Мотя

– Здравствуй, Кокочка, спасибо, – печально улыбнулась Мотя, поднимаясь – да, пойдемте.

Они вышли из кафе, и отправились за бодро марширующей Нюрой, напевающей какую-то немецкую маршевую песню, и размахивающей руками в такт.

Так же бодро она отстучала код в замке на железной двери подъезда, и поманила друзей за собой. Консьержка спала. Пионеры вошли в лифт и доехали до нужного этажа.

– О как! – Нюра показала на бумажную полоску с печатью, наклеенную на дверь, – прям шаманы! Ну как дети, чесслово, наклеют свою секретную милицейскую бумажку, и верят, что она на кого-то подействует.

Нюра приложила ладонь к двери и произнесла:

– Now open lock

To the Dead Man's knock!

Fly bolt, and bar, and band!

– Nor move, nor swerve

Joint, muscle, or nerve,

At the spell of the Dead Man's hand!

Дверь открылась, оставив бумажную полоску девственной, мертвые пионеры вошли в квартиру и закрыли за собой дверь. В комнатах стояла пыльная тишина. Санэпидстанция, найдя на месте преступления породистых ухоженных кошек, раздала их по родственникам и знакомым, труп хозяйки увезли в морг, и только небольшое пятно засохшей крови на полу кухни напоминало о случившемся. Кельвин пометил пятно, запрыгнул на стол и начал намывать гостей.

– Пойдем и мы, – сказала Нюра.

Пока Кока блаженствовал в кресле-качалке с сигарой в одной, и здоровенной чашкой кофе в другой руке, девочки отправилась в ванну, где смыли под душем кровь, прошлепали босиком в комнату, вытерлись первыми найденными в шкафу полотенцами, расчесались перед зеркалом, обнявшись, прицелились пальцем в свое отражение, сказали «пуффф!», сдули пороховой дымок с воображаемых стволов, и забросили в стирку свои вещи.

They dumped her body into the molten light

Floated to the surface and it did not ignite

She rose up slowly and walked to the shore

She stood up on the bank and whispered

Ill find you and Ill kill you

Ill find you and Ill kill you

Ill find you and Ill kill you – пели они, дурачась.

– Трусики уже не отстираешь, – сказала Мотя, – да они нам и не нужны, выбросим. А вот галстуки – галстуки нужны.

– Смирнов, давай свои вещики, стирать будем! – крикнула Нюра, – только будь добр, в плед, что ли завернись, а у тебя пятно такое синюшное на животе, и дырочки, меня мутит что-то…

Кока посмотрел сквозь дым на голых девчонок в пионерских галстуках и сказал: – Вы самые красивые мертвые пионерки в мире. Красивее, чем Саманта Смит.

1

Утром Мотя вошла в комнату и увидела Нюру, которая сидела на столе и болтала ногами, мурлыча под нос: Стать бы после смерти ивою, и шептать среди лугов…

Рядом с ней лежали два револьвера, как уютно свернувшиеся детеныши Чужих, и цинк патронов. Один из патронов Нюра держала в руке, и что-то делала с ним алмазным надфилем.

– Вот, пульки модернизирую, – улыбнулась Нюра, – сначала на каждой писала надфилем "прости", теперь просто крестик делаю, слово очень долго писать. Я на летней практике, на заводе, вообще свистящие пули делала, они у меня "Марсельезу" в воздухе пели, так красиво… но там станки все нужные были.

– Кого ты собралась убивать? – спросила Мотя.

– Павликов, конечно же. Они нас убили, мы – их. Всё честно. Устроим им холат. Помнишь, как у Чуковского:

"Мой мальчик, мой пай, попал под трамвай,

И душу порезал о рельс…"

"Успокойся, Арджуна, послушай -

мы пошьем ему новую душу!",

– и мы, правда, пошьем им новые, более вместительные души, нынешние у них мелковаты – сказала Нюра, и вытащила из цинка очередной патрон.

