Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

Почему Мишу не взяли, не знаю. Возможно, тогда у завода закончился лимит на приём иногородних или уже не оказалось свободных мест в общежитиях.

Но всё-таки, можно сказать, что Мише с трудовой биографией повезло. Он устроился по своей профессии – в оркестр какого-то завода. Тогда многие предприятия имели свои музыкальные коллективы, дабы они поднимали дух трудовых масс во время праздничных демонстраций. Использовали их и во время танцев на вечерах отдыха трудового коллектива, в парках. А также на проводах сотрудников в последний путь.

Довольно скоро Миша из заводского перешёл в оркестр Московского цирка. Но на основной сцене выступал не долго. Стал гастролёром. Эта гастрольная труппа была то ли при цирке, то ли при филармонии. Жить стал на чемоданах. И освоил ещё одну профессию – циркового гимнаста. Не воздушного, а обычного приземлённого – стал «поддержкой» для тонкой гимнастки Сонечки. Видимо, это оказалось вынужденной мерой: они поженились и стали вместе ездить на гастроли. Гимнастке трубач был не нужен, и кто-то должен был, изменив профессию, подстроиться к новой, семейной ситуации. Сделал это добропорядочный муж.

У них родилась Таня. Тоже дочь! Это что же за напасть такая: у всех братьев Бросалиных родились дочки?! А вот у их сестёр – сыновья! Это как же понимать генетику?

Потом Мише и Соне надоела гастролёрская «свобода», и он снова устроился в какой-то «неподвижный» оркестр. Жили они в Подмосковье, в коммунальной квартире.

Умер он молодым – от рака горла. Болезнь возникла от профессии? Скорее всего. Ведь вдыхать воздух в трубу приходилось в разных, в том числе некомфортных условиях, нередко – подолгу.

Он единственный из семейства Бросалиных хотя бы после смерти оказался рядом со своей страдалицей мамой – похоронен в одной с ней могиле на Никольском кладбище.

Заработала инвалидность, но не пенсию

Моя мама – это моя боль. Я даже не столько из-за её полунищенского существования – в послевоенное время так жили большинство советских людей, перебиваясь от зарплаты до зарплаты (в нашей семье – до моего совершеннолетия работал только отец), тратя время на поиски продуктов и на стояние в очередях. И не из-за её домостроевского положения в семье – это традиция российских масс. И не из-за её тусклой жизни неграмотного человека – многие в те годы жили вдали от высокой культуры. Я о самом важном в жизни – о здоровье, точнее о болезни, которая скрутила её, по сути, ещё молодой и позволила ей прожить лишь пятьдесят один год.

Болезнь её приключилась из-за бесчеловечной системы труда, жестокой эксплуатации, бесправия, когда сопротивляться приказам бесполезно, а любое твоё слово в защиту личных интересов могли расценить как антисоветское выступление. Это сейчас некоторые сторонники советского социализма (или коммунизма) пытаются убедить нынешнее поколение в том, что, «самое гуманное в мире государство рабочих» очень заботилось о каждом советском человеке. На самом деле всё было далеко от таких ностальгически-идеалистических представлений.

Да, если смотреть старую официальную кинохронику, то под бодрый дикторский текст показывают, как открывались дома отдыха для трудового народа (как правило, в прежних поместьях) и строились новые предприятия. Это демонстрировали всему миру и всему советскому народу: «жить стало лучше, жить стало веселее»! Но доля современного производства была мала, да и на новых предприятиях сохранялось немало примитивных и очень опасных для здоровья рабочих мест. СССР не государство Запада: у нас профсоюзы стояли на страже интересов «строительства коммунизма», ведь сам Ленин заявил, что «профсоюзы – школа коммунизма». И в одиночку с тоталитарной властью не поспоришь. А в домах отдыха, которыми пользовались далеко не все, кардинально пошатнувшееся здоровье уже не поправишь.

