Мотя

Он прочертил на снегу носком ботинка направление, куда нужно идти, взял сороку двумя руками, поднес ее ко рту сначала одной стороной, потом другой, легонько дуя ей в глазницы, отчего птица вновь обрела глаза, потом резко подбросил ее в воздух. Сорока суматошно забила крыльями, сделала пару неуверенных кругов и улетела. Ходин отряхнул руки и сказал: Ну, вот, ребята, вам туда. Выйдете на дорогу, доберетесь на вахтовке до 47 куста, сразу за ним пойдут именные скважины, частные – Иосиф Кобзон, Алла Пугачева, много их упало в эту бездну …

– И что же, они прямо вот так и подписаны? «Скважина Аллы Пугачевой»?

– Нет, конечно, – засмеялся Ходин, – у охраны там поспрашиваете, они словоохотливые, любят похвастать. Еще и экскурсию проведут бесплатно. Но вам это не нужно. Вам нужно скважину Генона найти, она же Башня Сатаны. Обычным людям ее не видно, потому что человек видит только одно мгновение настоящего, а не сразу прошлое, настоящее и будущее. Вот представьте книгу. Вы ее видите всю, но можете читать только одну страницу. Другие страницы, хотя они и никуда не делись, вы читать одновременно с первой не можете. Если бы вы могли видеть и читать сразу все страницы книги, вы приблизился бы к её истинному восприятию. А теперь представьте, что кто-то на одной из страниц пробурил скважину, и установил вышку. Вы переворачиваете страницу книги, то есть, из прошлого перемещаетесь в будущее, и видите, как мы и говорили, только эту, новую страницу, не воспринимая все одновременно. А нефтевышка, установленная кем-то на вчерашней странице, никуда не исчезла, она работает в Вечном Теперь, просто вы ее уже не воспринимаете. Короче, дети, это слишком нудно…

– Кастанеда прямо какой-то… И как же мы ее увидим?

– А вот это уже другой вопрос, – усмехнулся Ходин. – У вас же сердце богоматери есть, разберетесь. Пойду я, детишки, устал.

Ходин, сгорбившись и шаркая ногами, побрел обратно на рынок.

– Пойдем? – спросил Кока.

– Да, – ответила Мотя, – все нужное у нас есть.

Они отправились по указанному Ходиным направлению. Кока взял у Моти банку с сердцем, а Мотя понесла пакет с зимнеликой и красным льдом. Скоро они вышли на дорогу, и пошли по ней вдоль полей с торчащим из-под снега багульником. Идти пришлось довольно долго, и Мотя, что-то напевавшая под нос, вдруг спросила: Слушай, а мы ведь умрем когда-нибудь окончательно? Ну, насовсем, не как сейчас?

– Наверное, да. Но, я думаю, мы что-нибудь придумаем, в Ушаково-то. У каждого из нас есть косточка луз, с помощью нее мы и вернемся.

– Что это?

– В Мидраше, древнем собрании комментариев, сделанных раввинами к Торе, упоминается одна неразрушимая кость, называемая луз. По форме она напоминает нут или миндаль, по-разному говорят. И находится не то на верхнем конце позвоночника, не то на нижнем – тоже кто как говорит. Косточка эта – вместилище духа, как бы установочная флешка, на которой ты записан. И по ней можно тебя восстановить. Говорят, что можно бросить луз в огонь, и он не сгорит, можно бросить в дробилку, и его не перемелет в пыль. Можно положить его на наковальню и ударить молотом – наковальня расколется, молот сломается, но с лузом ничего не случится.

– Ух ты! Слушай, но ведь, наверно, нам луз тоже понадобится? Для Кадмона?

– Не знаю, наверно…

Помолчали.

– Как думаешь, рай вообще есть? – снова спросила Мотя.

– Мне папа говорил, что рай – это такая очень простая штука. Это закольцованный в вечности первый глоток пива. Вот представь, говорил он, идешь ты после работы жарким днем в магазин купить ледяного пива, идешь долго по раскаленным улицам, потеешь, стоишь в очереди, покупаешь – и вот, наконец, ты делаешь первый глоток. Потом вот этот момент первого глотка вырезают, как из клипа, закольцовывают, и вечно тебе его прокручивают. Ты постоянно находишься в состоянии первого глотка. Это и есть рай.

– Да? – с сомнением спросила Мотя, оглядывая заснеженные поля. – Ну, не знаю…

И увидела едущую по дороге машину. Мотя вышла на середину дороги, поставила пакет на землю, и замахала руками. Машина подъехала и остановилась. Из кабины высунулся водитель и спросил: Вам куда, пионеры? Подбросить?

– Нам до сорок седьмого куста? Возьмете, дяденька?

– На экскурсию, поди? Ну, запрыгивайте.

Мотя и Кока забрались в теплую будку, и устроились там среди кучи разного непонятного оборудования.

– КРС, – прочла Мотя на табличке, привинченной к стене. – Крупный рогатый скот?

– Капитальный ремонт скважин, – улыбнулся Кока.

– Аа, теперь понятно, почему у Пелевина вот эти танцы с бубнами вокруг коровьего черепа. Читал «священную книгу»?

– Ну да, это же сразу заметно, – согласился Кока.

Вскоре машина остановилась. Водитель открыл дверь в будку и сказал: Все, пионеры, приехали. Это сорок седьмой куст, а вон там именные скважины начинаются. Их там немного осталось, сейчас почти все на Талакан перебрались. Вам же туда?