– Холат, так холат. Ты будешь стрелять? – удивилась Мотя, зная, что никаких особенных достижений в стрельбе у Нюры не было, а у нее, Моти, был значок "Ворошиловский стрелок ворошиловского стрелка", и она всегда на отлично выполняла СУУС ВВ, с первых выстрелов укладывая поясную на заборе, ростовую и "бегушки".

– Не-ет, – снова улыбнулась Нюра, – стрелять у нас будешь ты, как майор Лариса Ивановна Крофт, с двух рук. Как ефрейтор Молдагулова и часовой Калимулин[6 - Калимулин – часовой третьего лагерного отделения Степлага в поселке Кенгир КазССР, действия которого стали одной из предпосылок Кенгирского восстания заключенных. Сообщается, что 15 мая 1954 г. часовой выпустил автоматную очередь по заключенным, в результате чего было убито 13 человек и ранено 33 (пятеро из которых скончались от ранений) – итого, поражено 46 человек. Даже если допустить, что часовой был вооружен ППШ не с не секторным (35 патронов), а с барабанным магазином на 71 патрон, то для одной очереди – это очень результативная стрельба – почти две трети пуль попали в цель.] в одном флаконе. А я буду Невада-тян, мне Кока вон какие мачете соорудил.

Нюра показала две большущие, сантиметров 50 в длину, ложки для обуви, с кольцами на ручке. Эти сработанные из нержавейки ложки Кока сделал плоскими, заточил с двух сторон, а рукояти обмотал черной матерчатой изолентой – Нюра продела в кольца мизинцы, и виртуозно покрутила ложки как керамбиты, меняя хват с прямого на обратный: «Сайок Кали".

– Где ты взяла револьверы? – спросила Мотя у подруги.

– «Откуда-то во сне взялись револьверы», – ответила Нюра цитатой. – Со скрапа[7 - Скрап (очевидно, от англ. Scrap metal – металлолом) – так называлось в послевоенной Магнитке место, куда свозился различный металлический лом для переплавки; говорят, там запросто можно было найти оружие. Откуда такое англоманство, и почему нельзя было просто называть это металлоломом – непонятно.] притащила, их там много, на переплавку привезли. А в каком-то цеху даже в асфальт закатали, вместо щебенки. Это Mauser ZigZag, видишь? Прямо удивляюсь, откуда их там столько. Хорошие машинки.

– Неплохие. Хотя я бы предпочла РШ-12, – улыбнулась Мотя.

– Я тебе перед смертью письмо пневмопочтой отправил, Мотя, – сказал Кока, который сидел в углу комнаты, и затачивал напильником большой пожарный багор – выкрашенный красным, багор явно раньше висел на одном из щитов вместе с таким же красным топором и смешными коническими ведрами.

– Письмо…, – Мотя задумалась, вспоминая.

– Да ладно, не тужься, – засмеялась Нюра, – там Кока писал о том, что ему рассказал Ятыргин. А Ятыргин ему рассказал, что для получения стального сердца нужна шихта – это такая смесь материалов, которая загружается в мартеновскую печь. Полученную сталь мы выльем в изложницу, которой и будет графитовое сердце Веры Мухиной.

– Ага, – кивнула Мотя, – и что же будет шихтой?

– Павлики. Вернее, их трупы. Ну, и еще кое-что, – ответил Кока.

– Что ж, понятно. Когда выдвигаемся?

– А прямо сейчас, что тянуть, – Нюра протянула Моте револьверы и рюкзак с патронами. – Идем?

– Идем, – согласились Мотя и Кока.

На почти пустом трамвае две странных девочки с рюкзачками за спиной и разноглазым котенком на руках и мальчик с пожарным багром пересекли реку Урал, уверенно промаршировали мимо охранницы на проходной, быстрым шагом миновали крытые переходы, просочились сквозь ворота цеха и остановились перед последней дверью.