Особенно тяжело и бесчеловечно жилось как раз при Сталине. Дело не только в последствиях после Гражданской и Мировой войн, а в подходе к цене человеческой жизни. Точнее к отсутствию такой цены. После смерти «вождя» ситуация немного изменилась к лучшему, но сталинский принцип, что человек лишь винтик в гигантской государственной машине и самое главное – общие интересы страны, культивировался до конца коммунистической системы. Да и сейчас некоторые влиятельные круги, особо озабоченные «патриотизмом», пытаются вернуть страну к этой идеологии, попирая права человека…

Сохранилась мамина трудовая книжка. Этот документ социалистического крепостного права введён постановлением Совета народных комиссаров СССР (так тогда называлось правительство) от 20 декабря 1938 года, подписан главой совнаркома Вячеславом Молотовым. Так что мы с трудовой книжкой одногодки. А уже меньше чем через месяц, 15 января 1939 года такие книжки должны были появиться у всех «трудящихся». Вот так работала командно-централизованная система: надо правителям – и вмиг напечатают миллионы и миллионы таких книжек! И любых иных очень нужных государству, чиновничеству, руководящей партии книжек!

Печатали тогда трудовые книжки не за счёт казны, а за деньги сознательных советских граждан. За это произведение социалистической системы взималось пятьдесят копеек. А вот если человек теряет сей документ, то на него возлагался штраф двадцать пять рублей! Когда не знаю, но потом эту мзду отменили. И выдавали бесплатно, то есть за счёт работодателя.

Без такой трудовой книжки советский человек не мог устроиться на работу. Если только-только начинаешь трудовую жизнь – принеси из домоуправления или из сельсовета официальную справку о последних занятиях. Потерял – восстанавливай дубликат.

Трудовая книжка нужна была, даже если ты работаешь временно – более пяти дней. Любопытно, записи вносились на любом национальном языке СССР, используемом в данной местности, но надо было их дублировать на русском.

Трудовая книжка нужна для оформления пенсии по возрасту.

Записывались поощрения и премии. Взыскания вносить запрещалось, но ведь при увольнении указывалась причина, а там можно указать такую причину, что это было равносильно «волчьему билету».

Мамина трудовая книжка заведена двадцать первого января 1941 года. В графе «образование» ничего из предложенных вариантов не подчёркнуто, а от руки дописано: «нет». Профессия – «чернорабочая».

Всего за всю свою трудовую биографию мама удостоилась лишь двух записей, и обеих – в столице. На «военном складе № 133» она проработала чернорабочей с тринадцатого августа 1940 года четыре с половиной месяца. Значит в это время я был устроен в ясли. В мае сорок первого принята фасовщицей на пакетную фабрику Сталинского райпищеторга. Уволена двадцать второго июля – «из-за отъезда из Москвы». То есть когда уже месяц шла война, и отца забрали на фронт. Немцы неудержимо и весьма стремительно рвались к столице, и мама со мной уехала в тамбовское село.

Других записей в трудкнижке нет. Но это неправда о работе мамы. Я же помню, как она в конце войны, в 1944 году, работала официанткой в столовой, что стояла тогда на берегу Владимирского пруда (это на Электродной улице, возле нынешнего входа на станцию метро «Шоссе Энтузиастов»).

А ещё она работала в колхозе. И на строительстве газопровода Саратов – Москва. Это одна из тех строек, на которую мобилизовали рабсилу без учёта желания «строителей коммунизма». Просто давали разнарядку на село: выделить людей.

Трасса газопровода, на мамину беду, пролегла километрах в десяти от родного села. Её, тогда молодую и ещё здоровую, выделили туда, поскольку она в это время приехала в Сергиевку из прифронтовой Москвы. Необустроенность во время войны была всеобщей. Поселили их в каком-то захудалом бараке, вероятно, специально построенном на время работ. Спали, рассказывала мама, прямо на бетонном полу. Может, и не на голом, но не на кроватях это точно. И хотя работала там мама недолго, однако успела застудиться, и появилась болячка на всю оставшуюся жизнь – ревматизм. Скрюченные пальцы рук, еле вращающиеся суставы ног, отсутствие надёжного лечения – благодарность гуманного народного строя за обеспечение Москвы природным газом.