– Ну, почти, – ответила Мотя. – Спасибо вам большое.

Пионеры выбрались из машины, и пошли к стоявшим неподалеку качалкам. «Талакан, Кукулькан, Хуракан…», – бормотала Мотя. Так называемых «именных» было все еще довольно много, но вскоре они кончились, и пионеры вышли на пустырь, снег над которым словно и не шел никогда.

– Смотри, – сказал Кока и поставил банку с сердцем на землю. Видно было, как сердце мечется, ударяясь о стенки банки. – Как сердце Мухиной.

– Ага, чувствует, – сказала Мотя. – Почему тут снега нет?

Она стала осматриваться, даже не зная, что она хочет увидеть. Кока тоже разглядывал окрестности.

– Смотри, что это? – Мотя держала кость с куском плоти – человеческую лопатку; на сохранившейся коже виднелась татуировка, забавная танцующая фигурка с перьями на голове, играющая на дудочке.

– Это Кокопелли, бог такой. Слушай, а ведь это же Арев. Точно. У него такая татуировка была. Надеюсь, эту лопатку от него не живьем отдирали.

– Нет, он мертвый уже был, я чувствую. Это же правая лопатка. Жаль его. С другой стороны, зато свой, не соврет при гадании. И ему, глядишь, приятно будет, что мы как бы говорим с ним. Ему же не будет противно?

– Нет. Он говорил: мертвым телом хоть забор подпирай. Вроде поговорка такая русская.

– Ну и замечательно. Сейчас я все приготовлю, – Мотя взяла у Коки нож, срезала с лопатки мясо и выскоблила ее лезвием, затем промыла снегом. Потом принесла веток, кусков коры и всего, что горело, разожгла костер, зажгла кедровые ветки и окурила ими лопатку, три раза сказала «йе дхарма», раскатала костер и бросила кость на угли. Лопатка зашипела, края ее обуглились. Мотя ломала ветки и подбрасывала их по краям костра. Наконец, лопатка треснула, и трещина образовала стрелку, четко указывающую на север.

– Там, – сказала Мотя.

Кока взял банку и медленно пошел туда, куда показывала стрелка на лопатке.

Сердце в банке с каждым его шагом колотилось еще сильнее, и вдруг банка лопнула. Сердце, как показалось Моте, выпрыгнуло из рук Коки, упало на землю и неуклюже поползло обратно.

– Здесь! – закричала Мотя. – Я вижу!

Она показывала куда-то, где Кока, присмотревшись, увидел призрачную, еле мерцающую в морозном воздухе нефтяную вышку. Казалось, что вышка появляется на доли секунды, и тут же исчезает. Кока наступил на сердце ногой, чтобы оно не уползло, и вытащил из кармана рацию. Не успел он нажать тангенту, и сказать «прием», как послышался шум вертолетных винтов. Земля под ногами загудела, треснула, и Мотя увидела, как из разлома тянутся в небо огромные черные щупальца. Трещина становилась все больше, Мотю трясло, она увидела, как одна за другой, будто доминошки, валятся «именные» вышки, из-под снега проступают жирные нефтяные пятна. От рева, раздающегося из места, откуда бесконечно и бесконечно вились все новые щупальца, лезли какие-то мерзкие черные тварюшки, норовящие укусить ее за ноги, залезть под одежду, добраться до ее лица, у Моти заложило уши. Черный вертолет, зависший над разломом, снижался, его лопасти рубили щупальца, и лицо Моти заляпало мокрым нефтяным снегом, но она все равно смогла увидеть, как из вертолета прямо в центр разлома выпала человеческая фигура. На секунду все стихло, и Мотя успела подумать, что она оглохла, как сильный взрыв сбил ее с ног. Земля на месте разлома вспучилась, оттуда ударил фонтан нефти, постепенно из черного становящимся красным, и Мотю вырвало, потому что все вокруг оказалось залитым кровью, густой и пахнущей гноем.

– Сердце! – кричал Кока, пытаясь схватить скользкий черный сгусток у него под ногами. Наконец, он снял пиджак и смог ухватить сердце богородицы. На разъезжающихся в крови и нефти ногах, Кока добрался до разлома, откуда летели и летели стаи призрачных птиц – это души остяков и вогулов вырвались из плена – и бросил туда сердце. Мотя поднялась и, так же разъезжаясь на ногах, доковыляла до Коки и протянула ему пакет. Кока высыпал в разлом ягоды из банки, и бросил туда же кусок красного льда.

– Вот и все, – улыбнулся он, – теперь ждем.

– Ждем, – согласилась Мотя. – А что это было?

Мотя покрутила в воздухе пальцем, изображая вертолет.

– А, это девчонки. Девчонки-мамонты. По синему небу к зеленой земле лечу я на черном своем корабле.

– Ну да, понятно. Девчонки-мамонты, что ж тут непонятного. Я слышала, вот эти черные вертолеты и забирают гибнущие геологические партии?

– Ага, они самые. Тут, в Юдольске, улица Карамова есть. Он первый эти вертолеты вызвал, начпартом был. Их можно вызвать даже по сломанной рации. Даже вообще без рации, геологи знают, как. Геологов гибнущей партии забирают, и никто их больше никогда не видит, геологов этих. Только тот, кто вызвал вертолеты, к людям возвращается. Карамов вызвал, а сам не полетел, его потом самоеды подобрали.

– Мамонты, – сказала Мотя. – Понятно…