с семидесятых, болгарские соцбратья присылали в таких свои овощные консервы. Мотя попыталась взять банку одной рукой, подсвечивая фонариком, и чуть не выронила – что-то чернильно-фиолетовое заметалось внутри, будто пытаясь разбить стеклянную тюрьму. Мотя выключила фонарик, посидела в темноте, чтобы глаза привыкли, и постепенно разглядела, что в банке в какой-то жидкости плавает большое сердце, похожее на старую, битую жизнью каракатицу. По полу дуло – где-то была дверь. Мотя накрыла сердце своим пальто, снова включила фонарик и разглядела небольшой коридорчик, в конце которого была покрытая паутиной, обшитая оцинковкой дверь, которая даже была не заперта. Мотя подхватила банку, и, подсвечивая фонариком, поднялась по ступеням, начинавшимся сразу за дверью. В конце снова была дверь, Мотя толкнула ее и оказалась в небольшой комнатушке, заставленной ведрами, швабрами, вениками и стеллажами с разной бытовой химией.

***