Вот так и бывает, как в русской поговорке: от медведя попятилась, а на волка наткнулась. От германских войск сбежала, а беда настигла вдали от линии фронта.

Да и со мной было приключение в тихой Сергиевке, которая чуть не оборвала мою жизнь. Как ни странно, это событие, случившиеся, когда мне было лишь три года, врезалось на всю жизнь.

Тихий солнечный день. Я играл на дороге рядом с бабушкиным домом. Из-за крутого поворота от соседней деревни Ядровки выскочила лошадь, запряжённая в лёгкие дрожки. Возница то ли задремал, то ли отвлёкся, смотрел по сторонам и не заметил на дороге карапуза… Раздался истошный женский вопль. Это в один голос закричали бабушка и мама, когда до меня оставались считанные метры. Я увидел над собой лошадь, её оскаленную от натянутого повода морду, и запомнившийся на всю жизнь взгляд огромных глаз – недоумённых, укоризненных, словно она и сама испугалась почти неминуемой трагедии. А может, хотела этим мудрым взглядом предупредить меня на всю оставшуюся жизнь: бе-ре-гись!!!

Женщины набросились на зазевавшегося возницу. Тот в ответ тоже что-то не очень ласковое крикнул. Только я не испугался. То ли не успел, всё так быстро произошло, то ли ещё был слишком мал, чтобы понять меру опасности, то ли настолько был заворожён взглядом бездонных глаз огромного, сильного животного, что про угрозу тут же забыл…

Лечению своего недуга мама, как мне помнится, до поры до времени не уделяла должного внимания и запустила болезнь. Да и отец отнёсся к этой напасти равнодушно. Мама слишком долго терпела, спохватилась поздно: никакие таблетки и примочки уже не помогали. Врачи порекомендовали подлечиться в южном санатории грязями, ваннами. Но за свой счёт. Мама попросила у отца денег на поездку. Он не дал. Или она слишком неуверенно просила, сама не надеясь на успех лечения? Стала принимать грязевые ванны в московских клиниках. Не помогало. Это даже усугубляло болезнь, поскольку после процедур, принимаемых в центре Москвы, надо было долго добираться в наш окраинный район, зачастую в холодной электричке. Автобусы до нашего дома тогда ещё не ходили. А кто в те годы мог себе позволить ездить на такси?! Даже мысль такая нам не приходила.

«Виновата» мама и в том, что не хватило у неё силы воли бороться с этой болячкой упражнениями. Усиливается боль в суставах – она закутывается, прикладывает грелку или прижимается к протопленной печке и подолгу лежит. А надо было всё время «разрабатывать» конечности, невзирая на боль. И массаж, массаж… С массажем я помогал, но не так регулярно, как следовало бы…

В общем, она сдалась, уповая лишь на волю всевышнего…

Бизнес домохозяйки

Человек добрый и заботливый, мама, даже теряя подвижность, пыталась по-прежнему исполнять роль домашней хозяйки. Однако как с больными ногами добираться до ближайшего продуктового магазина, до которого сотни метров и где ещё надо отстоять очередь? Да и, чтобы достать (именно «достать»!) нужное и подешевле, приходилось не один раз ходить. А экономить старались любую копейку.

На всю жизнь запомнился мне крик на всю улицу: «Натанька! Треску по тридцать пять копеек выбросили!» Торговля «выбрасывала» продукты, а покупатели всё «доставали». И «бабы» бежали в магазин, потому что не всегда бывает треска по тридцать пять, а треска по пятьдесят шесть вроде бы дороговата. Хотя по пятьдесят шесть лучше качеством, без головы, и она есть сегодня, не надо ждать, когда «выбросят» ту, что дешевле. Но думали не столько о качестве продуктов, сколько об экономии денег, которых никому не хватало.

Готовила мама очень скромно. Никаких изысков. Более всего мне запомнились гречневая каша и компот. Каша – тем, что сначала надо было из крупы выбрать «глазки», разные непотребные включения. Чаще приходилось этим заниматься мне: «У тебя зрение лучше и пальцы ловчее». Я не любил это нудное занятие. А кашу любил. Мама так ловко отваривала, а потом разогревала на сковородке со сливочным маслом, что крупинки не слипались. А все вместе они издавали такой аромат, что я мог съесть полсковородки.

Компот любил за изобилие. Мама варила трёхлитровую кастрюлю. Свежесваренный мне не нравился, а вот настоится, да холодненький – не оторвёшься. Иногда приложусь прямо к кастрюле и глотаю, глотаю… Чуть не полкастрюли за раз. И гущину любил – яблоки, чернослив, урюк и особенно сабзу. Живые-то фрукты у нас появлялись лишь с новым урожаем.

Естественно, каждый день было первое – как правило, щи со свежей, а зимой – с квашеной капустой. Реже суп – с лапшой или рыбный, а также молочный вермишелевый, который мне очень нравился. На второе – любая доступная крупа или картошка. К ним иногда прибавлялась мясная котлета (просто кусок мяса был большой редкостью), жареная рыба или селёдка, а нередко открывалась консервная банка – с дешёвой рыбой типа частика или кильки в томатном соусе, или какая-то иная с маслом. К котлетам мама готовила подливу. Очень похожую на ту, что непременно добавляли в советских столовках. Так что этой подливы я наелся на всю жизнь. И, когда в некоторых дешёвых столовых льют её на гарнир, это не столько напоминает о детстве, сколько вызывает неприязнь.

Овощной гарнир был редкостью. Живая зелень, купленная в магазине, – это загубленные деньги, на рынке – дорого. Да и далековато от нас был рынок – в Перове. Зимой зелени вообще не было, как и свежих помидоров и огурцов в магазинах не найти. Поэтому чаще обходились квашеной капустой, солёными помидорами и огурцами, предпочитая покупать их на рынке – столь неприглядным выглядели они на прилавках госторговли.

На третье, кроме компота, был, конечно, чай с кусковым сахаром (иногда – колотым, но чаще – рафинадом), кофе – желудёвый или с цикорием. Нормальный кофе я стал потреблять, лишь став взрослым. Растворимый кофе был дефицитом до самой кончины советской власти. В сезон на столе появлялись арбуз, яблоки, ягоды – и тоже чаще всего с рынка.

В общем, еда очень простая, приготовленная по-деревенски, без особой выдумки. Мама не отличалась кулинарными способностями, к тому же больные руки и ноги не способствовали долгому стоянию у газовой плиты, а тем более у керосинки, когда газа в нашем доме ещё не было (он появился только в 1948 году). Лишь к какому-нибудь празднику мама могла испечь пирожки – с капустой, рисом или картошкой, побаловать блинчиками. И то – радость.

Я не помню, чтобы у нас на столе когда-нибудь был торт. В лучшем случае кто-то из гостей приносил пирожные. Мы сами их практически не покупали. Лишний расход. Лучше я выпрошу у мамы деньги на мороженое или на кино.

Перовский рынок привлекал возможностью купить продукты качественнее, а если поторговаться, то и не так уж и дорого получалось. Но до рынка – далеко. Да к тому же надо подниматься на высоченный пешеходный мост через железнодорожные пути возле платформы Перово. Для мамы с её больными ногами это было труднопреодолимое препятствие.

А хождение по промтоварным магазинам? Это же – стихийное бедствие. Во-первых, такие магазины были наперечёт. Во-вторых, практически невозможно было пойти и сразу же купить нужную вещь. Выбор был крайне ограниченным. Здесь тоже, как и в продуктовых магазинах, надо был «доставать». Себе мама почти ничего не покупала. Отцу – тем более, он сам себя обслуживал. Да и очень редко он обновлял свой гардероб. Но у подрастающего мальчишки постоянно возникали потребности. И кто же, как не мать решит эту перманентную проблему?!

Из-за дефицита детских товаров и денег ей приходилось идти на хитрость. Кто-то подарит (родственники) или продаст (соседи) старую вещь, её перешивали, перелицовывали, и получалась сыну рубашка или курточка. Как-то мы с мамой поехали, казалось тогда, далеко-далеко – на станцию Сортировочная, где жила портниха, которая за приемлемую плату согласилась сшить мне пальто. Был куплен отрез зелёной ткани, и после ряда примерок, я оделся и несколько лет носил это нелюбимое мною, кургузое, с припуском на вырост пальто. Терпел, не канючил. А что делать, когда жизнь скудна.

Однажды летом я попросил маму купить мне трусы – на улице жарко, в штанах в футбол гонять неудобно. «Есть трусы… Вот возьми…» Вышел я в трусах, и вся улица захохотала, а ко мне чуть не приклеилась кличка «Женские трусики». Это мама поделилась своим трико. Но во второй раз я их уже не надел.

Из-за дефицита и для экономии денег родители старались приобретать носильные вещи своим чадам на вырост. Когда в семье много детей – то, что не совсем изнашивается, переходит от старших детей к младшим. А когда ребёнок один в семье, единственное спасение – покупать на вырост. Так, помню, помимо этого злополучного зелёного пальто, у меня появились прекрасные ботинки, которые были размера на три – четыре больше нужного, сначала они болтались даже на двух толстых парах носков. Но оказались крепкие, никак не хотели изнашиваться: и сверху кожа держалась, и подошва не истиралась. Наконец, у одного ботинка подошва просто переломилась пополам: сломалась внутри железка (!), и кожа, не выдержав, тоже лопнула.

Отец обеспечил семью всякой мебелью, но он не любил никаких украшательств, ничего не покупал для придания жилью семейного уюта. Я не представляю, чтобы у нас появились тогда весьма популярные пресловутые слоники или картинки с лебедями. Но были в моде не только слоники, но и вязаные вещи. И своим вязанием мама украшала подзоры, занавески, накидки на диван и комод, скатерти… Пока пальцы ещё могли держать спицы и пяльцы.

Мама не получала пенсию: до пенсионного возраста было ещё далеко, а инвалидность ей почему-то не давали. Может, просто не обращалась для оформления? Полное иждивенчество её явно тяготило. И она не только пыталась сэкономить, но и старалась заработать.

Несмотря на свои ограниченные физические возможности, она взялась нянчить ребёнка. С детскими яслями-садами в советское время всегда были проблемы. Очереди ждали порой годами, из ясельного возраста детишки вырастали, а в детсад – новая очередь, и снова ожидание… При этом далеко не во всех семьях мамаша могла позволить себе не работать и заниматься воспитанием, точнее выращиванием своего чада. Одного мужнина заработка, как правило, не хватало прокормить всю семью.

Двухлетнюю девочку по фамилии Орёл (такую не забудешь) мама нянчила несколько месяцев. Были ещё малолетние «клиенты», но на короткое время. Тогда мама решилась на более постоянный доход: сдавала койку. Отец к тому времени уже перестал с нами жить. Отдельной комнаты у нас не было, если не считать кухни и крохотного тёмного уголка возле печки, где маме было комфортно, тепло в любое время года. Остальная часть нашего жилья вмещала шкаф, круглый стол, комод, этажерку, диван, несколько венских стульев старинной фирмы «Братья Тонетъ» и полутораспальную кровать. Вот эту кровать мама и сдавала. Я предпочитал спать на диване.

Появилась юная девушка, почти моего возраста, – на соседней кровати!!! Но мы по-дружески уживались. Тем более что с первой квартиранткой, Таней мы были знакомы, она жила на нашей улице. Почему покинула прежнее жильё, не знаю. Девушка строгая, аккуратная, училась в техникуме.